Введение.
Усиление интереса к истокам и развитию отечественной философской мысли следует рассматривать в контексте общего интереса осмысления народом своего исторического прошлого. И это вполне естественно: в истории нашей философии мы ищем ответы на вопросы о разладе идеалов и действительности, и духовную опору, и вечные социальные, нравственные, общемировоззренческие ценности, и основания подлинного национального достоинства и гордости.
Более всего русская философия была занята вопросами о смысле и целях истории, где главная тема – человек, его судьба и жизненные пути, что обусловлено духовными устремлениями, исходившими из прошлого русского народа, общенациональных особенностей русской души.
Собственно философская мысль в России формировалась не на пустом месте, а под влиянием достижений мировой философии. Но этот источник и не единственный, и недостаточный, чтобы с его помощью объяснить специфику русской философской мысли. Она во многом складывалась под влиянием социально-культурных процессов, происходивших на Руси: предпосылки для возникновения философского сознания созревали уже в культуре языческой Руси, ее христианизация сыграла важную роль в становлении русской философской культуры. Русская философская мысль имеет своим источником произведения киевского философа-митрополита Иллариона, давшего философско-историческое и этико-гносеологическое толкование русской жизни конца Х – начала IX в., поставившего вопрос о месте русского народа в мировой истории, об историческом назначении принятия им христианства (“Слово о законе и благодати”, “Молитва”, “Исповедание веры”). Этот же вопрос волновал и славянофилов, яркими представителями которых были А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, Н.С. Аксаков, И.С. Аксаков. Славянофильство – это своеобразное направление в русской философии, оказавшее значительное воздействие на развитие русской мысли.
Тема моего реферата – философия истории славянофилов. Актуальность этой темы обусловлена самой жизнью. Ведь в центре внимания славянофилов находились судьба России и ее роль в мировом историческом процессе. А разве сейчас Россия не стоит на распутье дорог, перед выбором пути? Уже поэтому изучение философии истории славянофилов актуально. В самобытности исторического прошлого России славянофилы видели залог ее всечеловеческого призвания, тем более что западная культура, по их мнению, уже завершила круг своего развития и клонится к упадку, что выражается в порожденном ею чувстве “обманутой надежды” и “безотрадной пустоты”. По словам В. Соловьева, славянофилы, представляя всю западную историю как плод человеческого злодейства, имели в этом ложном представлении достаточное основание для негодования и вражды. Но ожесточенно нападать на заведомые следствия естественной необходимости – хуже, чем бить камень, о который стукнулся. В критике ранней буржуазной цивилизации славянофилами были усмотрены негативные, нарушающие внутренний душевный лад, деморализующие факторы человеческого бытия. Отсюда славянофилы развивали основанное на религиозных представлениях учение о человеке и обществ, проявившееся, например, в учении об иерархической структуре души и о ее “центральных силах” (Хомяков) или о “внутреннем сосредоточии духа” (Киреевский).
Достижение целостности человека и связанное с этим обновление общественной жизни славянофилы усматривали в идее общины, духовной основой которой является русская православная церковь. Первоначало всего сущего, согласно Хомякову, - “волящий разум”, или Бог. Исторический прогресс человечества связан с отысканием “духовного смысла”. Сущность мира, или “волящий разум”, может быть познана лишь своеобразным синтезом всех духовных функций человека, так называемой “разумной зрячестью” или “живознанием”, исходным началом которых является “народная вера”, религия. На этих религиозных взглядах славянофилами строилась концепция русского исторического процесса.
Цель моего реферата – на основании работ самих русских мыслителей (Хомякова, Киреевского, Аксаковых) и работ исследователей их творчества показать достаточно сложный процесс складывания историософских взглядов славянофилов.
Я ставила перед собой следующие задачи :
исследовать исторические условия, в которых формировались философские взгляды Хомякова, Киреевского, Аксаковых;
выявить основные идейные источники формирования историософских концепций указанных ученых;
выяснить, как славянофилы понимали проблему противостояния России и Запада.
В частности в работе исследуются
историософские взгляды А.С. Хомякова;
историософские взгляды И.В. Киреевского;
историософские взгляды Н.С. Аксакова и И.С. Аксакова.
