Глобализация как явление постмодерна
Институционализм набирает силу как доминирующая точка зрения на мир. Его философским основанием является постулат о неопределенности развития, которая приходит на смену неоклассической определенности, характерной для индустриального общества. Постулат неопределенности теснейшим образом соединен с идеей субъек-тивизации и индивидуализации постиндустриального общества. Все это - очень важные компоненты новой парадигмы, хотя они и не исчерпывают проблемы.
Постиндустриальное общество наука оценивает как постмодерн, в отличие от модерна (конец XIX - середина XX века) - индустриального этапа истории. В центре постмодерна стоит массовая личность- как духовная субстанция, тогда как еще совсем недавно человек массы реализовал себя как природное и социальное существо. Личность обладает абсолютной свободой в приятии и неприятии культуры и цивилизации, она плюралистична в своих действиях и в своем сознании, она - субъект истории и как таковой обладает творческим потенциалом, свободно осваивающим все достижения культуры: «...человек-постмодернист получил счастливую возможность ощутить свободный полет в едином, не ведающем временных и территориальных границ "четвертом измерении культуры", о котором не мог и помышлять его собрат эпохи модерн...» [1,с.32].
Готова ли Россия к эпохе постмодерна? Прежде чем ответить на этот вопрос, поставим другой. Можно ли надеяться, что лостмодерн вышел из своей начальной. стартовой позиции и готов ассимилировать в свой пространственно-временнбй континуум народы и государства? Думается, что нет. России тоже предстоит прокладывать путь в постмодерн, добавляя свой опыт трансформации п мировую копилку истории.
У экономиста, пытающегося вникнуть в философские аспекты становления мировой экономики, вызывает неудовлетворение то, как теория постмодерна связывает человека - духовное существо - с двумя другими его ипостасями - природного и социального существа. Приоритет духовности и личностного начала в человеке не означает возможности свободно манипулировать материальными, экономическими и социальными условиями существования. С точки зрения экономики должно быть более четко выявлено гармонизирующее ядро индивидуального духовного существования, без которого реализация свободы воли (выбор) становится необоснованной или произвольной. Это тем более необходимо, если на человеке как творце истории сфокусиро-иана вся институциональная система общества. Как справедливо отметил А. Неклесса на заседании круглого стола "Актуальные вопросы глобализации", в том случае, когда отсутствует высокий духовный горизонт личности, общество утрачивает значимую социальную перспективу¦2¦.
С точки зрения экономики, погруженной в процесс глобализации, важно подчеркнуть, ч то переход к постмодсрну несет с собой идею соединения личности и массовой индивидуальности. Становление европейской личности (индивида в его героическом, i.e. противостоящем природе и обществу, амплуа), начало которого следует отнести к Италии XIV века, было связано с развитием индивидуализма и образованности. Эти качества складывались в борьбе с тиранией, в жесткой конкуренции за богатство и славу образованных слоев общества. Именно личность создавала в последующем культурные эпохи, тогда как масса всегда играла роль потребляющего субъекта, т.е. суб-ьскта практической духовности. Например Я. Буркхардт называл XIV век для Флоренции, отмеченный развитием ремесел и мореплавания, "энергичным и бодрым", веком "всеобщей умелости, развившейся... благодаря участию народа в государственных делах, торговле и путешествиях, систематическому исключению из жизни всякой праздности". Он отмечал, что "тогда вся Флоренция была грамотна, даже погонщики ослов распевали канцоны Данте" [3, с. 124, 125, 180, 181, 242].
Массовый индивид как личность есть новое слово постмодерна. Что за этим стоит -вырождение культуры, которая на наших глазах превращается в массовую? Это невозможно для культуры, которая, по выражению И. Бродского, "вся преемственность, вся - эхо" ¦4, с. 159). Принять связь постмодерна со снижением духовного потенциала общества можно только временно, только как явление его исторического старта. Что касается массовой личности, то перспектива ее развития лежит в сфере преодоления рациональной практичности, а значит (что уже важно для экономики), преодоления ситуационности общественного сознания, благодаря которой население может быть легко подвергнуто идеологическим воздействиям со стороны государства и всякого рода другим манипуляциям. Общественное сознание как предпосылка формирования общественных преференций в диалоге государства и общества требует включения в индивидуальное сознание оценочно-критической компоненты и всеобщей потребности в индивидуальном освоении духовности своей эпохи.
