Рассказы о животных, и не только о них:
Эти бонобо знают английский получше нас!
Как известно, в конце 1960-х обезьянка Уошо научилась разговаривать,
используя 160 знаков амслена — американского языка глухонемых. Для одних
достигнутые результаты стали сенсацией, новыми горизонтами понимания
эволюции разума и речи. Другие усмотрели здесь покушение на достоинство
человека и назвали умение Уошо искусной дрессировкой, трюком «безмозглой
обезьяны», который не имеет ничего общего с языком. Этот спор давно
устарел, ибо за последние тридцать лет работы по научению приматов языку
продвинулись далеко вперед. В экспериментальной группе бонобо (карликовых
шимпанзе) растет уже третье поколение, пользующееся языком — да не одним,
а тремя! Язык — уже не прерогатива человека, поскольку его удалось
реализовать у других видов, причем неоднократно. Так что пришла пора
оценить феномен языка объективно. Этой проблеме было посвящено февральское
заседание Московского этологического семинара. Его центром стало
выступление известного антрополога, доктора биологических наук Марины
Львовны Бутовской и фильм о «говорящих» бонобо.
Мы поспешили туда и, как оказалось, не зря. А теперь хотим поделиться
своими впечатлениями.
В начале было слово — «еще!»
К сожалению, разговор о языковых возможностях животных всегда вращается
вокруг незримой оси, имя которой — антропоцентризм. Аудитория предпочитает
обсуждать не то, какова природа механизмов передачи информации, а то,
остался ли язык достоянием человека, или где грань между нами и животными.
А ведь эти «загадки» давно уже потеряли актуальность — из них нельзя
извлечь ни интереса, ни пользы.
Покуда длился двадцатый век с его культом позитивной науки, знания
накопились необъятные — и о животных, и о механизмах поведения, и о том,
как избежать предвзятости. Человеку пришлось крайне неохотно, но разделить
с высшими животными свою монополию на рассудок. Признать, что в
эмоциональной сфере ему далеко до зверей, поскольку его чувства
подавляются сознательным контролем. Скрепя сердце, согласиться, что многие
«фибры души» — результат адаптивной эволюции. Единственное, с чем он никак
не желал расставаться, — с речью.
Неуступчивость человека «по вопросу речи» смехотворна и… правильна.
Действительно, живая речь — достояние единственного на Земле вида. Нас,
велеречивых, окружают твари бессловесные.
Все так, но с двумя оговорками. Во-первых, речь — отнюдь не единственная
форма проявления языка (и уж тем более рассудка). Во-вторых,
«бессловесность» животных не доказывает их принципиальную неспособность
освоить язык. То, что антропоиды умеют мыслить и способны освоить язык,
было установлено еще в начале XX века Н.Н. Ладыгиной-Котс и Вольфгангом
Келером. Однако непонятно было, каков будет этот язык. Как с ними
общаться? По-английски? Или изобрести что-то новое?
Настоящий всплеск интереса к возможностям антропоидов произошел в 1960-х
годах. В те годы как раз прокатилась волна экспериментов с расширением
сознания. Пошатнулись устои музыки, литературы, этики, да и науки. Долой
общепринятые каноны! Что за время было… «Континент небоскребов» заполонили
«дети цветов», бродячие философы искали новые смыслы в одурманенном мире.
Трансцендентное сотрясение первооснов языка было, несомненно, абсолютно
хипповым занятием. Но ученые, даже патлатые и в драных джинсах, продолжали
оставаться учеными. И они были готовы отменить свой скепсис по поводу
«языка животных» лишь при наличии строгих доказательств.
