Башкирский субэтнос: этно-философский анализ
Кунафин М.С.
Вначале приведу несколько примеров, чтобы с их помощью отделить процессы, происходящие на уровне этноса, от идеологических процессов, происходящих на уровне социума. Цель этого в том, чтобы подчеркнуть отличие этноса от социума и указать, что процессы, происходящие на уровне этноса и языка, являются определяющими для понимания процессов, происходящих на уровне социума.
Наглядным примером идеологической концепции может служить уже давно волнующая умы просвещенной российской публики евразийская идея. Как мне кажется, смысл ее состоит в том, чтобы представить Россию государством с совершенно оригинальной исторической судьбой. Фактически, под эгидой евразийства решается целый ряд идеологических проблем, таких как попытка сформулировать “национальную идею”, найти свое место под “геополитическим” солнцем и т.д. Но вряд ли можно назвать евразийскую концепцию, особенно если рассматривать не содержательную, а архетипическую ее основу, оригинальной. При определенных исторических условиях мифы такого рода возникают довольно часто. Вспышки подобного мифотворчества можно фиксировать в разное время в разных культурах. Отличаются их содержание и названия, но не идеологические функции.
Предпосылками такого мифотворчества становятся экономические, политические, географические и прочие факторы. Чаще всего действует их совокупность. Конечно, трудно без специального исследования определить сумму причин, порождающих тот или иной миф. Например, какие основания имеет миф об “американской мечте”? Наверное, было бы логичным предположить, что это связано с процессом колонизации европейцами территории Америки и открывающимися при этом новыми возможностями. Из всей совокупности факторов, порождающих эту идеологию, вероятно, доминирующими являются географический и экономический факторы. Миф об исторической миссии “белого человека”, очевидно, связан с колониальными успехами европейских государств и направлен на этическое и моральное оправдание колониальной экспансии, в основе его лежит идеологический фактор. Миф о превосходстве “арийской расы”, вероятно, вызван к жизни поражением Германии в Первой Мировой войне, ущемленным национальным самолюбием немцев, их тяжелым экономическим положением, и в основе его - экономический фактор.
По аналогии с вышеприведенными примерами следует рассматривать и евразийскую идею. Скорее всего, в основе ее лежат географический фактор и хроническая мировоззренческая неопределенность, возникающая как следствие попыток найти свое историческое место между Востоком и Западом. Если рассматривать евразийскую идею в контексте взаимоотношений “славянофильство – западничество”, то, очевидно, что она более восприимчива к фундаментальным славянофильским ценностям, пытается противостоять “западному” пониманию развития цивилизации и тем самым отстоять идею оригинальности исторической судьбы России. В данном случае евразийская идея интересна не сама по себе, а только как пример мировоззренческой иллюзии, возникшей и развившейся путем принятия неких оснований. Рассуждения о “богоизбранности”, об особом пути развития, о специфической социальной структуре общества, о своей “природной” непохожести на других, причем совсем необязательно в позитивном смысле, - все эти идеологические клише, на мой взгляд, являются следствием замалчивания и непонимания подлинной ситуации и представляют собой попытку, исходя из интерпретаций, основанных на тех или иных предпочтениях, создать философию действия для данного общества. В этом смысле евразийская идея не лучше и не хуже любых других идей, объясняющих, чем является рассматриваемое общество и что оно должно делать. Такого рода концепции отражают инфантильное стремление общества видеть себя таким, каким ему хотелось бы, а не таким, каковым оно является на самом деле.
Подлинная ситуация любого общества определяется, на мой взгляд, на уровне этноса и языка. Я считаю, что состояние этих двух параметров является решающим для адекватной оценки данного общества на этническом уровне и последующего понимания процессов, происходящих на социальном уровне. При дальнейшем анализе ситуации и изложении темы мы будем исходить из этого положения.