Источниковой основой для изучения поставленных вопросов послужили работы русских философов изданные в сборниках “О Русь, волшебница суровая.” ) и “Русская идея”.)
Сборник “О Русь, волшебница суровая” примечателен тем, что кроме работ русских мыслителей в нем опубликованы вступительная статья и примечания Л.Е. Шапошникова, являющегося крупнейшим исследователем творчества славянофилов. Произведения А.С. Хомякова, Н.А. Бердяева и других в доступной широким читательским кругам печати публикуются в этом сборнике впервые. Сам сборник посвящен проблемам развития национального самосознания, соотношения самобытных и западноевропейских начал в русской культуре.
В предисловии к сборнику Л.Е. Шапошников кратко останавливается на биографиях русских философов и дает общую характеристику философских концепций этих мыслителей. Вступительная статья Л.Е. Шапошникова помогает глубже оценить взгляды русских ученых.
Сборник “Русская идея” объемнее. В него вошли произведения Иллариона Киевского, П. Чаадаева, А. Хомякова, А. Герцена, Вл. Соловьева Е. Трубецкого и др., в которых обсуждаются проблемы своеобразия русской истории и культуры, русского национального самосознания, русской идеи, говорится о судьбах России и ее месте в мировой истории.
Методологической основой реферата послужили труды известных специалистов по русской философии, к числу которых можно отнести А.Ф. Замалеева, Н.О. Лосского, Л.Е. Шапошникова.
Замалеев в указанной работе рассуждает о том, что заставило “организоваться” славянофилов. Он соглашается с Герценом, что это историософия П. Я. Чаадаева. Их учение было учением “басманного философа” наоборот: они лишь по разному расставляли плюсы и минусы. Но и Чаадаев и славянофилы сходились в главном – в признании мессианской будущности России, ее особого культурно-исторического предназначения.
Славянофилы по достоинству оценили историософские усилия Чаадаева, перенеся в свои схемы его возвышенные прогнозы будущности русской цивилизации.
Замалеев рассуждает о сущности славянофильства, полагая, что она определялась идеей “несхожести” России и Запада, самобытности русского духовно-исторического процесса. Сам термин “славянофильство” достаточно условен и выражает лишь их общественно- политические позиции.
Замалеев дает характеристики Киреевскому, Хомякову, Аксакову, Данилевскому, их историософским и гносеологическим концепциям.
Глубокий анализ развития русской философии дает в своей работе Лосский Н.О. Он анализирует сущность славянофильства и его значение в истории философии.
Значительный интерес представляет работа Л.Е. Шапошникова “Философские портреты”, без ознакомления с которой трудно уяснить сущность славянофильства. Автор дает подробные биографии ученых, анализирует политическую ситуацию, в которой формировались их концепции, рассуждает об идейных истоках их творчества.
Призывая соотечественников к серьезному изучению своей страны, к постижению души народа со всеми ее светлыми и темными свойствами, считая это важной религиозной и нравственной обязанностью каждого Н.В. Гоголь приходил к невеселому выводу: “Велико незнание России посреди России”. Именно поэтому изучение философского наследия наших соотечественников представляется актуальным и важным.
Глава I.
Историософские взгляды А.С. Хомякова (1804-1860).
Идейный вождь славянофилов, Хомяков родился в Москве в старинной дворянской семье. В 1822 г. он выдержал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук. Отец определяет служить Алексея Степановича в престижный Астраханский кирасирский полк. Командир этого полка – граф Остен-Сакен оставил воспоминания о новобранце, в которых отмечал сочетание в нем “поразительно превосходного” образования со “спартанскими качествами”. Вскоре Хомяков переводится в лейб-гвардии Конный полк, живет в Петербурге. Он знакомится с участниками декабристского движения, но не разделяет их политических взглядов, выступает против “военной революции”. Оценивая замыслы декабристов, Хомяков подчеркивал, что “дело их вовсе не есть дело свободы, а, напротив, дело насилия”. В момент декабрьского восстания Хомякова не было в России, получив бессрочный отпуск, он надолго уезжает за границу. Знакомство с западноевропейской цивилизацией, особенно с нравами и бытом Парижа, не вызвало у него восторга, так часто встречаемого у других русских путешественников. В Париже он берет уроки живописи, посещает театры и музеи, пишет поэму “Ермак”. После возвращения из-за границы Хомяков снова на военной службе, так как начинается война с Турцией. В военных действиях он проявил “блестящую храбрость” и был награжден орденом Анны с бантом. После Адрианопольского мира, заключенного в 1829 г. Хомяков уходит в отставку. Его не минула несчастная любовь, но здоровая натура преодолела эту печальную страницу жизни. В 1836 г. он женится на сестре поэта Н.М. Языкова Екатерине Михайловне. Брак оказался счастливым и многодетным. Оставив службу, Хомяков занялся управлением своим имением.
