Ценностная структура политического поля парламентских демократий
Платонов Игорь Валерьевич
... в основе политики, этой области реального, науки о социальной реальности как таковой, лежит Ценность! ...Это поистине отсталая мысль - ...старые категории, старые глупости.
- Но в чем же это ложно?
- Это даже не ложно; просто это больше не в ходу; древние монеты тоже ведь не фальшивые - просто это музейные экспонаты...
- А нельзя ли выплавить из этой старой монеты немного полезного металла?
(Ролан Барт о Ролане Барте)
Формы политической жизни преобладающие в обществе, характер и стиль политики определяют представления о политике, которые бытуют в данном обществе. В свою очередь, общепризнанные представления о политике, представления о том, чем она является и должна являться, определяют формы и характер политической жизни общества. Данные высказывания можно было бы трактовать в духе вульгарной диалектики, если постараться за социальным детерминизмом не заметить самой возможности проявления человеком и обществом свободного выбора. Этот выбор коренится в принципиальной множественности представлений общества о самом себе, множественности, которая отражает сложность и неоднородность самого общества. Однако, по целому ряду причин “общепризнанной” (то есть доминирующей, подавляющей остальные) становится, как правило, только одна система взглядов и представлений. Если подобный идеологический выбор осуществляется в обществе, где большинство граждан не достаточно ясно осознает свои интересы, а различные элиты, напротив, осуществляют всестороннее давление на общественное мнение, исходя только из своих интересов, то последствия такого выбора могут быть и неблагоприятными для развития всего общества. Речь не идет о выборе “истинных” представлений среди “ложных” или “единственно верных” - среди “ошибочных”. Возвращаясь собственно к представлениям о политике, можно говорить о представлениях, которые способствуют (или препятствуют) повышению эффективности политической деятельности общества, в большей или меньшей степени формируют политику, которая благоприятно (или неблагоприятно) сказывается на экономике, социальной и духовной сферах. Только это и может стать критерием подобного идеологического выбора.
Современная Россия не может похвастаться ни эффективностью политической деятельности, ни ее позитивным влиянием на другие сферы общественной жизни. Ярким примером тому может служить полная невозможность всей политической системы приступить наконец к реформам, необходимость которых очевидна уже подавляющему большинству граждан. Еще год - другой и пути реформирования, например, коммунального хозяйства политики будут обсуждать при лучине вокруг печки-буржуйки, растапливая снег для чая. Не последнюю роль в этом, на мой взгляд, играет тот факт, что за годы перемен в нашем обществе так и не выработались собственные взгляды и представления на то, чем является и чем должна являться политика в современном российском обществе.
С одной стороны, значительная часть населения сохранила (или упрочила?) представления, которые сформировались еще в советский период нашей истории. Все советские учебники, словари и энциклопедии откровенно заявляли, что политика - это “деятельность органов государственной власти”, вполне объективно отражая тот факт, что простые граждане при социализме являются объектом, а не субъектом политической деятельности. И нет никаких фактических оснований считать, что представления подавляющего большинства этих самых граждан существенно отличались от официальной партийно-государственной позиции в данном вопросе. Роль рядового гражданина сводилась к обязанности выражать одобрение и поддержку этой “деятельности органов государственной власти”. Неизбежным следствием такого отчуждения гражданина от политической жизни общества становились политическая пассивность, иждивенчество и безответственность. К тому же, “не состоять, не участвовать, не нести ответственности” представлялось наиболее авторитетной частью советской интеллигенции в качестве высшей гражданской доблести. Сохранение подобной установки и порождающих ее представлений вряд ли отвечает интересам каких-либо политических сил современной России, да и всего общества в целом.
С другой стороны, интеллектуальные элиты демонстрируют желание как можно скорее привить российскому общественному сознанию представления о различных аспектах социальной и политической жизни, являющихся общепринятыми в сегодняшней действительности стран Западной Европы. При этом не учитывается, что представления о современной политике в Европе исходят из существующей там практики постполитики, то есть “состояния после смерти Политики”, в то время как в России политическая система парламентаризма только формируется. Однако разумная критическая позиция не исключает возможности использования богатого опыта мировой гуманитарной научной мысли в области осмысления политической сферы жизни общества.