В то же время человек-творец получает на этом фоне небывалую прежде свободу, которой он был ранее лишен вследствие вынужденного сопротивления государственной идеологии или отторжения от общества из-за сложностей взаимопонимания. Оба эти фактора сохраняли исторические традиции острой, на грани борьбы за выживание, конкуренции в культурной сфере. Хорошо известна трагическая судьба М. Цветаевой, но именно ей принадлежит невероятно емкая характеристика будущего взаимодействия художника и общества. Художник - "вода... Можно зачерпнуть стаканом, но можно наполнить и море. Все дело во вместимости сосуда и еще - в размерах жажды" (4, с. 160). "Размер жажды" - нот секрет постмодерна, из которого проистекает иго плюрализм вплоть до соединения несоединимого. По мнению А. Уланова, стремление соединить несоединимое было присуще творчеству Бродского, и в этом поэт стал отражением общего состояния культуры постмодерна [4, с. 114].
Однако как бы ни были велики культурные вершины постмодерна, главные процессы нового общества складываются у его подножия: в сфере формирования общественного сознания и общественных преференций с участием массового индивида, в экономике (с вовлечением массового индивида в общественное производство на уровне финансовых отношений, которые позволяют в максимальной степени включить в экономику свободный выбор), в области государственного строительства и формирования общественных институтов на принципах самодеятельного участия населения.
Все это выдвигает на передний план вопрос о том, что должно лежать в основе приоритета собственно духовных потребностей человека, а также приоритета личности, ее интересов и потребностей, в развитии общества и цивилизации.
По нашему мнению, совершенно закономерны попытки связать духовность массового индивида с возрождением религиозного самосознания. Такая позиция противостоит усилиям некоторых теоретиков обосновать в качестве новой парадигмы теорию антропологической революции, использовав ее и при осмыслении самой религии [5]. Практически попытки такого рода представляют собой одну из форм атеизма -атеизма в религиозной маске. Ведя речь о возрождении религиозного самосознания, мы не собираемся вторгаться в область церковных проблем. Мы имеем в виду конструктивную основу духовности, благодаря которой человек способен, живя в обществе, дистанцироваться от него и подвергать самостоятельному критическому осмыслению все аспекты и сферы его жизнедеятельности. Без такой предпосылки идея человека как субъекта истории выглядела бы недоразумением. Религиозное самосознание постоянно побуждает человека к самооценке по критериям высшей нравственности и не позволяет уйти "по ту сторону добра и зла" - в область произвола и насилия.
Человек должен проявлять свою духовность активно, выбор добра и зла не может навязываться со стороны, он имеет жизненную структуру, и это - способ искать и находить божественное откровение, истину. Религиозное сознание относится к миру и человеку бережно и с надеждой, для него "мир будучи творением благого Бога. в силу этого - благ, а потому зло - в том числе и человеческая греховная гордыня - не и состоянии его разрушить: то, что создано бесконечной силой, не может до конца истребить и до конца исказить сила конечная, хотя, увы, она в состоянии многократно умножить зло и страдание в этом мире" [6, с. 480]. Продолжим эту линию рассуждений и посмотрим, как воздействует религия на общие принципы соединения человека и общества, цивилизации и современной экономики.