Профессор Уошо и другие
В 1966 году Аллен Гарднер и его супруга Беатриса (ученица Н. Тинбергена)
решили обойти «немоту» шимпанзе, обучая их реальному языку жестов —
амслену. И миру явилась знаменитая шимпанзе Уошо. Первым ее словом
оказался знак «еще!», которым Уошо просила, чтобы ее пощекотали, обняли
или угостили, или — познакомили с новыми словами. История Уошо подробно
описана в книге Юджина Линдена «Обезьяны, язык и человек» (созданной в
1974 году и выпущенной у нас в 1981 году). Уошо училась и учила: ее
детеныш за пять лет освоил 50 знаков, наблюдая уже не за людьми, а только
за другими обезьянами. И несколько раз замечали, как Уошо правильно
«ставит ему руку» — поправляет жест-символ.
Параллельно под руководством Дэвида Примака шло обучение шимпанзе Сары
«языку жетонов». Этот способ общения позволял лучше понять аспекты
синтаксиса. Сара без всякого принуждения освоила 120 символов, нанесенных
на пластиковые жетоны, и с их помощью изъяснялась, причем выкладывала
жетоны не слева направо, а сверху вниз — так ей показалось удобнее. Она
рассуждала, оценивала сходство, подбирала логическую пару.
В работах (трудно назвать «экспериментами» общение с такими продвинутым
существами) участвовали не только шимпанзе, но и орангутаны (которых
обучал амслену Х. Майлс), и гориллы. Их способности оказались ничуть не
меньше. Горилла Коко стала настоящей знаменитостью. Она попала к психологу
Фрэнсис Паттерсон годовалой малышкой еще в 1972 году. С тех пор они живут
не как исследователь и объект, а как одна семья. Коко училась за
клавиатурой, с помощью которой можно выводить символы на экран. Сейчас это
гигантская и мудрая «профессорша», знающая 500 символов (спорадически
использует до тысячи) и составляющая предложения из пяти-семи слов. Коко
воспринимает две тысячи английских слов (активный вокабулярий современного
человека), причем многие не только на слух, но и в напечатанном виде (!).
Она встречается с другой «образованной» гориллой — самцом Михаэлем
(который присоединился к Коко через несколько лет после начала работ и
использует до четырехсот знаков). Коко умеет шутить и адекватно описывать
собственные чувства (например, грусти или недовольства). Самая известная
ее шутка — как она кокетливо называла себя «хорошей птичкой», заявляя, что
умеет летать, но потом призналась, что это понарошку. Были у Коко и
крепкие выражения: «туалет» и «дьявол» (последнее для нее, как, впрочем, и
для нас, совершеннейшая абстракция). В 1986 году Паттерсон сообщила, что
ее любимица, решая тесты на IQ, показала уровень, входящий в норму
взрослого человека. Сегодня Коко посвящен отдельный сайт в Интернете, где
можно познакомиться с ее живописью и черкнуть ей письмо.
Да, Коко рисует. И у нее можно узнать, что, например, красно-синий
рисунок, напоминающий птицу, — это ее ручная сойка, а зеленая полоса с
желтыми зубцами — это игрушечный дракон. Рисунки по уровню сходны с
произведениями трех- четырехлетнего ребенка. Коко прекрасно понимает
прошлое и будущее. Когда она потеряла любимого котенка, то сказала, что он
ушел туда, откуда не возвращаются. Все это удивительно, но нас поразил сам
факт: у нее есть питомцы! Причем внимание к ним так сильно, что они
становятся темой, можно сказать, самовыражения в искусстве и философии.
Похоже, у Коко мы видим зачаток того загадочного чувства, которое
заставило человека покровительствовать животным. Это очень серьезная сила
— она буквально вылепила антропосферу (ибо что бы мы делали без
прирученных видов). И объяснить эту силу очень непросто. (Во всяком
случае, здесь не отделаться материнским инстинктом, так как человек
существо инфантильное.)
Говорите на бонобском языке?