В современном мире можно выделить две мегатенденции. Первая направлена на глобализацию и, соответственно, стандартизацию мировых процессов и развивается, прежде всего, в сфере технологий, информации и коммуникации. Вторая мегатенденция направлена на самоопределение и укрепление этнокультурных структур. Это общепризнанный факт. Процессы, определяемые этими мегатенденциями, не только начинаются на уровне этноса и языка – они во многом производны от того, что происходит на этом уровне. Естественно, что фундаментальные события, происходящие на уровне этноса, стремятся как-то выразить себя и выражаются в наиболее доступной для масс идеологической форме. И в этом смысле такие понятия, как Восток, Запад, евразийство, фундаментализм и прочие, приобретают характер идеологических шаблонов. Это то, что на поверхности, в то время как изменения, происходящие на уровне этносов, подобны переменам, происходящим в геологические интервалы времени – они незаметны, но, в конечном счете, именно они определяют ход истории.
Развитие этих мегатенденций приводит к формированию определенной мировой этнополитической, этноэкономической и этносоциальной ситуации. Общеизвестно, что во всех уголках мира можно встретиться с самыми разными этническими проявлениями. Например, с “индийской кухней” или с “чайна-тауном” и т.д. В таких случаях возникает то, что я называю “этническими модулями”, то есть это различного рода этнические феномены, которые не ассимилируются чуждой этнической средой, а существуют в ней как четко различимые по ряду этнокультурных признаков анклавы. Условием сохранения и функционирования данного этнического модуля является сохранение языка. Разрушение этнического модуля и последующая его ассимиляция начинается с постепенного замещения мировоззренческих оснований собственного языка мировоззренческими основаниями языка чуждого этноса.
В мире человека никогда не прекращался процесс перераспределения этнического пространства. Не прекратился он и сегодня. В ходе исторической эволюции цивилизации выделились устойчивые этносы, которые конкурируют между собой и пытаются ассимилировать друг друга. Назовем их этносами-доминантами. Конкурентное преимущество в борьбе этих этносов в свое время обеспечивали религии, которые поначалу более или менее совпадали с этнокультурными, языковыми и мировоззренческими границами этносов-доминантов. В то же время их взаимная экспансия имела очевидные пределы, очерченные географическими, экономическими, коммуникационными и управленческими возможностями данных этносов. Естественная конкуренция этносов-доминантов привела к тому, что в конце ХХ века в мире сложилась определенная полиэтническая структура. Ее узловые точки представлены этносами-доминантами. Одним из главных факторов, определяющих доминирование того или иного этноса, является устойчивость и распространенность его языка.
Исходя из сказанного, можно назвать несколько этносов-доминантов, определяющих полиэтническую структуру современного мира. Это англоязычный, испаноязычный, арабоязычный, русскоязычный, франкоязычный, тюркоязычный и другие этносы. То есть я исхожу из того, что этническая идентификация производится по языку, а не, скажем, по национальности. Существующие этносы-доминанты неоднородны по ряду параметров. Поэтому можно выделить этносы-доминанты, например, первого уровня. Их характеризует максимальная устойчивость, которая достигается за счет совпадения национальных и языковых границ этноса. То есть представитель данного этноса является одновременно носителем языка и носителем национальности. Совпадение этих двух факторов происходит нечасто. Классическим примером такого совпадения является китайский этнос. “Китаец” не только языковое, но и национальное определение. Это тот редкий случай, когда совмещаются национальные и этнические границы. Поэтому в обычных условиях китайский этнический модуль практически невозможно растворить в другом этносе. Но, как известно, недостатки являются лишь продолжением достоинств. Максимальная этнокультурная устойчивость, приобретаемая за счет совпадения национального и этнического фактора, превращает данную этническую систему в замкнутую, самодостаточную, консервативную систему, одинаково равнодушную как к воздействию извне, так и к собственной языковой и этнокультурной экспансии.