Человек в своем духовном существовании оказывается один на один с собой, но он никогда не бывает одинок, если с ним его Молитва. Молитва - это не просто обращение к Богу, это - Диалог. Диалог, лежит "в основании общения человека с другим человеком, человека с обществом, диалог есть модель конвергентного становления мирового сообщества и мировой экономики. Моделью же атеизма и адекватного ему индустриального общества является монолог, от которого легко возводится мост к насилию, даже если оно осуществляется во имя человека и за ним стоит пафос возвеличивания человека как носителя неограниченных возможностей созидания. Однако очень важно не просто отвергнуть атеизм, а понять его цивилизационные истоки. Здесь есть одна сложность, связанная с тем, что цивилизация в принципе есть объединение народов и государств на религиозной основе. Если мы говорим о Западе как об определенной экономической и политической системе, то говорим о христианской цшжлизации. Как же тогда понять то, что ей принадлежит и эпоха атеизма, и современное возвращение к религиозному самосознанию?
Для христианской цивилизации кардинальной чертой является обращение к человеку как к субъекту истории. Из этого вытекает необходимость по мере развития цивилизации повышения степени субъектности в экономике, где человек может проявить себя свободно и ответственно через систему отношений частной собстнен-ности: экономический субъект есть субъект собственности. В политике повышение роли человека и развитие принципа субъектности означают углубление демократических начал государственного устройства. В социальной сфере субъектность выражается в индивидуализации общественного существования человека и в персонификации общественных связей и реализуется через механизмы либеральных институтов. Нам представляется, что цивилизационное единство экономики, возведенной на частнособственнической основе и потому рыночной, демократического государства и либерального общества имеет в настоящее время значение научной парадигмы.
Отталкиваясь от нее, можно понять и атеистическую доминанту общественного сознания индустриального общества, включающего одновременно объективизацию индивида в качестве фактора труда и буржуазный пафос созидания. Без этой предпосылки был бы невозможен социализм - исторически первая форма восстановления массовой субъектности трудящихся, которые при капитализме имели объектное существование (рынок труда). Социализм возник и развился как производство без капитала (его базис - общественная кооперация живого труда). В результате субъектность приобрела парадоксальные формы пролетаризации общества, сопряженной с тотальной политизацией всех сфер жизнедеятельности. Социализм оказался той площадкой, на которой атеизм дал бой религиозности и выиграл его. Думаем, это произошло потому, что здесь субъектность получила рациональные, вытекающие из трудового базиса, принципы организации. Ее атрибутом стало долженствование по отношению к трудовому коллективу, обществу и государству.
Эпоха постмодерна начинается непросто. Атеизм обороняется, используя пес свои резервы: общественную жажду справедливости, приоритетность рационального начала (по крайней мере в экономике), монологичность общественных структур и политиков в 'отличие от диалогичности постмодерка, императив модальности в духовном существовании человека вместо свободы. Наконец, мировому сообществу история устроила ловушку - антропологическую парадигму формирования идеологии глобализации. В этой парадигме человек видится материалистической рациональной мерой устройства космоса и общества, т.е. природным и социальным существом, а не духовной личностью.
Все это ярко проявляется в ходе рыночной трансформации в России. Главные ее слабости очевидны. Прежде всего, ставка на активность только "новых русских". Это сужает поле массового участия в рынке или, по принятой нами символике, поле субъектности. Населению предлагается ждать и терпеть, т.е. отводится роль объекта политического и экономического манипулирования. Еще более неприемлема монополизация субъектности государством, для которого все и вся рассматривается как предмет государственного регулирования. В таком качестве выступает, например, экономика, представляемая как сугубо рациональная система, которую государство "внедряет". Что же касается социальных отношений государства с населением, то здесь, как в грамматическом предложении: государство - "подлежащее", бюджет - "сказуемое", население — "дополнение".
Соотношение человека, государства и рынка - очень сложный теоретический вопрос. Но выяснение этого вопроса чрезвычайно важно и для выработки стратегии рыночной трансформации, и для включения последней в глобализацию. Практика не даст здесь однозначных подсказок.