Алексей Степанович был разносторонне одаренным человеком: известный поэт, философ и богослов, историк, изобретатель паровой машины, запатентованной в Англии, знаток народной медицины, геолог, агроном и охотник. До нас дошло восемь томов его сочинений, подтверждающих широту его интересов. И несмотря на все это, в обращении к друзьям часто слышится, что “мы здесь плохо трудимся”, высказывается недовольство сделанным.
Исследователи творчества Хомякова неоднократно отмечали концептуальный характер его поэзии. Он подчеркивает единство славян, осуждает столкновение русских и поляков в 1831 г., проклиная “одноплеменников раздор”, Хомяков подчеркивает лидерство России в славянском мире, например в стихотворении “Орел”. Именно русские должны напитать все славянские народы “пищей сил духовных” и согреть их “любовью жаркою”. В трагедии “Дмитрий Самозванец” законченной в 1832 г., Хомяков особенно подчеркивает роль соборного начала как гаранта власти, самозванцы же захватили престол “без выбора, без земского собора”.
Крупнейший исследователь творчества славянофилов Шапошников Л.Е. делает вывод, что основные философские интуиции славянофильства были сформулированы Хомяковым в стихотворном творчестве к середине тридцатых годов XIX века. Поэтому нельзя согласиться с теми авторами, которые связывают появление славянофильского учения лишь с прозаическими трудами русских философов.
Выработка основных принципов славянофильства шла в сложных условиях. С одной стороны николаевский режим, сводящий патриотизм к преданности бюрократической системе, с другой – распространение в тридцатые годы антирусских настроений в Западной Европе. Появились теоретики, доказывающие неславянское происхождение русского народа (А. Мицкевич). Такая установка имела четко выраженную политическую цель – ослабить влияние России на европейскую жизнь, вывести русских из семьи цивилизованных народов.
Рассуждая об идейных источниках взглядов А.С. Хомякова, Шапошников Л.Е. выделяет следующие:
- творения отцов церкви и православная идеология;
немецкая классическая философия и прежде всего труды Гегеля и Шеллинга.
Однако, отдавая должное огромным заслугам Гегеля, Хомяков многие его положения не принимает и критикует, в частности не принимает его рационализм. Хомяков считает, что Гегель “понял историю наизворот”, он “за существенное объявляет современное состояние общества”, а все развитие социума рассматривает лишь как “необходимое стремление” к настоящему. Иными словами, не история объясняет современность, а, напротив, современность как бы “предопределяет исторический путь”. Немецкий философ рассматривал историю как диалектический процесс, в результате которого происходит отрицание старого и появление нового. У Хомякова же главным двигателем русской истории выступает не борьба, а согласие, приводящее к созданию “органического общества”, для последнего любой скачек, резкий перелом в развитии означает измену “жизненным, плодотворным началам”.
Отрицая в целом взгляд Гегеля на исторический процесс, славянофилы в тоже время принимали его мысль о том, что “план провидения” реализуется через взаимодействие “отдельных народных духов”. Однако если для немецкого мыслителя вершиной всемирного развития выступает “германский дух”, а славянству отводилась незавидная роль статистов в историческом процессе, то для Хомякова подобное германофильство неприемлемо. Поэтому восприняв отдельные положения философии истории Гегеля, славянофилы их использовали для обоснования грядущего лидерства славянского духа.