В то же время ряд этносов-доминантов обладает признаками, позволяющими выделить их в группу второго уровня. Например, англоязычный, тюркоязычный, русскоязычный этносы. В этносах-доминантах этого типа необязательно носитель языка является носителем не только соответствующей национальности, но и этнокультурных стереотипов, не говоря уж о прочих параметрах. Этническая идентификация может производиться только по одному - но главному – параметру: языковому. Это делает данную этническую систему достаточно устойчивой и в то же время открытой к культурному влиянию извне и одновременно весьма экспансивной по отношению к другим этносам.
Наконец, можно выделить еще одну группу этносов-доминантов, обладающих рядом специфических признаков, делающих их непохожими на другие этносы. Это этносы-доминанты третьего уровня. Примером может служить африканский этнос. Он определяется не языковым и не национальным параметром. В основе его идентификации лежит этнокультурный фактор. Например, архаизм структур повседневности. Для этнической идентификации африканского этноса не являются определяющими ни языковой, ни национальный факторы и в то же время мы вправе констатировать существование такого этноса, так как он компактно выступает как единый организм на уровне социальных, политических и экономических отношений, что обусловлено единством этнокультурных стереотипов. Характерной особенностью этносов-доминантов третьего уровня является использование в качестве коммуникационной системы языка, естественным носителем которого является другой этнос. Предпочтение, отдаваемое тому или иному языку, чаще всего связано с колониальным прошлым данного этноса. Такова, например, роль английского языка в индийском этносе. Хотя он применяется повсеместно, но его применение не превращает индийский этнос в англоязычный и не говорит о его языковой ассимиляции.
Вообще, наличие единой коммуникационной системы не всегда свидетельствует о наличии этноса, равно как и ее отсутствие не означает отсутствия этноса. Например, тюркоязычный этнос в силу исторических причин распался на ряд субэтносов, имеющих одинаковую языковую основу и в то же время говорящих на весьма несхожих порой языках. В таких случаях ментальный переход от субэтнического мировоззрения к этническому совершается на основе неязыковых параметров. Для тюркоязычных субэтносов в этом смысле чрезвычайно важен религиозный фактор. Как правило, первым вопросом, который возникает, когда встречаются представители различных тюркоязычных субэтносов в условиях, при которых невозможно автоматически определить этническую принадлежность, является вопрос о том, не мусульманин ли собеседник?
Итак, современный мир в этническом отношении полицентричен. Основные мировые этнические “центры тяжести” представляют собой следующее.
Этносы-доминанты первого уровня, например, китайский. Для них характерно совпадение языковых, национальных и этнокультурных границ. Это приводит к чрезвычайной устойчивости, консервативности и замкнутости этих этнических систем.
Этносы-доминанты второго уровня, например, англоязычный. Для них характерна, прежде всего, языковая идентификация этнической принадлежности. Национальная и этнокультурная второстепенны. Эти этносы характеризует открытость, восприимчивость к инновациям, экспансия по отношению к конкурирующим этносам.
Этносы-доминанты третьего уровня, например, африканский. Для них характерна этнокультурная идентификация этнической принадлежности. Эти этносы, как правило, наименее устойчивы к внешним воздействиям, расположены к произвольным изменениям в экономической, политической и социальной сферах жизни и в то же время достаточно устойчивы в этнокультурном отношении.
Изложенное выше было необходимым теоретическим предисловием к позиции, с которой будет рассмотрено положение башкирского тюркоязычного субэтноса.
Существование субэтноса в пределах этноса-доминанта может быть устойчивым или нет. Например, положение азербайджанского субэтноса устойчиво. Трудно представить ситуацию, при которой был бы возможен вывод азербайджанского субэтноса за пределы тюркоязычного этноса. Этому несколько причин: язык, близкий к турецкому, фундаменту тюркоязычного этноса-доминанта, суверенное государство, в котором данный язык является государственным. Эти, уже сами по себе достаточные условия, подкрепляются исламским фактором. Можно утверждать, что устойчивость любого субэтноса в пределах этноса-доминанта зависит от решения главного вопроса: будет сохранен или нет язык данного субэтноса. Очевидно, что шансы сохранить язык существенно повышаются, если он является государственным, то есть обязательным для своих граждан и существенно понижаются, когда в качестве государственного фигурирует другой язык.