В известном смысле мировой рынок поглощает государство, используя элементы государственного управления (налоговую, кредитно-валютную, таможенную политику, механизмы регулирования цен. режим поведения внутренних и внешних инвесторов, финансово-денежную стабилизацию, структурную политику и т.н.) в качестве факторов системной конкуренции. Однако нельзя полностью принять тезис Д. Брока, согласно которому государство должно в итоге утратить свои позиции, поскольку экономическая власть есть право на выбор. Она превосходит политическую власть, "организующую власть, потому что может пользоваться ею как инструментом" [7, с. 32]. Может быть. в этом случае появляется основание говорить об экономике как о "властной системе координат"? Неклесса указывает на угрозу перехода власти к "неформальным конфигурациям частного капитала" и установления "международного олигархического режима" [8]. Наверное, для подобных опасений есть основания, но ситуация не фатальна.
Во-первых, системная конкуренция предполагает манипулирование именно государственной политикой, т.е. политикой, организованной в рамках национального государства в виде совокупности экономических, социальных и политических факторов функционирования рынка, и, следовательно, сохранение национального государства как института. Во-вторых, вместе с глобализацией нс уменьшается, а увеличивается роль государства в поддержании рыночной конкуренции, при этом происходит структурное разделение мирового и национального уровней экономики и политики (например, в формах "двухуровневой структуры торгопо-политических организаций" [9]). Следовательно, глобализация не ослабляет, а, скорее, укрепляет позиции государства в его старой функции субъекта рационализации экономики и всех других сфер жизнедеятельности. В-третьих, государство эпохи постмодерна становится центром общественных институтов, связывая воедино личность, общественные преференции и их реализацию. Во всем мире укрепляются позиции государства как в экономике (рыночной), так и в обществе.
Устоявшееся в российской литературе противопоставление рынка и государства, либерализма и государства на принципах "или-или" неверно. Современная экономика немыслима вне процесса глобализации, но тем самым она немыслима и без государства как активного участника рынка. Глобализацию можно рассматривать как нот.ж тип экономики, в рамках которого нельзя отделить экономическое от социального и политического. Поэтому для понимания глобализации и ее связи с рыночной трансформацией в предмет исследования чисто экономических проблем нужно непременно включать их социально-политический контекст.
Историческая панорама современной экономики еще только складывается, происходит столкновение коренных свойств модерна и постмодерна. В этом столкновении, с одной стороны, принимают участие старые "индустриальные" титаны: атеизм (в разных проявлениях монологизма и тоталитаризма), рационализм (в виде примата экономики на всех уровнях мирового сообщества) и материализм (в формах антропоморфизма). С другой стороны, в нем участвуют еще только набирающие силу молодые титаны постиндустриального общества: религиозность (в формах самоидентификации христианской цивилизации и развития конвергентных механизмов общения всех уровней и типов, исходя из модели диалога), институционализм (в виде погружения рациональных рыночных структур в синергетический синтез объективного и субъективного, который только начал свое становление) и "глобализация" личности (приоритет духовной сферы индивидуального существования и приоритет личности в развитии общества).
Для российской экономики отсюда вытекают три кардинальные проблемы. Во-первых, государство не сможет проводить рыночные либеральные преобразования. если оно по-прежнему останется только субъектом рационализации экономики и общества. Современному государству нужна его собственная трансформация в институциональный центр, который бы объединял либерально-демократические институты, формирующие и реализующие общественные преференции, исходя из примата духовных потребностей человека. Экономической науке нужно исследовать действующие и потенциальные структуры и институты, которые способны выразить экономику как систему субъектов диалога с государством. Без этой предпосылки не может быть достигнута полнота рыночных преобразований.