Работы продолжаются в новом направлении. Ученые из Йерксоновского
регионального центра по изучению приматов Сьюзен и Дьюэйн Румбо решили
обучать карликовых шимпанзе — бонобо. Это удачный выбор. Бонобо стоят
ближе всех приматов к человеку, и в последнее время их все чаще сравнивают
с ранними гоминидами. Ветви шимпанзе и гоминид, как полагают, разделились
более 5,5 миллионов лет назад. Но шимпанзе не просто «отделились», а
прошли собственный путь эволюции — не менее извилистый, чем путь предков
людей. И многие «обезьяньи черты» — результат специализации, которой еще
не обладали древние антропоиды. Что касается бонобо, то они, вероятно,
продвинулись на пути «превращения в обезьяну» слабее, чем шимпанзе. У
бонобо меньше клыки и челюсти, они более общительны (и невероятно
сексуальны) и не так агрессивны. И даже внешне они производят впечатление
наибольшей человекообразности, особенно детеныши.
Но, как и шимпанзе, бонобо неспособны к вербальной речи. Эту проблему
супруги Румбо решили так: сделали клавиатуру примерно из пятисот кнопок,
на которые нанесли всевозможные символы. Если нажать клавишу, механический
голос воспроизводит английское слово — значение символа. Получился целый
язык, названный йеркишем (по имени исследовательского центра). Сложность
йеркиша впечатляет — этакая большая шахматная доска, испещренная хитрыми
знаками, которая напомнила… пульт управления «летающей тарелкой» в фильме
«Ангар-18». Причем символы совершенно не похожи на обозначаемые объекты.
Вначале эксперименты вели с взрослой самкой Мататой. Но у нее с йеркишем
были нелады. И здесь случилось неожиданное. Во время уроков рядом
постоянно вертелся ее приемный сын, малыш Кензи. И вот однажды, когда
Матата не могла ответить на вопрос, Кензи, балуясь, сам стал подскакивать
к стенду и отвечать за нее. Хотя его никто не учил и не понуждал к этому.
Одновременно он кувыркался, ел компот, лез целоваться и в клавиши тыкал
самым небрежным образом, но ответ был правильный! Затем обнаружили, что он
еще и спонтанно научился понимать английский.
У бонобо аристократическая внешность. Почти так выглядели
ранние гоминиды. Почти так действовали руками. Эти снимки –
словно взгляд на 4 миллиона лет вглубь времен

С помощью йеркиша бонобо общаются с людьми и друг с другом. Это выглядит
так: один нажимает пальцами комбинацию клавиш, машина произносит слова,
другой наблюдает и слушает, а затем дает свой ответ. Фактически сложность
тройная: надо разбираться во всех этих символах, помнить, какой знак
находится под пальцем, и понимать «пиджин-инглиш», выдаваемый машиной, —
ведь эти фразы далеки от слитной живой речи, которую бонобо хорошо
понимают. Помимо «курсов йеркиша», бонобо имели возможность пассивно
осваивать амслен, наблюдая за людьми, которые озвучивали свои жесты во
время диалога.
Сегодня Кензи владеет четырехстами знаками амслена и понимает две тысячи
английских слов. Еще способнее, чем Кензи, оказалась дочка Мататы, которую
назвали Бонбониша. Она знает три тысячи английских слов, амслен и все
лексикограммы йеркиша. Более того, она обучает своего годовалого сына и
переводит для своей пожилой мамаши, которая к йеркишу так и не привыкла и
кнопки нажимать не желает (как все это напоминает натурализацию семьи,
переехавшую в Штаты!).