Но какие бы представления не конкурировали между собой за преобладание в умах наших граждан, ни взгляды политиков и ни взгляды политологов определяют содержание массового сознания. Оно в сегодняшних условиях формируется под действием средств массовой информации. И именно их усилиями сформировано представление о том, что политика это борьба за власть, а все остальное - ложь, пытающаяся скрыть этот факт. Именно с этим высказыванием согласятся, я думаю, большинство наших граждан. Но каковы следствия такого единства взглядов? Вам нужна власть? Правильно, и мне не нужна. Следовательно, борьба за нее - частное и личное дело профессионалов, как частное и личное дело “болельщиков” и любителей им в этом помогать, поддерживать и переживать за них. Большинства граждан страны эта борьба не касается. А если касается, то только в том смысле, что “паны дерутся, а у холопов чубы трещат”. При таком представлении о политике, как о своеобразном спорте, неизбежны рост массового интереса вслед любому “политическому” скандалу и еще большее снижение интереса и политической активности спустя некоторое время. Кому может быть выгодно такое положение дел? Ответ очевиден - только нечистоплотным политикам, которые манипулируют общественным мнением для достижения сомнительных целей и обеспечения личных интересов.
Я не возьму на себя смелость предложить обществу комплекс позитивных (в указанном выше смысле) представлений о политике. Моя задача скромнее и проще - попытаться расчистить подходы к формулированию таких представлений и предложить язык, на котором их можно было бы сформулировать. А уже на этом основании рассмотреть возможность возвращения общественно значимых ценностей в круг рассмотрения смысла и значения политической реальности, как сферы деятельности всего общества.
Власть и будущее.
Когда жители полинезийской деревни определяют зажиточного и удачливого хозяина как “биг мена”, это происходит не вследствие их глубокого уважения к его трудолюбию и рачительности, а в надежде на то, что при возможных будущих недородах, ураганах или иных бедствиях он единственный, кто сможет оказать реальную помощь соплеменникам, поделившись с ними своими запасами. Когда жители Багдада или Самарканда терпят от очередного Шахрияра кровавый произвол, то происходит это не из их особенной азиатской садомазохистской природы (нечто подобное было и в средневековой Европе), а в надежде на то, что при возможных будущих войнах и нашествиях только такой яростный и беспощадный властитель сможет привести их армию к победе. Именно поэтому в архаичных обществах мгновенно свергали тирана проявившего хоть малейший признак физической, духовной или иной слабости. Какое бы общество мы не взяли для рассмотрения, в политическом поведении его членов мы везде обнаружим сильный и ясно выраженный мотив заботы о будущем. Каким же образом реализуется эта забота в парламентских демократиях?
Кандидаты в органы представительской власти в предвыборной программе, как правило, особое место уделяют решению двух - трех насущных для их целевых групп проблем. Но каким образом избиратель может быть уверен в том, что при возникновении новых проблем даже в ближайшем будущем, они будут решаться в его интересах или хотя бы с учетом его интересов? Это может быть обеспечено только при условии совпадения представлений о целях развития общества, о допустимых средствах достижения этих целей, о справедливости в общественной жизни у избирателя и кандидата, которого он собирается поддержать. Все эти представления являются ценностным ядром любой политической идеологии. Поэтому в развитой парламентской демократии политическая борьба и предстает в формах борьбы различных идеологических платформ, борьбы между различными идеологическими ценностями.
При переходе к постполитике это положение меняется, так как постполитика - это политика в обществе без будущего, политика после “конца Истории”. В современной Европе подавляющее большинство граждан уже не верит в возможность осуществления в будущем утопических проектов, связанных с какой-либо идеологией, а также в возможность иных радикальных позитивных перемен в общественной жизни. Не верят они и в возможность тяжелых кризисов, войн или других невзгод на пространстве Западной Европы. Зато уверены, что их общественное устройство при всех его недостатках и несовершенстве все же является лучшим из всех действительно возможных. В этих условиях целью политической системы может быть только “косметический ремонт” существующего порядка и решение конкретных текущих вопросов. Места для идеологий и соперничества альтернативных ценностей в этой системе фактически нет и быть не может.
Можно оставить в стороне рассмотрение реалистичности и продуктивности этих верований современных европейцев со всеми вытекающими из них особенностями политической жизни. Всех, кого заинтересует критика постполитики, можно отослать к книге Мишеля Сюриа “Деньги. Крушение политики”. Для предостережения нашего собственного общества здесь стоит остановиться лишь на том, в чьих собственно интересах и с какими последствиями обществу навязываются представления о постполитике.