Существенное влияние на А.С. Хомякова оказала и философия истории Шеллинга. Последний рассматривал исторический процесс как итог деятельности божественного провидения и активности людей. При этом акцент делался на то, что “единый дух” направляет развитие общества не помимо индивида, а, напротив, “через всех”. В силу этого люди становятся его “соавторами в деле создания целого”. Понятно поэтому, что особое значение приобретает в историческом процессе направленность человеческой воли. Совпадение божественной и человеческой воли приводит общество к “органическому развитию”, которое представляется “беспрерывным и постепенно осуществляющимся откровением Абсолюта”.
Шеллинговская интерпретация истории занимает видное место в настроениях Хомякова, но его учение нельзя считать простым подражательством. Он не приемлет “гносеологический аристократизм” Шеллинга, согласно которому подлинное знание доступно лишь немногим избранным, напротив, носителем истинны у него выступает “соборное” сознание. Центральным элементом в согласовании божественной и человеческой воли у немецкого мыслителя является правовое государство, а у русского философа – обновленная православная церковь.
А.С. Хомяков выработал оригинальные религиозно-философские и социологические взгляды. Определяющим признаком их являются тезис о русском мессианстве, т.е. об особой исторической роли русского народа, порождаемой двумя факторами – “православием” и “общинностью”.
Специальные работы Хомякову посвятили такие известные мыслители, как Н.А. Бердяев, В.В. Резанов, Н.О. Лосский и др.
Главные философские интуиции А.С. Хомякова.
Для него материальные факторы общественного развития – лишь “призрак”, ибо мир “есть проявление свободно проявляющегося духа”. Отношение человека к “творящему духу” находит концентрированное выражение в его вере, которая предопределяет и образ мыслей человека и образ его действий. Отсюда понятен вывод Хомякова о том, что религию можно понять “по взгляду на всю жизнь народа, на полное его историческое развитие”. Взгляд на русскую историю дает возможность оценить православие, так как только оно сформировало те “исконно русские начала”, тот “русский дух”, который создал “русскую земля в бесконечном ее объеме..., утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежитности..., выработал в народе все его нравственные силы”. В тоже время Хомяков видел, что влияние религии на общественную жизнь падает. Поэтому он делает вывод, что реально существующая церковь не соответствует христианскому идеалу. Церковная иерархия “провоняла схоластикой”. Она подвержена или влиянию католических воззрений, или разделяет положения протестантизма, а собственного оригинального богословия в России нет. Рядовые представители клира пребывают в “беззаботной праздности”, ведущей их к “обжорству, к пьянству и разврату”.
Т.о. краеугольный тезис воззрений Хомякова противоречив. С одной стороны именно приобщение к “православным истинам” оказывает решающее влияние на формирование “лучших качеств русского народа”, с другой – этих “православных истин” в реальной жизни не существует.
Чтобы решить эту антиномию славянофилы предложили программу “очищения православия”, которая решит противоречия между религией и разумом и даст возможность на основе “православных истин” направить развитие России по пути создания “органического общества”, стоящего во главе мировой цивилизации.
Исходной посылкой философии истории Хомякова выступает оценка этапов религиозного развития человека, сложный процесс уяснения религиозных истин, ибо “тот не понимает настоящего, кто не знает прошлого”.
В своих “Записках о всемирной истории” он делит все религии на две основные группы: иранскую и кушитскую.
Коренное различие этих религий определяется по его мнению, не числом богов и не обрядами, но категориями свободы и необходимости, которые “составляют то тайное начало”, около которого в разных обрядах сосредотачиваются все мысли человека. Кушитство строится на началах необходимости, обрекая человека на бездумное подчинение, превращая их в простых исполнителей чужой воли. Напротив, иранство – это религия свободы, она обращается к внутреннему миру человека, требует от него сознательного выбора между добром и злом. Наиболее полно сущность иранства выразило христианство.
Подлинное христианство делает верующего свободным, т.к. он “не знает над собой не какого внешнего авторитета”. Но, приняв “благодать”, верующий не может следовать произволу, оправдание своей свободы он находит в “единомыслии с Церковью”, т.е. в церковности.