Во-вторых, государство должно освоить синергетические принципы соединения классического и институционального подходов к обществу и экономике. Та же задача стоит перед экономической теорией. Классическая теория рассматривает рынок на его элементарном уровне как конкурентное взаимодействие предприятий. Отсюда идеология рыночной трансформации и глобализации сводится к концепции рынка свободной конкуренции. Именно в ней российское государство пытается найти меру правильности проводимых преобразований. Но как включить в экономику массового индивида? Вопрос принципиальный, так как практически речь идет о введении в экономику индивида (а не предприятия) как элементарной клеточки либерального рынка, определяющей предельные требования к нему. Чистый институционализм не решает этой задачи в силу той же абстрактности, какая присуща классическому направлению: предприятие приравнивается к хозяйствующему субъекту, а последний - к реальному индивиду. Логически из этого вытекает возможность дополнить концепцию рынку
Вместе с тем то крыло неоинституционализма, которое взяло в качестве своего предмета структурные уровни в экономике и их институты, очень близко к синерге-тнческой методологии экономического анализа. Синергетический подход в полной мере соединяет классику и институционализм, так как он открывает мир квантовой природы исторического развития и адекватные ей формы системной эволюции. Ее частным случаем можно считать переход от социализма к рынку, опирающийся на социалистический рыночный потенциал, переходные структуры и социальную энергию, накапливающуюся в ходе спонтанных рыночных преобразований.
В-третьих, пока не вполне ясны механизмы, обеспечивающие автономность человека в экономике и государстве, без чего невозможен приоритет личности в развитии общества. Исследователи отмечают явление персонификации и индивидуализации всех общественных отношений, обусловливающих "колоссальную фрагментацию социального субъекта" и одновременно "бегство от институтов". Из этого обстоятельства даже выводится тенденция к новой архаике [2, с. 42, 43]. По-видимому, если речь идет о глобальной тенденции, то она определена неверно, по крайней мере она не может быть доказана без изучения системных свойств общества, охватывающих в единстве развитие рынка, государства и общества в направлении либерализма.
Вместе с тем как одно из направлений развития тенденция к архаике имеет достаточно сильные позиции. Примером может служить распространение массовой культуры, подавляющей серьезное творчество и, главное, вызывающей стремление государства быть понятым и принятым массовым сознанием вне зависимости от его уровня. В этом смысле архаике подвержена и идеология реформ: совершенно очевидно, что всерьез принимать в качестве базиса экономики малый и средний бизнес, минуя организующее начало крупного капитала, - значит стремиться к тому, чтобы "понравиться" обществу, приспособиться к примитивному экономическому и политическому мышлению. Точно так же сводить кризисную ситуацию к воздействию коррупции - значит подменять серьезную политику политиканством.
Однако индивидуализации общественных связей и фрагментации социальной сферы противостоит тенденция к интегрированию последней как структуры формирования общественного сознания, в которой обществу принадлежит преобразовательная функция, коллективу - адаптационная, индивиду - оценочно-критическая. В этой проблеме много спорного - нет единого мнения по поводу содержания общественного сознания, его механизмов. Но для нас важен сам факт обсуждения такой научной постановки, которая позволяет подходить к обществу как к целостности в сферах сознания, где приоритет личности бесспорен. С одной стороны, гипотеза о социальной интегриро-ванности нужна хотя бы потому, что экономика не может развиваться в распадающемся обществе. С другой стороны, углубляясь в чисто экономическую область стимулов и инициатив, необходимо иметь определенные представления о диалектике объективного и субъективного, которая в современную эпоху, как мы это себе представляем, должна быть развернута в цепочку переходов "объективное-объектное-субъектное-субъективное" [II].
В данной цепочке категорий просматривается социальный механизм постоянного повышения уровня индивидуального развития. В этом отношении очень важно усложнение объективного, выявленность его системных свойств при переходе от объективного как абстрактного объекта, противостоящего индивидуальному сознанию, к объектному, наполненному экономическими формами, структурными уровнями, моделями экономического роста и т.п., обращенному к деятельному субъекту. Не меньшее значение имеет соотнесенность объектного с системой общественных институтов, интегрирующих компактные множества индивидов и превращающих их в субъектное. В этих условиях возвращение к субъективному, индивидуальному предполагает профессионализацию общества и формирование самодеятельной коллективности, вектор которой направлен не на примитивизацию культуры, а на развитие ее в сложном историческом контексте. В этой связи экономическая глобализация имеет не толысо пространственный смысл мировой экономики, но и нравственный: сложно устроенная рыночная либеральная экономика не может быть освоена примитивным обществом.