Прежде всего, от исчезновения Политики выигрывают бюрократы любого уровня. Они становятся абсолютно бесконтрольны и неподотчетны. Их действия более не направляются политической волей. Уверяя общество в том, что постоянный мониторинг общественного мнения позволяет им немедленно и непосредственно реагировать на любые его изменения и на любые его запросы, бюрократия фактически устанавливает свое собственное неограниченное господство и произвол. В качестве примера можно указать на втягивание Британии в войну в Ираке, несмотря на то, что по данным опросов против этого было подавляющее большинство граждан, значительная часть правящей партии и ряд членов правительства. В этих условиях бюрократия неимоверно разрастается и становится самодостаточной, что и происходит на общеевропейском уровне.
Во-вторых, это положение выгодно транснациональным концернам. Их итак очень сложно контролировать с помощью национального права, так как они находятся на уровне действия еще не сложившейся и не всеми равно принимаемой системы международного права. А в условиях постполитики исчезает последнее средство контроля над их действиями и адекватного воздействия на них. Международному “олигарху” всегда будет удобнее “договариваться” с единичными бюрократами (особенно коррумпированными), чем с политическим сообществом.
И, наконец, политика больше не нужна подавляющему большинству общества - буржуазному по сути среднему классу, который достаточно силен для того, чтобы направить хищнические интересы сверхбогатых за пределы своего государства, и достаточно богат для того, чтобы откупиться от необходимости вникать в интересы самых бедных слоев общества. Таким образом, если интересы едины для подавляющего большинства и не нуждаются в согласовании с иными интересами, политика лишается смысла.
Даже беглый взгляд на отечественные реалии выявит полную невозможность переноса на нашу почву принципов постполитики. При недостроенных политической системе и национальной экономике, проблемах в социальной сфере, а также проблематичном духовном единстве общества, о времени, когда будет необходим только “текущий ремонт”, приходится только мечтать. В нашем обществе еще очень силен интерес к будущему, чтобы можно было отказаться от идеологической борьбы различных систем ценностей за возможность быть воплощенными в жизни. В то же время слабость политической системы рождает соблазн у местной бюрократии и олигархии как можно скорее навязать обществу свою “постполитику”, что в условиях России может быть просто катастрофично, в отличие от благополучной Европы.
Если фактор заботы о будущем представляется столь очевидным в политической сфере для большинства известных обществ (кроме постиндустриального европейского), то почему он исчезает для рационального научного подхода? Представления о ценностях, о благе и его отношению к будущему, о путях ведущих к этому благу и т.д. и т.п. индивидуальны и специфичны для каждой исторической формы общества. Они являются переменными исторического процесса. Единственное, что универсально в политической жизни любых обществ, это сама власть независимо от форм ее утверждения, оправдания и осуществления. Таким образом, власть и становится центральным явлением политической жизни различных обществ при любом научном подходе к ее изучению. Ценности и представления о благе или желанном будущем вообще “проходят по другому ведомству” - культурной истории общества. Но проблемы науки, связанные с особенностями конструирования ей своего объекта или междисциплинарным делением, должны оставаться проблемами науки, а не становиться проблемой того, что она исследует. Так проблемы медицинской науки не должны становиться проблемами пациентов.
Итак, можно смело утверждать, что основной целью (и абсолютной ценностью) для политической деятельности общества является забота о будущем, а власть - только необходимая (но недостаточная) часть средств достижения этой цели (то есть ценность относительная). Если принимается это утверждение, то не остается никаких препятствий для возвращения Ценности в политику.
Политика и игра.
В ХХ веке наука дала три наиболее заметных и, на первый взгляд, альтернативных подхода к изучению и пониманию политики: политика как игра, политика как обмен и политика как коммуникация.
Первый подход исходит из того, что вся культура является в определенном смысле игрой (Й. Хейзинга, “Homo ludens”). Любое явление культуры, любую человеческую деятельность можно описать на основании общераспространенного, но специфического в каждом отдельном случае, четкого структурирования пространства - физического и смыслового, внутреннего и внешнего. Наличие для всех участников общественного взаимодействия особых правил поведения и даже особого языка являющиеся универсальным также трудно игнорировать при изучении различных обществ. Наконец, без учета постоянного присутствия явного или завуалированного соперничества и противоборства во всех проявлениях человеческой деятельности также не обойтись. Для сколько-нибудь внятного описания изучаемого общества, без ответа на вопросы: “Кто? Где? Когда? При каких обстоятельствах и условиях?”, никакое изучение вообще не возможно. Поэтому, как бы кто не относился к теории игр, без определения “игровой площадки”, состава “игроков” и “правил игры” никак не обойтись. Ссылки на очевидность будут здесь не более уместны, чем при серьезном рассмотрении любого иного предмета.