Можно ли считать, что целостность тюркоязычного этноса-доминанта определяется таким внутренним фактором как язык? Нет, поскольку единого языка не существует. Можно ли считать таким фактором этнокультурные стереотипы? Лишь в определенной степени, так как неодинаковая историческая судьба разных субэтносов адаптировала их в этнокультурном отношении не к тюркоязычному центру, а к определенным этническим “нишам” в пределах влияния чуждых этносов-доминантов. Можно ли считать фактором, способствующим сохранению целостности тюркоязычного этноса-доминанта, религию? Полагаю, что да. То есть универсальным внутренним фактором, фиксирующим на сегодняшний день этническую целостность тюрков, является ислам.
Этот тезис не означает, что автор считает такой способ обеспечения устойчивости тюрко-язычного этноса-доминанта наилучшим. Наоборот, мне кажется, что этническая устойчивость, основанная на религиозном единстве, способствует сохранению архаичных социальных структур, уменьшает динамичность развития и восприимчивость системы к новому. Конечно же, оптимальным фактором сохранения этнической целостности является язык. В то же время тезис о роли религиозного фактора в сохранении этнической устойчивости кажется мне объективно верным. В условиях отсутствия в тюрко-язычном этносе языкового, этнокультурного, политического, экономического единства религия в той или иной степени реализует объединительные функции.
Для любого субэтноса, в том числе и башкирского, находящегося в сфере языкового, политического, культурного, экономического влияния чуждого, в данном случае, русскоязычного этноса-доминанта, становится проблематичным сохранение естественной этнической принадлежности. Этнос-доминант по определению стремится ассимилировать чуждые ему этнические модули и субэтносы. Они что-то вроде занозы в теле: их надо или удалить, или, лучше, растворить в собственной плоти.
История цивилизации на глубинном уровне является борьбой этносов за перераспределение этнического пространства. Этносы-доминанты всех уровней всегда использовали и используют все формы экономического, политического, культурного и социального влияния для создания однородного этнического пространства. Разумеется, формы и методы этой экспансии менялись и меняются. Варварско-наивные способы насильственного поглощения чуждых этносов почти ушли в прошлое. В эпоху сложившегося равновесия этносов-доминантов дальнейшее перераспределение этнического пространства совершается или путем языковой, культурной, технологической экспансии против этносов конкурентов, или постепенным поглощением субэтносов, волей исторической судьбы оказавшихся в пределах политического влияния чуждых им этносов-доминантов.
В этом процессе религиозная принадлежность субэтноса, определяющая его естественную этническую принадлежность, выступает как последний бастион, падение которого означает этническую гибель данного субэтноса. Этносы-доминанты всегда это понимали и особенно в эпоху, когда религиозные и этнические границы совпадали, исходили из того, что насильственная замена религии данного субэтноса на свою собственную наиболее быстрый и легкий способ его поглощения. Войны с “неверными”, крестовые походы, католические войны с ересью в Европе, попытки насильственной христианизации народов России показывают, каким заманчивым казался этносам-доминантам этот способ для создания однородного этнического пространства.
Разумеется, современное перераспределение этнического пространства совершается иначе. Оно введено в определенные международные и государственные правовые рамки. Оно регулируется международными документами. Под эгидой ООН и в государственных масштабах приняты законы, гарантирующие равноправие и свободное развитие всех граждан данных государств. Этническая принадлежность на этом уровне не принимается во внимание. То есть этногенез в целом и процесс перераспределения этнического пространства не рассматриваются как процессы, поддающиеся осмысленной социальной регуляции. Законы, уравнивающие права граждан вне зависимости от религиозной, этнической и прочих форм принадлежности, являются логическим следствием того факта, что для государства важно существование гражданина и налогоплательщика, а для этноса-доминанта важно юридически оформить однородность этнического пространства, чтобы в принципе исключить возможность каких-либо конфликтов на этническом уровне.