Вместе с эпохой модерна (для экономиста это эпоха индустриального общества) заканчивается и эпоха "экономического человека", поставленного в полную зависимость от рыночной стихии, когда "невидимая рука рынка" управляет практически всеми аспектами жизнедеятельности. Отсюда не следует, как это часто постулируется, что постмодерн есть постэкономика. Просто экономика перестает быть выражением стихийной зависимости субъективного от объективного, теперь она ту же зависимость выражает через механизмы развития на принципах самоорганизации, т.е. в формах спонтанного, невозможного без развертывания указанной выше четырех-звенной цепочки "объективное-объектное-субъектное-субъективное".
Экономическая глобализация: постановка проблемы
Анализируя рыночные реформы в России, мы постоянно сталкиваемся с необходимостью понять их связь с глобализацией, причем как в теоретическом, так и практическом планах. С самого начала реформ Россия опиралась на мировой капитал и его структуры - Международный валютный фонд и Всемирный банк. Парижский и Лондонский клубы. Мы имеем в виду поддержку процесса трансформации кредитами. Но не только это. Принципиальное значение имелаюбусловленность кредитов реформами, адекватными формуле Вашингтонского консенсуса: либерализацией внутренней экономики, включая экспортно-импортные отношения, при одновременном обеспечении финансово-денежной стабильности и открытости экономики.
Реализация этих принципов началась в чрезвычайно жестких условиях, когда экспорт продукции топливно-энергетического комплекса уже на протяжении многих лет, начиная с середины 70-х годов, стал основным источником пополнения госбюджета (выручка от нефти и газа дает сегодня около 40% всех долларовых экспортных поступлений [12, с. 626]). Вместе с тем этих поступлений хронически не хватает для общего экономического подъема. Валовый накопления в ВВП за период с 1990 года снизились с 30,3% до 22,6% [13, с. 68]. Необходимы серьезные структурные изменения, способные компенсировать падение валовых накоплений и тем самым обеспечить положительную динамику.
Разрыв между прежней - еще социалистической - отраслевой базой общественного производства (ею был инвестиционный комплекс отраслей) и -нынешней базой (отраслями сырьевого, топливно-энергетического комплекса) доходов бюджета привел к нулевой эффективности приватизации как с точки зрения структурных преобразований общественного производства, так и с точки зрения его эффективности. Напомним: массовая приватизация (95,6% предприятий - негосударственные [13, с. 387]) в промышленности принесла значительное увеличение числа предприятий (если за период 1980-1990-х годов их численность возросла на 3 тыс., то за 1990-1997-е годы -на 132 тыс. [13, с. 375]). Однако в отраслевом составе инвестиций мало что изменилось. Что касается эффективности текущей производственной деятельности, то здесь произошло резкое — в несколько раз - увеличение доли убыточных предприятий во всех отраслях народного хозяйства [13, с. 669]. Последнее обстоятельство значительно ухудшает общее состояние финансовой системы страны и увеличивает нагрузку на бюджет по текущему финансированию.
Правительство пытается выйти из положения с помощью наращивания внешней задолженности: собственный долг России в настоящее время составляет около 40% ВВП [12, с. 498]. Однако эти меры не ведут к эффективной рыночной трансформации. Так, динамика инвестиций в основной капитал производственного назначения постоянно снижается. По сравнению с 1990 годом - почти в 4,5 раза [12, с. 591]. Как известно, до 60% производственного промышленного потенциала бездействует во многом из-за высокой степени изношенности оборудования (по промышленности степень износа определяется в 51,6% [12, с. 607; 13, с. 39]). Российское производство в связи с этим уже снизило и продолжает снижать свой технологический уровень и теряет научно-технический потенциал. К негативной картине состояния общественного производства нужно присовокупить падение уровня жизни. Почти четверть населения имеет доходы ниже прожиточного минимума, при том, что и средний доход превышает его не больше чем в 2 раза [12, с. 590).