Другое дело, каким образом, например, понимать “поле” - как ограниченное пространство, в котором действуют определенные правила, или, по аналогии с полем физическим, как размытое пространство действия определенных общественных тенденций, организующих взаимодействие всех, вовлеченных в сферу его действия, участников? На первый взгляд, последний подход более предпочтителен, так как позволяет изучать “реальные” процессы и их взаимоотношения, имеющие место в том или ином обществе, в отличие от изучения “представлений о должном”, которые выражены в правилах. Однако, это справедливо только на первый взгляд. Если 22 спортсмена, забыв о мяче, бегают полтора часа друг за другом по газону и дерутся на кулаках, футболом это не назовешь. Возможно, из этого может родиться новая игра, но о сути футбола, как игры, по происходящему безобразию судить невозможно.
Любые правила, установленные в обществе, так или иначе чаще или реже нарушаются, но это никак не ставит под сомнение те практики, которые они регулируют. Но когда количество отклонений от правил превышает критический уровень, мы имеем дело уже с иной практикой, нежели та, которую регулировали данные правила. Не употребление допинга является смыслом спорта, не манипуляции общественным мнением при помощи медийных технологий являются смыслом и сущностью политики, даже если они используются широко и часто. Но если политика уже умерла (или еще не родилась), остается только описывать ее эпифеномены. Постструктуралистский интерес к отклонениям, нарушениям и всякого рода маргиналиям вообще часто приводит к тому, что вполне живое явление в описании выглядит даже более безжизненным, чем его структурный “скелет”. Только совмещение интереса, как к структурным, так и к неструктурным элементам любого явления, по моему мнению, может обеспечить более или менее адекватное его понимание и описание.
Россия сегодня является конституционной демократией с выборным парламентом, и осмысление ее политической жизни необходимо начинать со структурирующего момента именно этого факта. По конституции политическим субъектом является вся совокупность граждан страны. Каждый отдельный гражданин реализует себя в качестве субъекта политики двояким образом - участвуя в выборах своих представителей в законодательные собрания различного уровня и участвуя в деятельности различных общественных организаций и объединений. Таким образом, может быть очерчен круг “игроков”, действующих на поле политики, и проведены между ними наиболее общие различия. Структурные компоненты политических сил задаются их отношением к парламенту и парламентской процедуре вообще. Наиболее принципиальными являются следующие пары таких отношений со стороны общественной организации: избирались (хотя бы раз) в законодательные собрания - не избирались, принимали участие в выборах - не принимали, готовы участвовать в работе органов государственной власти - принципиально не участвуют в их работе и, наконец, признают парламентскую процедуру высшей и единственно возможной формой решения политических вопросов - считают парламент только временным тактическим средством реализации своих политических целей. Эти различия могут позволить построить матрицу для классификации всех возможных политических сил. Поскольку в данной работе такие цели не ставились, достаточно будет привести ряд примеров иллюстрирующих предложенный подход.
Так большинство правозащитных организаций, признавая высшей общественной ценностью демократические парламентские процедуры, по принципиальным соображениям в государственных структурах (в том числе законодательных) не участвуют, а потому не принимают участия и в выборах. Члены этих организаций могут избираться в законодательные собрания только в качестве частных лиц или в составе иных политических сил. (Забегая вперед, необходимо отметить, что правозащитные организации действуют в секторе либеральной идеологии, но подобные общественные объединения можно обнаружить и в консервативном секторе, и в любом другом.) К этой категории следует отнести также независимые сильные профессиональные объединения и союзы, о чем еще нужно будет сказать особо. В качестве другого типа политического “игрока” можно привести пример любой радикальной революционной партии, которая участвует в выборах и работает в парламенте только для того, чтобы получить легальную трибуну для пропаганды своих идей и подготовки к захвату власти непарламентскими методами. Наряду с подобной, в принципе непарламентской партией обычно имеются иные радикальные силы, которые не участвуют в выборах и работе государственных структур по принципиальным соображениям.