Однако никакие действия на социальном уровне не могут остановить естественный процесс перераспределения этнического пространства. Этнос-доминант, как правило, существующий в пределах собственного государства, обладает набором возможностей, перед которыми трудно устоять представителям субэтносов, оказавшимся в пределах их влияния. Самым эффективным оружием этносов-доминантов в такой ситуации становится язык. Языковая ассимиляция субэтносов не самый быстрый и не самый легкий способ поглощения чуждых субэтносов, но самый эффективный и, более того, единственно возможный в современном цивилизованном мире, так как не только не связан с нарушением демократических принципов, но, по сути, является прямым следствием их развития и внедрения. Демократия в своей основе подразумевает свободный выбор, что и предлагается представителю чуждого субэтноса: или говорить на языке, который является государственным, открывает перед тобой двери всех учебных заведений, дает в принципе возможность делать любую карьеру, или говорить на языке, который не может дать всех этих возможностей. Выбор языка, который сделают родители, отдавая ребенка в школу, мне, например, кажется очевидным.
По настоящему родным и хорошо знаемым языком может быть только один, другой или другие так и остаются “факультативными” на всю жизнь. Так устроен язык, так устроен человек. Можно хорошо знать несколько языков, но видеть мир можно только через тот, который стал для тебя родным. И если этим родным языком становится язык чуждого этноса, то и мировоззрение, обретенное человеком, автоматически переводит его на позиции данного этноса, что бы он сам не думал по этому поводу. Любой язык – это исторически сложившийся способ видеть мир, “мировоззреть”. Этнос и его язык адаптированы друг к другу. Из-за оригинальной мировоззренческой структуры любого языка невозможно передать эту структуру путем перевода с одного языка на другой. При переводе мы передаем не глубинное понимание своего языка, а только подходящее для этого понимания значение близкого по смыслу слова чужого языка.
Ассимиляция чуждых субэтносов, совершаемая на языковом уровне, практически не может быть остановлена ответным языковым действием. Дело в том, что если субэтнос достаточно долго находится в сфере влияния чуждого этноса-доминанта, то это постепенно приводит к полному и последовательному отключению собственных политических, экономических и социальных функций, поскольку субэтнос не развивает их. Самое большее, на что реально может рассчитывать субэтнос в этих условиях, – это “культурная автономия”. Но она скорее медленное умирание этноса, чем его развитие, так как в условиях господства языка этноса-доминанта культура субэтноса превращается в нечто, принадлежащее узкой группе лиц, перестает быть массовой, практикуемой всем субэтносом. Причина этого в том, что уже на бытовом уровне происходит постепенная замена языка субэтноса языком этноса-доминанта.
Для субэтноса, оказавшегося в подобной ситуации, осознавшего ее и стремящегося сохранить себя в пределах естественного этноса-доминанта, первым необходимым и сравнительно легко осуществимым шагом является реанимация и распространение религии естественного этноса-доминанта. Только на основе религии субэтнос не может ни сохраниться, ни обрести устойчивость. Но распространение религии - начальный необходимый шаг. Его смысл заключается в том, чтобы оживить этнокультурные стереотипы, ввести в бытовое обращение язык субэтноса хотя бы на минимальном уровне. Почему религия способна решить эту задачу? Потому что века эволюции субэтноса в ее пределах адаптировали последний к условиям его существования, и, несмотря на свои универсальные принципы, любая мировая религия в пределах каждого субэтноса, локальна и оригинальна, не прекращая в то же время быть мировой религией. Но религия только прокладывает русло, заполнить которое должен язык. Однако язык – это такая субстанция, которая может существовать только в том случае, если на языке говорят все каждый день и по любому поводу. Если язык не испытывает нагрузки, то умирает. Он продолжает жить только в том случае, если нужен всем и везде, начиная от дворника и заканчивая руководителем государства. Такое состояние языка возможно, если он является государственным и единственным. Существование нескольких государственных языков – это явный признак этнической патологии, которая может быть объяснена только политическими условиями существования субэтноса.