Интермедия: документальные свидетельства
В роли Кензи — Кензи
В продолжение семинара был показан фильм, который мы смотрели, вытаращив
глаза, — и было чему изумиться. На экране бонобо Кензи. Он весьма хорош
собой. Выпрямившись, ходит совершенно свободно — намного увереннее, чем
шимпанзе. Фигура крепкая, волос на теле очень немного. Руки невероятно
мускулистые, не намного длиннее человеческих. Вот Кензи идет на пикник (он
это обожает). Аккуратно ломает сучья для костра. Складывает их. Ищет
огонь. «Достань в заднем кармане моих брюк!» Достает и зажигает костер
(наш сын, кстати, еще не умеет пользоваться такой зажигалкой). «Твое
задание — разложить хлеб». Раскладывает абы как. Ест шашлычок. Дует на
горячее. «А теперь залей костер». Зная, как у наших пацанов принято
заливать костер, мы засомневались, будет ли следующий кадр
политкорректным. Но Кензи — американец. Он аккуратно заливает огонь водой
из специальной канистры. Кстати, в фильме бонобо скачут голышом. Торчит
зад. Наверное, это нехорошо с точки зрения воинствующего штатовского
пуританства. Да вот и Уошо снимали в платьице — хотя она была в самом
невинном возрасте. А здесь — полный натурализм.
Новые кадры: Кензи садится за руль электромобиля, жмет на педаль и лихо
уезжает в кусты. Далее: Кензи открывает свой «пульт» и небрежно показывает
что-то в этом немыслимом лабиринте (при этом жует и отвлекается). А
показывает вот что: «Покатай меня на закорках». Его катают. В другой раз:
«Побегаем наперегонки». С ним, соответственно, бегают наперегонки.
В кадре довольно милая собака (к которым у бонобо врожденная неприязнь).
Кензи подходит к ней, и та сразу валится набок. Он щиплет ее, и собака
обиженно отбегает прочь. Кензи ругают: «Плохо!» Понурившись, он тычет в
клавиши: «Нет, хорошо!».
По возвращении в дом Кензи надевает маску Кинг-Конга и становится
«монстром» (хотя изменился не намного). Младшие бонобо вяло от него
убегают. «Рычи, рычи!» — Кензи рычит. А вот сцена в кухне: готовится обед,
Кензи помогает. «Налей воды в кастрюлю. Добавь еще. Закрой кран. Ты вымыл
картошку? Надо помыть». Кензи довольно ловко и послушно делает все, что
просят. Помешивает супец.
По своей понятливости и практическим способностям бонобо из этого фильма
кажутся сравнимыми с восьмилетним ребенком. Между прочим, в Африке
колонисты иногда держали в доме шимпанзе в качестве прислуги. Считали, что
это ничуть не хуже, чем взять бестолковую девчонку из местных.
Следующая сцена напоминает фильм про космонавтов. Кензи работает в
лаборатории. Сидит в наушниках с важным видом — нечто среднее между
астронавтом и мохнатым Чу-баккой из «Звездных войн». Ему дают всяческие,
очень непростые задания. Важно, чтобы он не видел экспериментатора и не
мог получить подсказку. Первоначально, чтобы не подсказывать мимикой,
Сьюзен Румбо надевала… маску сварщика. И начиналось:
- Положи ключ в морозилку.
- Сделай укол игрушечной собачке.
- Принеси мяч из-за двери.
- Сначала угости игрушку, а потом съешь сам.
- Сними мне ботинок. Да не вместе с ногой — расшнуруй!
- Намажь гамбургер зубной пастой.
Возможно, работа иногда кажется Кензи странной. Было что-то невеселое в
том, как безропотно он выполняет эти задания. Но Кензи любит окружающих и
прощает им чудаковатость.
Кензи выходит на связь по телефону. Заслышав голос, бегает по комнате и
ищет, где спрятался говорящий. Стучит по трубке (чистый Хоттабыч!) и
вертит головой. Наконец, поверил, что трубка — что-то вроде наушников.
Слушает: «Что тебе привезти?» — и жмет на клавиши: «Сюрприз», а также
заказывает мяч и сок.
И, наверное, самый удивительный кадр: бонобо вертит джойстик игрового
автомата, где на экране бежит по лабиринту «головастик». В электронную
игру его научили играть только словами — безо всякого «делай, как я».
Играет великолепно — реакция лучше, чем у десятилетних детей.