Приведенные цифры заставляют думать не столько о том,.что проведенная приватизация не дала ожидаемых плодов, сколько о том, что ее воздействие на экономику заблокировано разрывом между отраслевой базой развития общественного производства в теневых формах внутреннего рынка и отраслевой базой бюджетных доходов. Если рассмотреть проблему глубже, разорвана связь между распределением собственности. из которого проистекают все импульсы развития, и распределением реального. производительного капитала, который воспринимает такие импульсы и реализует их в определенных параметрах экономического роста.' При этом производительный капитал утратил свою собственную целостность: под крыло финансового капитала ушел сырьевой, топливно-энергетический комплекс, являющийся отраслевой базой бюджетных доходов. Остальные отрасли, прежде всего инвестиционные, живут в режиме спонтанного становления рынка в формах теневой экономики.
Как выйти из данной ситуации? Уйти назад от примата финансового капитала к приоритету реального и переориентировать денежные потоки под присмотром государства из финансово-денежного сектора в производственный? Или пойти вперед, к последовательному преобразованию социалистической экономики в рыночную макроэкономику, базисом которой является финансовый капитал? Этот вопрос можно было бы посчитать риторическим, если бы, с одной стороны, не существовало академической оппозиции, приверженной идее примата реального капитала (к ней примкнули и некоторые молодые экономисты, например С. Глазьев), а с другой - была бы достаточно ясной формула рыночной трансформации на основе приоритета финансового капитала.
Поставленные вопросы вплотную подводят к проблеме взаимосвязи рыночной трансформации и глобализации, в рамках которой - на уровне ее формул - отрабатывается системообразующая роль финансового капитала в современной экономике. Прежде чем перейти к этому аспекту анализа, задержимся еще немного на российской экономической ситуации. Нас интересует более точное определение причин, по которым частная собственность оказывается не в состоянии стать конструктивной основой общественного производства.
Во-первых, мелкий и средний бизнес в массе своей специализирован на посреднических функциях, что заставляет его группироваться вокруг крупного финансового или производительного капитала и не позволяет ему стать основанием для структурных преобразований экономики, а значит, и превратиться в производственную базу финансового капитала. Такой основой практически являются пока только экспортные отрасли сырьевого и топливно-энергетического комплекса. Именно туда устремлен финансовый капитал.
Во-вторых, крупные сферы экономики, о которых говорилось выше (с одной стороны, экспортный сырьевой, топливно-энергетический комплекс, с другой - теневой инвестиционный), движутся параллельно, будучи по-разному связанными с оборотом мирового финансового капитала. Их собирает в единое целое, используя средства бюджетной политики, государство, причем частный бизнес не играет роли его сильного партнера. Российский госбюджет еще со времен СССР опирался на крупные и крупнейшие предприятия, которые создавали основные потоки в бюджет и из бюджета.
В-третьих, становление внутреннего рынка на базе частного капитала предполагает положительную и высокую корреляцию с ростом доходов населения, повышением потребительского спроса. Такая корреляция у нас в стране отсутствует: очень низок уровень доходов, около 15% которого идут в сбережения, а последние выпадают из рыночных оборотов потребительского сектора, будучи в основном израсходованными на покупку валюты (в 1998 году из 260,4 млрд руб. сбережений 213,8 млрд руб. пришлось на валовые покупки наличной валюты [12, с. 587,588]). Банковская система почти не участвует в повышении денежных доходов населения и вовлечении в денежные обороты сбережений.
Отмеченные особенности переходной российской экономики ставят под сомнение возможность напрямую использовать известные формулы глобализации: Вашингтонский и пост-Вашингтонский консенсусы. То обстоятельство, что экспортно-ориентированная модель развития дает негативные эффекты, делает невозможной последовательную реализацию принципов открытости трансформируемой экономики, которые предполагаются формулой Вашингтонского консенсуса. Что же касается бюджета, то он поддерживает центробежные тенденции сферы общественного производства, поэтому приоритет бюджета можно считать противоречащим формуле пост-Вашингтонского консенсуса.