Теперь от концептуальной схемы перейдем к конкретному рассмотрению положения башкирского субэтноса.
Башкирский субэтнос является частью тюркоязычного этноса, представляющего собой этнос-доминант второго уровня, специфической особенностью которого является отсутствие языкового единства. Консолидация тюркоязычного этноса происходит на основе ислама и этнокультурных стереотипов.
Новая и Новейшая история башкирского субэтноса проходила под влиянием русскоязычного этноса, который также является этносом-доминантом второго уровня. Это влияние выразилось в том, что самостоятельное политическое, экономическое и социальное развитие субэтноса было прекращено и стало частью общегосударственной российской политической и социально-экономической системы. Следовательно, важнейшие факторы, гарантирующие развитие башкирского субэтноса в пределах тюркоязычного этноса-доминанта, отсутствуют. Факторами, удерживающими его на орбите тюркоязычного этноса-доминанта, являются ислам, этнокультурные стереотипы и язык. Каково состояние этих параметров сегодня? В результате известных событий религия была практически уничтожена. Культурное влияние русскоязычного этноса-доминанта привело к маргинализации башкирского субэтноса, что особенно заметно в городах, и к соответствующему растворению собственных этнокультурных стереотипов. Происходит постепенное вытеснение языка и вполне возможно, что степень его неупотребления уже перешагнула критический уровень.
Обречен ли башкирский субэтнос на растворение в русскоязычном этносе-доминанте? К сожалению, логика развития событий подводит к этому выводу. Надо ли противостоять этой тенденции? Несомненно! Это естественная обязанность любого субэтноса. В противостоянии заключен глубокий природный смысл. Только противостояние ассимиляции дает возможность поддерживать относительное равновесие между этносами-доминантами и, что самое главное, только этническое противостояние, разумеется, я говорю о цивилизованном ненасильственном противостоянии ассимиляции, направленное на сохранение субэтноса, способно, в конечном счете, обеспечить этническое разнообразие на планете. Этническое разнообразие, в свою очередь, гарантирует сохранение устойчивости человека как вида и создает практически неисчерпаемый культурный генофонд развития. Даже этих двух условий уже достаточно для дальнейшей культурной эволюции человека.
Башкирский субэтнос, для сохранения тюркоязычной этнической принадлежности, прежде всего, должен способствовать распространению ислама в собственной среде. Следующий шаг – это восстановление этнокультурных стереотипов и, самое главное, восстановление приоритета собственного языка. Если два первых шага являются в принципе реализуемыми, поскольку существует тюркоязычный этнос-доминант, потенциально обеспечивающий и поддерживающий любые инициативы в этом направлении, так как он кровно заинтересован в сохранении себя как этнического целого, то третий шаг – восстановление статуса языка – является более чем проблематичным. Я, например, не вижу в существующей ныне ситуации никаких реальных способов сделать это. Здесь даже невозможно рассчитывать на непосредственную поддержку тюркоязычного этноса-доминанта, поскольку его субъекты говорят на различных тюркских языках. То есть главный вопрос, от решения которого зависит судьба башкирского субэтноса, остается открытым.
Попытка этно-философского анализа положения субэтноса в пределах какого-либо этноса-доминанта вообще и башкирского субэтноса в пределах тюркоязычного этноса-доминанта в частности, проведенная в данной статье, разумеется, не является полной и исчерпывающей. Мною были затронуты лишь некоторые аспекты существования субэтноса. Отдаю себе отчет в том, что многие положения, которыми обоснована выдвинутая здесь концептуальная схема этнических взаимоотношений, равно, как и выводы из нее, являются, по меньшей мере, дискуссионными и подлежат дальнейшему обсуждению и прояснению.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.bashedu.ru