Подобное включение кроме политических партий еще и иных общественных организаций и объединений может показаться странным и неправомерным. Но оно является таким только в том случае, когда мы исходим из идеи власти, как центра и основы политики. Если же мы принимаем за такую основу заботу о будущем, то такое расширение структуры политических “игроков” уже не кажется необоснованным. Кроме того, к этому нас подталкивают сами реалии политической жизни и европейских стран, и самой России. Действительно, не являющиеся политическими партиями общественные организации активно участвуют в разработке насущных для страны законопроектов, активно выступают за то или иное политическое решение, активно пропагандируют тот или иной выбор развития страны, поддерживают тех или иных кандидатов на выборах и т.д. То есть реальная политическая работа ими ведется и в политической жизни страны в целом их участие заметно и необходимо.
Если принять предложенный подход, то возникает закономерный вопрос: что считать неструктурными элементами политической системы, и где проходит граница, отделяющая их от собственно структурных элементов? Очевидно, и те и другие являются участниками и конкретными единицами гражданского общества. Но его состав настолько пестр, что политологи затрудняются даже дать ему приемлемое сущностное, а не описательное, определение. Действительно, отличие партии парламентского большинства от общества любителей канареек столь велико и очевидно, что возможность найти для них общий знаменатель кажется весьма маловероятной. Между тем, общество любителей канареек может принять активное участие в разработке закона о гуманном обращении с животными, влияя в перспективе на нравственную атмосферу во всем обществе, может в союзе с другими любителями природы влиять на выработку экологических программ, и даже настаивать на снижении налогов для экономических субъектов, заботящихся о природе. Таким образом, различие между структурными и неструктурными элементами политической системы можно определить через постоянное или только возможное и эпизодическое участие в решении политических вопросов, а также через деятельность по реализации интересов, затрагивающих большинство населения, или интересов в большей мере частных, особых и даже экзотических.
Я осознаю, что такое “втягивание” всего гражданского общества в сферу политической жизни можно расценить как некорректное. Но именно этот подход в состоянии в полной мере объяснить, почему парламентская демократия работает эффективно и продуктивно только там, где гражданское общество развито во всех смыслах, включает в свою активную деятельность большинство населения, а потому и влиятельно (Р. Патнем, “Чтобы демократия сработала”, 1993). Провести четкую границу между структурными и неструктурными элементами политической системы при предложенном подходе вряд ли возможно. В каждой конкретной политической системе и ситуации в ней эта граница будет проходить своеобразно. Так в одних условиях, например, уже упоминавшиеся профсоюзы будут входить в политическую структуру общества, а в других - будут представлять его неструктурную часть. Чем более многочисленны и разнообразны неструктурные элементы политической системы, тем более глубоки и устойчивы представления общества о частном характере любого интереса, что способствует формированию убежденности в необходимости согласования любых интересов внутри общества. Впрочем, это уже относится скорее к “правилам игры”.
Политика: обмен и коммуникация.
“Правила игры” в политике определяет скорее не законодательство, которое только фиксирует институты и формы взаимодействия, а скорее нравственные представления большинства общества. Для парламентской демократии в частности важнейшей является убежденность в том, что поиск согласия лучше борьбы, согласованная договоренность лучше принуждения, а диалог лучше конфронтации. Второй по значимости можно назвать признание прав любого меньшинства на уважение и учет его интересов при принятии решения. Если участники политической деятельности исходят из прямо противоположных ценностей, парламентская процедура профанируется, а эффективность принятых решений оказывается крайне низкой.
Не так давно (апрель 2003 года) я с любопытством посмотрел теледебаты думских депутатов по вопросу реформы налогообложения. Большинство из присутствующих независимо от партийной принадлежности высказались сходным образом: “Так как эти изменения затрагивают существенные интересы многих групп, за принятие решения придется серьезно бороться”. То есть большая часть парламентариев не собирается учитывать эти интересы или согласовывать их с иными интересами, а явно стремиться навязать свое решение силой.