Хомяков оценивает различные направления христианства. Католики, как считает Хомяков, “гармонизацию” единства и множественности свели к безусловному авторитету “единства”. Именно власть папы сделалась “последним основанием веры”. При этом рядовые члены церкви, т.е. народ превратился в простого исполнителя папских повелений. Католицизм обесценивает личное начало, утрачивая индивидуальный характер церковной жизни, в нем думают “о таком единстве церкви, при котором не остается следов свободы христианина”.
Именно поэтому и появляется протестантизм. Главным объектом критики со стороны протестантов становится категоричное понимание единства. Справедливо отвергая власть папы, подавляющую индивидуальную религиозность, реформаторы христианства впадают в другую крайность, выдвигая на первый план внутреннее проявление религиозных чувств. В протестантизме совершенно исчезает единство церкви. В место авторитета папы у протестантов появляется авторитет разума.
У католицизма и протестантизма много общего. Их сближает поиск внешних критериев истинности религии: у одних это папа, у других – собственный разум. Отсюда их направленность к “земным усилиям”, они “судят о вещах небесных как о вещах земных”.
Хомяков считает, что только православие “сберегло в целостности дух христианства”. Главным достоинством православной церкви, по его мнению, является сохранение в чистоте христианского вероучения. Православный Восток всю жизнь исповедует символ Никее-Констанитнопольский, из которого истинная церковь “ничего исключить и к которому ничего прибавить не позволяет”.
Для восточного христианства церковь “не просто авторитет, а Истина”.
Православие, по мнению Хомякова, гармонизирует индивидуальные и церковные верования при помощи учения о соборности. Соборность является одной из характеристик церкви, включенной в православный символ веры. Принцип соборности оказывал существенное влияние на формирование отечественной духовной традиции. Западное христианство апеллирует к разуму каждого человека. Православие же нет. В православии говорится о соборном, коллективном начале в определении истины.
В противовес католицизму и протестантизму Хомяков считает неприемлемым определение церкви как формального внешнего союза мирян и клира. Церковное единение не может ограничиваться количественными параметрами. Хомяков подчеркивает два момента:
1) истина не принадлежит избранным, она – достояние всех тех, кто вошел в церковную ограду;
2) приобщение к истине не может быть насильственным, т.к. “всякое верование есть акт свободы”.
Хомяков говорит, что соборность – это “дар благодати, даруемый свыше”. Внешним критерием соборности выступает принятие тех или иных религиозных положений “всем церковным народом”. Примером подобного одобрения всей церковью религиозных истин были Вселенские соборы. Хомяков делает акцент на то, что соборность может быть понята и усвоена только членами православной общины, а для чуждых она не доступна. Главным признаком “жизни в церкви” является участие в обязательных церковных обрядах. Именно в религиозном культе воспитываются “чувства сердца”, проявляющиеся прежде всего в преданности соборным истинам.
К сорным истинам в социальной сфере относятся не просто популярные в обществе идеи, а лишь те элементы народного сознания, которые соответствуют коренным началам той или иной науки. Соборное сознание реализует свои установки в ходе истории, но этот процесс протекает очень трудно и неравномерно, т.к. “коренные начала” искажаются, заменяются внешними факторами.
Хомяков считает, что сформулировать в понятиях, выразить логически суть исторического процесса невозможно, ибо для этого “слов человеческих весьма недостаточно”. Здесь нужны “пророческие озарения”, особая восприимчивость к “жизни духа”, наконец, умение видеть за второстепенными факторами главные, иными словами, у историка должно быть “чувство истинности”.
Т.о., исторический процесс выступает в конечном итоге как реализующий соборные предначертание, но “безусловное реализуется через условное”, “ единое – через многообразие человеческих поступков”. В связи с этим наряду с соборными истинами в обществе существуют рассудочные положения, излагаемые в “наукообразной форме”. Они менее значимы по сравнению с “соборными началами”, но тоже необходимы человеку. К ним относятся “область факторного знания, внешнего опыта и материальных усовершенствований”.