Ставлю оценку «изюм»
После фильма разгорелась дискуссия. Всегда интересно наблюдать, как
докладчика (который только что расстарался, чтобы осветить проблему)
заставляют отдуваться за целое направление науки (а то и за всю целиком).
В данном случае М.Л. Бутовская в глазах аудитории воплощала семейства
Гарднеров, Румбо, Примаков, этологию и лингвистику вместе взятые. «Это
дрессура и трюки, а у человека язык осваивается свободно!» — таким был
первый возглас. На что было резонно замечено: «Попробуйте выучить
китай-ский — обойдетесь ли без дрессуры?»
Мы все были предвзяты. Вообще предвзятость — вещь непростая. Философ Майкл
Полани доказал, насколько большое значение она имеет в науке. Ведь и
работы с «говорящими приматами» изначально затевались как доказательство
от противного: подтвердить, что обезьяны способны только на трюки и не
смогут освоить человеческий язык, сколько с ними не бейся. Даже Гарднеры
предпочитали видеть в поведении Уошо подражание человеческим действиям, а
не интеллектуальный выбор. Их эксперименты имели недостатки. Но ведь это
были только первые шаги.
Вначале Гарднеры были настроены весьма осторожно и предпочитали не
заметить каких-то успехов Уошо, нежели приписать ей лишнее. Но успехи
оказались налицо. Общественность это возмутило. Поднялась волна критики.
Основным объективным аргументом «против» было наличие дрессировки.
Действительно, Уошо заставляли обратить внимание и повторить жест,
складывали пальчики «как надо», а за правильный ответ она получала изюм.
Тогда и был организован целый ряд альтернативных исследований, чтобы
доказать, что обезьяны не выучат язык, если их к этому не понуждать. Так
действовали Роджер Футс (продолжающий работу с Уошо), Ф. Паттерсон и
супруги Румбо. И везде обезьяны сделали поразительные успехи. А наиболее
убедительным стал эксперимент лингвистов школы Ноама Хомского (который
известен теорией «глубинных структур» синтаксиса, общих для всех языков).
Хомский употребил весь свой немалый авторитет, чтобы доказать
несостоятельность программы по обучению обезьян. Его коллега Г. Террей сам
стал работать с шимпанзенком, будучи уверенным, что он не «заговорит»,
если не навязывать ему обучения ни в какой форме. Детеныша назвали
соответственно — Ним Чимпски (что было похоже на английское звучание имени
Хомского). Но Ним проявил редкую настойчивость и любознательность,
выпытывая у Террея: «Что это?». В результате он сам научился с помощью
знаков выражать эмоции, сообщать о предметах вне поля зрения и не
связанных с выживанием — все это признаки языка. Террей был вынужден
признать, что эксперимент опроверг его собственные представления. В
поединке двух прирожденных лингвистов Ним Чимпски потеснил Нома Чомски, и
последний был вынужден изменить свою концепцию, признав языковые
возможности антропоидов.
Подобную цель преследовали супруги Румбо: исключить подкрепление и не
навязывать обучение. Бонобо сами осваивали новые слова, требовательно
задавая вопрос: «Что это?». Впрочем, фильм продемонстрировал, что это не
совсем так: в наушниках постоянно звучали настойчивые похвалы (а на
питомцев это действует не хуже, чем лакомство). Но ведь и мы хвалим наших
детей, пока учим, пока поправляем их речь. Это наш главный «пряник». Есть
и «кнут»: детей осуждают и высмеивают, если они говорят не как все. А
обучение детей с дефектами речи, глухонемых или аутистов включает
длительные упражнения (или дрессуру, если хотите). Кстати, Футс, занимаясь
с обезьянами, убедился, что «любители изюма» учили слова быстрее, но на
экзамене (когда изюм не давали) отвечали хуже.