Высокая эффективность правовой системы в демократических обществах является следствием не специфического правового фетишизма, а глубокого уважения большинства общества к законодательству, которое воспринимается как справедливое благодаря именно процедуре согласования интересов при принятии законов и принципу равенства сторон в процессе правоприменения. Если исполнительная власть “печет” указы, не обращая никакого внимания на мнение парламента или парламентское большинство “продавливает” решения без согласования с меньшинством, к принятым таким образом законом вряд ли может возникнуть уважение или вера в их справедливость. А если еще учесть, что значительная часть наших граждан считает справедливым только то, что соответствует исключительно их интересам, тотальный правовой нигилизм становится легко объяснимым, как и неэффективность всей системы права.
Однако вернемся к “правилам игры”. Когда я на выборах отдаю свой голос конкретному кандидату или анонимному представителю той или иной партии, я передаю ему суверенное право на свою собственную часть властных полномочий и ожидаю, что он распорядится ею в моих интересах. Это и является основным содержанием “сделки” - трансакции обмена в политике. Если мне не повезло и мой представитель оказывается во фракции меньшинства, чье мнение попросту игнорируется, то я оказываюсь “обманутым вкладчиком”. Какие при этом у меня остаются возможности? Больше не ходить на выборы, или голосовать против всех, или поддерживать таких радикалов, которые готовы на все для достижения своих целей. Выбор небольшой. Так что соблюдение правил - лучшее средство против политической апатии и пассивности, и особенно против политического экстремизма.
Но с окончанием выборов обменные трансакции в политике не прекращаются. Необходимость согласования позиций и интересов понуждает различные фракции в парламенте вступать в переговоры и “торг” по поводу принимаемых решений. При этом стратегические цели партии или объединения, выраженные в принятой идеологии, естественно не могут быть предметом этого торга. От ряда целей тактических, этапных на пути к идеальной цели, вполне можно отказаться, если итогом соглашения станет более глубокое продвижение в решении вопросов, которые считаются данной фракцией определяющими для всего процесса политического развития общества. Что же касается средств решения тех или иных стоящих перед обществом политических проблем, то в зависимости от различных условий, они могут считаться принципиальными и не подлежащими обсуждению или вариативными и способными стать предметом уступок.
Таким образом, для каждой политической силы в каждой конкретной ситуации складывается своя особая иерархия ценностей. Причем, чем ниже позиция той или иной ценности, тем скорее она может стать предметом компромисса с оппонентами, а чем выше - тем это менее вероятно. Фактически только ценностное ядро политической идеологии не может стать предметом “сделки”. Остальные ценности являются условными и относительными даже для их “носителей”. В условиях политического торга большинство “игроков” склонно преувеличивать значение для себя тех или иных ценностей, стремясь к более выгодным для себя условиям сделки. Как правило, обыватель принимает эти уловки за чистую монету и, не различая риторику и стремления к действительно значимым целям, после достигнутых соглашений и уступок склонен считать политиков безнравственными негодяями, торгующими “самым святым” - принципами. Тем более что обычным является смешение политических и этических ценностей. (О специфике политических ценностей см., например, “Политические ценности в жизнедеятельности людей” Виноградов В. Д.)
Все рассмотренные выше в понятиях обмена трансакции могут быть поняты и описаны также в качестве коммуникативных. Социальная антропология давно понимает эти два подхода как взаимодополняющие при изучении традиционных обществ (Э. Лич, “Культура и коммуникация”,1976), и нет никаких оснований для отказа от этого и при изучении обществ вполне модернизированных или находящихся в процессе модернизации. Там где оба подхода пересекаются, где ценность совпадает со смыслом, обнаруживают себя значимые проблемные узлы, отношения между которыми могут стать основой для структурирования и “игрового” поля политики. Такая стратегия вовсе не предполагает стремления к интегральному единому подходу в понимании и описании политической сферы общественной жизни, что может существенно снизить совокупные эвристические возможности, имеющиеся у различных подходов. Напротив, создание возможностей для “перевода” данных, полученных в условиях одного подхода, на языки других подходов может расширить способность к порождению смыслов каждого из них. Кроме того, появляется возможность “независимой проверки” полученных данных.
Для начала следует попытаться саму задачу структурирования политического поля сформулировать в рамках коммуникативного подхода. В этом существенную помощь может оказать лингвистика, взятая в качестве метафоры. Если политика, как и любое другое явление культуры, является Языком, то какой именно уровень языковой реальности нас интересует в данном случае? Анализ всеобщих условий коммуникации и правил перестановки знаков является слишком высоким уровнем рассмотрения, в котором может потеряться рассматриваемое явление - группа “родственных” политических систем - европейских (в культурном, а не географическом смысле) парламентских демократий. С другой стороны, структурный анализ конкретной политической ситуации подобный предпринятой в конце 60-х годов А. Амальриком (“колесо идеологий” в книге А. Вишневского “Серп и рубль”, 1998) скорее можно соотнести с грамматическим анализом конкретного акта высказывания - единицы Речи. Поставленная мной задача скорее может быть соотнесена со сравнительным анализом индоевропейской семьи языков и попыткой реконструкции общей для них основы – “праязыка”.