Хомяков справедливо отмечал, что у многих историографов прошлое “превратилось в бесконечное множество подробностей”, и за этим обилием фактического материала “ пропало всякое единство”. Подлинным же предметом истории является “отыскание общих начал”, ибо все мелкие явления получают свой “характер и окраску от целого”.
Будучи глубоко верующим человеком, он не мог отказаться от одного из главных положений христианства – провиденциализма. В своих работах он неоднократно подчеркивал, что “нельзя по справедливости не признать путей промысла в общем ходе истории”. Именно “дух бытия, живущий в совокупности церковной”, и направляет общественное развитие. Но сам этот дух, исходя из принципа соборности проявляется в действиях отдельных людей.
Реальный исторический процесс – это всегда совокупность “действий свободы человеческой и воли всемирной”. При таком понимании “божья воля” выступает в виде объективных законов развития общества, которые проявляются через деятельность людей. Поэтому исследователь, для того, чтобы понять ход истории, не должен ограничиваться ссылками на божественное, а обязан изучать деятельность людей.
Именно народ является “единственным и постоянным действователем истории”. Поэтому Хомяков выступал с критикой исторических работ Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева, которые воспринимали народ как “пассивный человеческий материал”.
Хомяков рассматривал деятельность великих личностей. По его мнению, нельзя развитие общества сводить к деятельности одного человека, хотя бы и гения. Ни одна личность, как бы велика она не была, не может быть “полным представителем своего народа”, т.е. выразить его чаянья и стремления. Значение исторического деятеля зависит от того, какие потребности народа и насколько полно он выполнил. Именно в этом совпадении деятельности великих людей с народными стремлениями и содержится “возможность дальнейшего развития истории”.
Такое понимание роли личности в истории приводит Хомякова к своеобразной трактовке самодержавия. Он считал, что монархия – лучшая форма правления для России. Царь получает свою власть не от бога, а от народа, путем избрания на царство.
Анализ русской истории приводит Хомякова к выводу о ее принципиальном отличии от развития западной цивилизации.
Глава II.
Историософские взгляды И.В. Киреевского (1806-1856).
Киреевский И. В., один из основоположников славянофильства, происходил из дворянской семьи. С 1822 г. слушал лекции в Московском университете, с 1824 г. служил в Архиве иностранной коллегии, входил в “Общество любомудров”. В 1830 г. выехал за границу, слушал лекции в университетах Берлина и Мюнхена, встречался с Гегелем и Шеллингом. Вернувшись в Россию, начал издавать журнал “Европеец” (1832), вскоре, однако, запрещенный. Позднее (1845) непродолжительное время редактировал журнал “Москвитянин”.
Идеи И. Киреевского во многом перекликаются с идеями, развитыми А. С. Хомяковым, образуя вместе своего рода духовный стержень славянофильской философии. Поздний Киреевский - углубленный и последовательный религиозный мыслитель, всецело поглощенный изучением религиозно-мистического опыта патристики и мечтающий о рождении “новой” православной философии. (В последние годы жизни И. Киреевский был погружен в работу над переводом трудов Отцов Церкви: Максима Исповедника и Исаака Сириянина). Однако таким он стал далеко не сразу. Близкий друг И. Киреевского славянофил А. И. Кошелев рассказывал, что в юности И. Киреевский “поочередно становился последователем Локка, Спинозы, Канта, Шеллинга и даже Гегеля. В своем неверии он заходил так далеко, что отрицал необходимость бытия Божьего.
В современных западных работах, посвященных славянофильству, проблеме влияния на мировоззрение И. Киреевского (так же, как и других славянофилов) западной, в первую очередь, немецкой философии, уделяется много внимания. Сам факт широкой популярности систем Гегеля и Шеллинга в России в 1830 - 1840 гг. XIX века бесспорен. То, что молодой Киреевский, слушавший лекции прославленных философов, глубоко усвоил их идеи и методологию, также сомнений не вызывает. И не только в молодости, но и в конце жизни в своей основной, можно сказать, программной работе “О необходимости и возможности новых начал для философии” “поздний” Киреевский пишет о Шеллинге с искренним восхищением и любовью: “Шеллинг же по своей врожденной гениальности и по необычайному развитию своего философского глубокомыслия принадлежал к числу тех существ, которые рождаются не веками, но тысячелетиями”. Там же он говорит об огромном, не только философском, но и общекультурном влиянии гегелевской системы. Но в этой же статье мыслитель совершенно определенно формулирует суть своего отношения к философской традиции, как бы давая ответ своим будущим интерпретаторам:
“В общей жизни человечества новейшая философия не так нова, как полагают обыкновенно. Она новость для новой истории, но для человеческого разума вообще она вещь бывалая, и потому будущие последствия ее господства над умами более или менее уже обозначились в прошедшем”.