Парадоксально, но экономическая стагнация и низкий уровень доходов населения органически сочетаются с ориентацией всех сфер экономики на максимизацию доходов. По отношению к критерию - максимуму доходов - нормативы накопления и эффективности инвестиций-являются вторичными, так же как и нормативы оплаты труда, уровня личных доходов и удельного веса сбережений в доходах, т.е. это - итог распределения доходов, притом не интегрируемых в чистый доход общества. Как следствие, внутренний рынок утратил свой собственный стоимостной эквивалент и вынужден использовать двойную валюту (рубль и доллар). В той степени, в какой механизм долларового насыщения связан с центробежной структурой экономики. двойная валюта фиксирует сложившуюся ситуацию и тем самым создает противовес тенденции к открытости экономики.
Таким образом, ситуация неадекватна не только требованиям развитой рыночной макроэкономики, но даже принципам классического капитализма времен А. Маршалла. когда экономическим базисом был реальный (торгово-промышленный) капитал. В пространстве его кругооборота и происходило интегрирование доходов (по своему экономическому содержанию - финансовых величин) в стоимостную категорию -чистый доход общества. Казалось бы, именно эти принципы и положены в методологическое основание известных формул глобализации, однако в них не введена необходимая функциональная предпосылка - формирование производительного капитала как целостности. И в этом заключена главная проблема выбора формулы глобализации для России. Пространство формул ограничивается абстрактной дилеммой "рынок-государство", реальные же проблемы российской переходной экономики нуждаются в разработке формулы глобализации, исходя из дилеммы "капитал-государстпо".
Если мы перемещаем центр поиска формулы глобализации от первой ко второй дилемме, то изменяются основные факторы, определяющие выбор. С одной стороны. важнейшим фактором выбора формулы глобализации становится уровень развития промышленности и вообще производительного потенциала страны. С другой стороны. фундаментальное значение приобретает развитие финансового капитала, а значит, и степень зрелости рынка как макроэкономики (Денежной экономики, по Д. Кейнсу). Этот момент недостаточно оценен теоретически, а вместе с тем исторические эпохи базируются каждая на своем функциональном капитале: становление национальных экономик - на торгово-промышленном капитале: глобализация - на финансовом капитале.
Благодаря господству финансового капитала глобализация должна быть в принципе основана на конвергентных (переговорных, партнерских, согласительных) отношениях субъектов мирового рынка, включая государства. Точно так же конвергентными должны стать взаимодействия экономики и государства на национальном уровне. По-видимому, конвергенцию можно считать третьей (после двух упоминавшихся консенсусов) формулой глобализации [14]. Вместе с тем внимание к конвергентным механизмам развития мировой экономики накапливается исподволь. Это хорошо видно по работам Римского клуба - зачинателя и лидера разработки глобальных прогнозов.
Первый доклад 1972 года "Пределы роста" был отражением господства факторного подхода. Однако масштаб задач настоятельно потребовал ввести в методологию социальный аспект, который реализовался в разработке оценок эффективности производства по показателям качества жизни. Так, в докладе 1976 года "За пределами века расточительства" большое внимание уделялось индикаторам удовлетворительного уровня жизни для различных типов общества. Далее, всевозрастающую роль стал играть институциональный ракурс прогнозирования. В 1980 году был составлен доклад "Вехи и будущее", в котором нашла свое отражение идея единства классического и институционального направлений экономической науки. Авторы увидели источник стабильности в гармонии трех частей: системы ценностей, формы политического управления, экономической системы. В докладе 1991 года синтез классики и инсти-туционализма укрепился, так как наметился синергетический подход к анализу становления мировой экономики с учетом неопределенности и высокой степени влияния факторов сознания - общественных преференций и согласованности ("единый замысел мирового хозяйства") [15].
Приемлема ли конвергентная формула глобализации для России? От