В таком случае “конечный продукт” будет являться исключительно гипотетической конструкцией, а конкретные политические системы в силу специфических для каждого случая исторических обстоятельств будут существенно отличаться от него “неполнотой”. Именно таковы отношения между Языком и Речью, когда любое высказывание опирается на целое Языка, но использует только его небольшую часть. Лакуны, пропуски и пустоты, обнаруживаемые в той или иной политической системе по сравнению с теоретической моделью могут нести информацию не меньшую, чем имеющиеся позитивные элементы и их взаимные отношения, а, возможно - и большую. Так, например, в психоаналитической процедуре одно умолчание может сообщить больше, чем все окружающие его высказывания. Сама модель политического “языка” парламентских демократий может способствовать рационализации и упорядоченью языка современной политики, разрешению от накопившихся в нем несуразностей и неточностей.
Идеологии и ценности.
Сегодня сложилась странная ситуация, когда ученые-гуманитарии нередко отказываются дать определение предмету своих исследований, ссылаясь на невозможность такого определения. Исследователь может быть автором многих книг и статей о цивилизации, например, но дать ей определение отказывается принципиально. Это в полной мере относится и к понятийному определению различных идеологий. Действительно, дать определение какой-либо идеологии невозможно, если представлять ее как хаотическое сцепление разнородных элементов или многомерную сеть отношений (“ризому”) между равноправными элементами и без четких границ. Однако любая идеология является иерархической системой строго центрированной на ряд определяющих ценностей, а ее изменчивость и непостоянство скорее напоминают “танец” планет вокруг солнца - множество комбинаций небольшого числа элементов. Это позволяет надеяться на успех системного рассмотрения идеологий и их взаимоотношений.
Первой по времени появилась консервативная (“классическая республиканская”) идеология. Зародившись еще в архаическую эпоху, она была окончательно сформулирована античными философами. В ее основе лежит признание высшей ценностью общего блага. В различные исторические периоды представления об общественном благе, разумеется, менялись, но ядро этих представлений остается неизменным по сей день. Его существенными элементами являются внешняя и внутренняя безопасность, экономическое благополучие и процветание, политическая и социальная стабильность, а также культурная преемственность и единство. Представления о средствах достижения этих целей могут быть вариативны, зависеть от конкретной политической ситуации и характера политических сил, исповедующих консерватизм, но ведущими обычно являются иерархический подход и властное регулирование.
Рождение либеральной идеологии связывают с именем Никколо Макиавелли, но развитие основных ее положений было осуществлено в XVII веке британским мыслителями и позднее развито Монтескье в учении о естественных правах человека. Высшими ценностями либерализма является человеческая личность и ее права. Главным условием развития и реализации человеческой личности признается ее автономность и абсолютная свобода во всем, что не ущемляет свободы других людей (отсюда и само название идеологии). Эта идея, спроецированная на различные сферы деятельности общества, ведет к признанию необходимости стремления к максимально возможным политическим, экономическим и духовным свободам, что является основой ядра либеральной идеологии. Права человека и гражданина, призванные гарантировать декларируемые свободы, также принадлежат этому ядру.
Консервативная и либеральная идеологии с утверждением парламентаризма вступили в противоборство и взаимодействие в органах представительской власти и в широких общественных дискуссиях. Это привело их носителей к фактическому взаимному признанию, которое выразилось в принятии высших ценностей оппонента в качестве только допустимых ценностей и вспомогательных по отношению к собственным ценностям, а целей оппонента - в качестве возможных, но не обязательных средств достижения собственных целей. Действительно, только в стабильном во всех отношениях, процветающем и относительно безопасном обществе можно гарантировать права и свободы граждан. С другой стороны, большую часть консервативных целей можно достичь только в условиях свободного согласия граждан, на основе их свободной активности и стремления к личному благополучию. Конечно, это только один из множества разнообразных способов (и/или вариантов) реального взаимодействия