Он не отрицает развития в истории философии, но считает, что суть развития заключается не в “изобретенных” “особых способах мышления” и “точках зрения”, а единственно в систематизации того, что “любознательность человечества могла собрать... в течение своих двухтысячелетних исканий. Разум стоит на той же ступени - не выше - и видит ту же последнюю истину - не далее; только горизонт вокруг яснее обозначился”. Круг развития европейского философского рационализма, по мнению Киреевского, замкнулся: в “способе диалектического мышления, который обыкновенно почитают... за своеобразное открытие Гегеля”, слышатся явные отзвуки философии элеатов и Гераклита, и хотя “Гегель шел по другой дороге, и вне системы Аристотеля, но, однако же, сошелся с ним и в последнем выводе и в основном отношении ума к истине”.
Возможность выхода из этого круга Киреевский, как и Хомяков, связывает с преодолением рационализма. С одной стороны, в культурно-историческом плане это означает для него возвращение “отвлеченной философии” к “своему естественному корню”, к религии, с другой - уже в области философской антропологии и гносеологии - изменение самого характера мышления и познания, достижение единства “ума и сердца”, “живого и цельного зрения ума”. Однако русский мыслитель крайне скептически оценивал перспективы решения западной философией обеих этих задач. Отдавая должное попыткам такого рода в прошлом (прежде всего Б. Паскаль) и в новейшее время (Шеллинг), он считал, что их неудача была предопределена. Философия, при всем ее огромном значении и влиянии в обществе, зависит от общего характера умственной жизни в данном обществе, и "в первую очередь “от характера господствующей веры. Где она и не происходит от нее непосредственно, где даже является ее противоречием, философия все-таки рождается из того особенного настроения разума, которое сообщено ему особенным характером веры”.
Поэтому на католическом и протестантском Западе критика рационализма приводит либо к обскурантизму и “невежеству”, либо, как это случилось с Шеллингом, к попыткам создать “новую”, “чистую религию”. “Жалкая работа - сочинять себе веру, - пишет Киреевский. - Шеллингова христианская философия явилась и не христианскою и не философией: от христианства отличалась она самыми главными догматами, от философии - самым способом познавания”.
Размежевание с Шеллингом и романтизмом вообще (он упоминает также Фр. Баадера и религиозный пантеизм К. Краузе) совершенно отчетливо, и оценка Киреевским шеллингианства свидетельствует о его глубоком понимании противоречий религиозно-философских исканий немецкого философа. Многочисленные попытки зарубежных исследователей свести опыт позднего Киреевского к европейской романтической реакции на рационализм не представляются оправданными. Русский мыслитель ориентировался на православный теизм, и будущая “новая философия” (идея которой возникла в русле общей славянофильской мечты о “новой, национальной науке”) виделась ему в формах православного, “истинного” осуществления принципа гармонии веры и разума, в корне отличного от его католической, томистской модификации. В то же время И. Киреевский отнюдь не считал бессмысленным и ненужным культурно-исторический опыт европейского философского рационализма. “Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины”. Отказавшись от подобного “притязания”, “новейшая философия” (“система шеллинго-гегельянская”) не только, пишет Киреевский, “не противоречила бы безусловно тому понятию о разуме, которое мы замечаем в умозрительных творениях святых отцов”, но и явилась бы существенным и необходимым дополнением к патристике, поскольку в последней отсутствовали или были слабо выражены “общественный” и “исторический интерес”, осмысление “внешней жизни человека и законов развития отношений семейных, гражданских, общественных и государственных”. Завершая свою последнюю статью, Киреевский делает вывод, что “философия немецкая... может служить у нас самою удобною ступенью мышления... к любомудрию самостоятельному, соответствующему основным началам древнерусской образованности и могущему подчинить раздвоенную образованность Запада цельному сознанию верующего разума”.