Разговор о разговоре
Следующий возглас аудитории был о том, что общение обезьян не дотягивает
до звания Языка, великого и могучего. А в этом ведь некогда были уверены и
сами приматологи. Поэтому они задались целью проверить, достигнут ли
«говорящие обезьяны» семи ключевых свойств языка, обозначенных лингвистом
Чарлзом Хоккетом. И все подтвердилось. Доказывать это сейчас, переписывая
Хоккета, мы не будем. В 1990-х стало очевидно, что антропоиды
самостоятельно освоили язык, общаются на нем, используя начала грамматики
и синтаксиса, расширяют его (изобретая новые слова), обучают друг друга и
потомство. Фактически они располагают собственной информационной
культурой.
Обезьяны выдержали экзамен достойно. Они изобретали новые символы путем
комбинации (орех — «камень-ягода», арбуз — «конфета-питье», лебедь —
«вода-птица») и имитации (изображая на себе деталь одежды). Они прибегали
к метафорам (несговорчивый служитель — «орех» или «грязный Джек»). Перенос
смысла впервые продемонстрировала еще Уошо, когда стала применять знак
«открыть» не только к двери, но и к бутылке. Наконец, Кензи, делающий
заказ по телефону, не оставляет ни малейших сомнений в способности к
глубокой абстракции. Футс и его коллеги исхитрились даже обучить шимпанзе
по имени Элли жестам амслена, предъявляя не предметы, а… английские слова.
И когда Элли видел, например, ложку, он вспоминал слово spoon и показывал
выученный только на основе этого слова жест. Такая способность называется
кросс-модальным переносом и считается ключевой для овладения языком.
С самого начала абстрагирование ярче всего проявлялось, когда речь шла об
опасностях. Один из первых выученных знаков у обезьян — «собака». Бонобо
обозначают им и чихуахуа и сенбернара, а также ассоциируют его со следами
и лаем. Однажды на прогулке Бонбониша разволновалась, показывая: «Следы
собаки!» — «Нет, это белка».- «Нет, собака!» — «Здесь нет собак». — «Нет.
Я знаю, что здесь их много. В секторе «А» много собак. Мне рассказали
другие обезьяны». Это уже зачатки настоящего мифотворчества.
Боялась собак и Уошо. Настолько, что впервые употребила «нет» (ей долго не
давались отрицания), когда не хотела идти на улицу, где, как ей сказали,
«находится злая собака». А еще Уошо наивно жестикулировала «собака,
уходи», когда та погналась за ее машиной. Кстати, став взрослой, Уошо
взяла реванш. Она заважничала, перестала слушаться, и, чтобы держать ее в
узде, приобрели «пугало» — свирепого пса, которого привязали к дереву.
Неожиданно во время прогулки Уошо решительно направилась к лающему мастифу
(немедленно поджавшему хвост) и хорошенько шлепнула его (возможно,
оторопев от собственной смелости). Да ведь в то время она чувствовала себя
большой шишкой, помыкая целым штатом из обезьян и исследователей…
Кстати, нас удивило то, что в словаре обезьян на одном из первых мест идет
«пожалуйста». Но ведь это волшебное слово — абстракция, которую ребенку
приходится внушать так и эдак. Откуда же оно у обезьян, да еще и так
глубоко в крови? А если приглядеться — просьбу умеют выражать многие
животные. Даже наша морская свинка успешно клянчит покушать (иногда
кажется, что это единственное «слово», которое она знает). То есть
человеческая «вежливая просьба» восходит к сигналам попрошайничества,
которые стары, как мир.
Антропоиды способны сопереживать и обманывать (решая задачу уровня «я
знаю, что он знает, что я знаю»). Они узнают себя в зеркале (чего не умеют
делать дети иногда до трех лет) и прихорашиваются или ковыряются в зубах,
направляя движения «на глазок». Они отнюдь не «объекты», а индивидуалы — у
каждого своя скорость освоения языка, свои предпочтения слов (лакомки
начали с еды, трусишки — с опасностей), свои шуточки.
Мам, а чего они угрожают?!