И. Киреевский не создал “новой философии”. И причина этому - не только внезапная смерть, оставившая незавершенным начатый философский труд. Так же, как и А. С. Хомяков в учении о “соборности”, Киреевский связывал возможность рождения “любомудрия” не с построением философских систем, а с общим поворотом в общественном сознании, “воспитанием общества”, формированием “подлинной национальной науки и просвещения”. Как часть этого процесса, общими (“соборными”), а не индивидуальными интеллектуальными усилиями и должна была войти в жизнь общества философия, о “новых началах” которой писал Киреевский.
Сами начала были им сформулированы вполне определенно. Главенствующее место занимает идея цельности духовной жизни, необходимости “внутреннего сознания, что есть в глубине души живое общее средоточие для всех отдельных сил разума, сокрытое от обыкновенного состояния духа человеческого, но достижимое для ищущего и одно достойное постигать высшую истину, - такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека; смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его разума”. По достижению гармоничного “цельного мышления” личности и обществу (“Все, что есть существенного в душе человека, - утверждал славянофил, - вырастает в нем только общественно”) уже не угрожают два основных, по Киреевскому, гносеологических порока духовной жизни: “невежество”, которое “отлучает народы от живого общения умов” и ведет к “уклонению разума и сердца от истинных убеждений”, и дробящее цельность духа “отделенное логическое мышление”, способное отвлечь человека от всего в мире, кроме его собственной “физической личности”. Вторая опасность для современного человека, если он не достигнет “цельности” сознания, более актуальна, полагал Киреевский, ибо культ телесности и культ материального производства, промышленности, еще только набирал силу и, получая идеологическое оправдание в рационалистической философии, необратимо вел к духовному порабощению человека. Русский религиозный философ считал, что создать иную ситуацию может только перемена “основных убеждений”, “изменение духа и направления философии”.
Эволюция историософских воззрений И. Киреевского, на первый взгляд, легко укладывается в схему постепенного перехода от “западнических” увлечений молодости, нашедших отражение в ранней статье “Девятнадцатый век” (1832), к “навязчивому противопоставлению” (по выражению В. Зеньковского) Древней Руси западной цивилизации. Однако и в данном случае, как это обычно бывает, схематизм мало что объясняет. Прежде всего, многим восхищаясь в жизни, культуре и общественном укладе Древней Руси, И. Киреевский вовсе не планировал “консервативной утопии”, не призывал к возврату к прошлому. В 1838 г. в “Ответе Хомякову” он писал, что “форма этого быта упала вместе с ослаблением духа... теперь эта мертвая форма не имела бы решительно никакой важности. Возвращать ее насильственно было бы смешно, когда бы не было вредно”. В 1845 г. в статье “Обозрение современного состояния литературы” Киреевский заметил: “Направление к народности истинно у нас как высшая ступень образованности, а не как душный провинциализм”. Семью годами позже, отвергая представления о славянофильстве как ретроградной идеологии, он высказался еще определеннее: “Ибо если когда-нибудь случилось бы мне увидеть во сне, что какая-либо из внешних особенностей нашей прежней жизни, давно погибшая, вдруг воскресла посреди нас и в прежнем виде своем вмешалась в настоящую жизнь нашу, то это видение не обрадовало бы меня. Напротив, оно испугало бы меня. Ибо такое перемещение прошлого в новое, отжившего в живущее было бы то, же, что перестановка колеса из одной машины в другую, другого устройства и размера: в таком случае или колесо должно сломаться, или машина”.
То, что в первую очередь привлекало славянофила в прошлом Отечества, это присущая, по его мнению, Древней Руси “цельность бытия”, и ее он хотел бы видеть и в новой России, но уже соответственно и в новых формах общественной и духовной жизни, “не вытесняющих” просвещения европейского. Однако ни на Западе, ни в раз