Во время дискуссии нас не покидало ощущение, что каждый сидящий в зале
раздвоился на Специалиста и Человека. Специалист осознает, насколько важны
и интересны результаты эксперимента, а Человек глубоко обижен и изо всех
сил пытается сохранить барьер, отгородиться от «братьев меньших».
Высказываясь о способностях шимпанзе, многие не могли скрыть, что унижены
и оскорблены. Что хотят вернуть статус кво. А в книге Линдена нет-нет да и
проскакивает: «достижения Уошо не угрожают человеку», «цитадель
человеческой природы» и даже «обучая колонию шимпанзе амслену, мы передаем
наше самое драгоценное орудие животным, уже и без того превосходно
подготовленным природой для существования в этом мире и без помощи людей.
И мы не знаем пока, как они воспользуются этим орудием». Что такое? Велика
угроза? Никто не вздрагивает от того, что миллиарды болтунов грозят друг
другу и договариваются об опаснейших вещах. Но стоило нескольким
обезьянкам, почти истребленным в дикой природе, научиться общаться, выйдя
на уровень малых детей, — и холодок заструился по спине?
Да разве реально отобрать что-то у человека? Он сам у кого хочешь отберет.
Почему же появляются такие опасливые настроения? Возможно, в лице обезьян
мы боимся своих патологий, отклонений от нормы. Это архаическое чувство.
Мы ведь отстраняемся от психопатов, даунов, эпилептиков, аутистов, как и
больных СПИДом. Хоть это и неэтично.
А страх и полоса отчуждения продиктованы эволюцией: человек всегда активно
истреблял ближайших соседей — «чужих» и считал их внешность отталкивающей.
Исчезли австралопитеки, всевозможные Homo, в том числе современные,
отнесенные к «диким племенам». Кстати, каждый из «говорящих антропоидов»
отождествил себя с людьми, а других обезьян отнес к животным. Даже Уошо
называла соседей «черными тварями», а себя считала человеком. Похоже, Уошо
дает разгадку антропоцентризма: это не что иное, как обострение эгоизма,
лежащего в основе выживания любого вида.
Вообще, в аудитории перед антропологом всегда находятся желающие
продемонстрировать оскорбленную духовность. Обычно такие спорщики ищут не
истину, а повод для самоутверждения. А ведь спорить не о чем: в
действительности «говорящих обезьян» не существует — отсюда кавычки.
Именно так: обезьяны заговорили, только выучив язык человека. В природных
популяциях настоящего языка у антропоидов нет (да он им и не нужен). И
если вернуть наших бонобо в природу, их умение скорее всего угаснет через
несколько поколений. Сегодня уже известно, что дикие шимпанзе наследуют
традиции использования орудий. Но не язык жестов. А вот у человека язык —
обязательный элемент видовой культуры.
Конечно, они — это не мы. Но качественная грань между человеком и
антропоидами не столько в «компьютере» мозга (как считал Хомский), сколько
в программе. Язык — разработка миллионов талантливых «программистов»,
которых породил к жизни Homo sapiens. И здесь встает гораздо более
интересный вопрос: что заставило людей создавать, передавать потомству и
совершенствовать языки? Вопрос не праздный, поскольку никому из живых
существ отсутствие языка выживать не мешает. Не мешало оно и антропоидам,
и ранним гоминидам. Отчего же такая необходимость возникла у человека?
Почему в разных местах планеты независимо начался жесткий отбор на
усложнение мозга, позволяющее говорить без умолку? Но это тема для
отдельной статьи.
А лично нас успехи бонобо очень порадовали. И не было в них ничего ни
пугающего, ни возмутительного. Хотя кто знает, кто знает — отчего-то после
семинара мы срочно приобрели интенсивный курс инглиша, нацепили наушники и
стали бормотать что-то под нос. День и ночь. Без послаблений. Все-таки с
дрессировочкой — оно понадежнее будет.

Список использованной литературы:

Журнал "Экология и жизнь". Статья Кирилла Ефремова, Наталии Ефремовой