Введение.
Революционный путь преобразований возник очень давно. Нельзя сказать
однозначно, что этот путь является негативным или позитивным – он сочетает
в себе черты, как привлекающие к нему, так и отталкивающие. Порой революция
– единственный способ социальных и политических преобразований в
государстве, защита прав и интересов некоторых социальных слоёв
государства.
Разрабатывая свою тему, я обращался к широкому спектру исторических, политических и научно - популярных источников. И должен признаться: существует большое количество трактовок и взглядов на Великую Французскую революцию. Было очень сложно уловить именно научную нить, которая являлась основой моей работы. Я надеюсь, что мне это удалось. Мне действительно было интересно разрабатывать тему «Политические взгляды якобинцев», поскольку она ставит человека перед выбором – реформа, постепенность развития, путь примирения и сотрудничества, или путь жестокой борьбы, революции, силовые методы и «кровь во имя справедливости». Не могу сказать, что какой-то из этих двух путей, по моему мнению, является единственно правильным. Истина, как всегда, лежит где-то посередине.
Целями моей работы являются:
- рассмотрение политической обстановки во Франции накануне революции.
Найти в ней причины, спровоцировавшие революцию.
- подробное рассмотрение учения якобизма, постижение его экономических, политических и социальных теорий.
- рассмотрение террора, как способа политической борьбы с этической и политической точки зрения
- проследить формирование и эволюцию политических воззрений вождей якобинцев – Марата и Робеспьера.
- выяснение причин провала политики якобинцев.
Актуальность темы сложно переоценить – проблема силового насаждения
политических решений актуальна, в той или иной степени, для всех стран
(пресловутая мировая гегемония США), глобальный мировой терроризм,
внутригосударственная политическая борьба, кроме того, силовой метод
решения проблемы лежит в основе решения даже некоторых простых
межличностных отношений. Более того, в некоторых современных странах можно
найти элементы якобинской экономической теории – переходные правительства,
плановое хозяйство, потолок цен и др.
Революция, как политический феномен, действительно представляет большой интерес не только для истории, но и для современности, поскольку революции не происходят внезапно, и эта проблем актуальна для всех стран. В какой-то мере, проблема современного мирового терроризма сходна с революционными взглядами тех же якобинцев - чётко прослеживается направление на силовой путь свержения власти, крайняя непримиримость революционеров с существующим строем, строгая и последовательная линия на ликвидацию целых общественных классов.
Проблема революционного пути смены государственного политического строя должна быть изучена во всех аспектах очень скрупулезно, поскольку история напоминает нам о том, что революция – не только внутреннее дело государства, в котором она происходит. Она, также, является серьёзной опасностью для прилегающих стран – это говорит о высокой международной важности революции. Она не может произойти вдруг, не может быть организованной лишь одной группировкой или партией. Лишь черпая силы из народных масс, опираясь на политические партии она может осуществиться. Для каждого государства когда-нибудь наступает критический период, когда все проблемы, которые государство не может решить, собираются воедино. И у людей возникает справедливый вопрос: «Может ли строй, не способный решить эти проблемы существовать? Может ли власть лишь требовать, не выполняя при этом народных требований? Способен ли этот строй гарантировать народу справедливость, свободу, равенство?»
Кроме того, революция поднимает широкий ряд нравственных и этических вопросов в аспекте ведения политической борьбы.
Таким образом, говоря об актуальности изучения революции, как общественно – политического феномена, можно с уверенностью сказать, что ни одна страна не застрахована от подобного явления. И было бы большой ошибкой, не вынеся никаких уроков из истории, сказать, что революция и её методы – пережиток прошлого и является уже навеки явлением сугубо историческим.
Объектом моей работы являются политические воззрения якобинцев, их теория государственности, методы реализации свих амбиций, теория отношений с другими партиями, с народом, с другими странами, якобинская экономическая политика, отношение к собственности.
Мне не менее интересны и способы достижения цели в условиях революции, этика политической борьбы. Ведь любое политическое движение, в идеале, направлено на достижение общественного благополучия. Однако может ли это благополучие быть реализовано силой, при сопротивлении самого народа? Можно ли через террор, как метод, придти к всеобщему благу, можно ли таким способом построить крепкое и легитимное государство?
Вопросы эти красной нитью проходят через любую революцию в истории.
Менялись лидеры революций, менялись цели, страны, но методы революций, по
сути, оставались прежними. В этом смысле вывод работы будет универсален для
любой революции, как уже свершившейся, так и грядущей.
Предметом исследования являются закономерности и тенденции возникновения идей якобинцев, якобинской диктатуры, сам корень террора, как способа политической борьбы, способа решения экономических, аграрных, политических, военных и других задач.
Французская революция напоминает мне некий маятник, который был запущен с началом народных волнений, а остановился лишь с восстановлением монархии. Сначала революционное движение пошло вправо – к постепенным реформам, сохранению жизни королю, выкупу земель крестьянами… А потом маятник революции качнулся влево – к полному уничтожению дворянства, раздаче земель крестьянам, казни короля, начало военных действий с иностранными интервентами и «продвижение» революции в другие страны. Затем маятник вновь качнулся вправо (в сторону жирондистов), а затем и вернулся к первоначальной позиции – восстановлению монархии.
Это был первый опыт в мировой истории, когда революция напоминала
скорее страшную бойню, нежели политическую борьбу. Кроме того, на Францию
обрушилась иностранная интервенция, в результате чего началась война
Франции с Англией, Бельгией, ещё больше усугубившая ситуацию.
Французскую революцию, как феномен мировой истории, разрабатывали
многие учёные мира. Но, пожалуй, наиболее глубокие исследования были
проведены в СССР, ввиду сходства теории и идеологии якобинцев, со взглядами
многих революционеров начала 20 века. Научную разработку Великой
Французской революции вели такие учёные как Далин В.М., Тарле Е.В.,
Бовыкин Д.М., Жорес Ж., Камю А. и др.
Существует великое множество точек зрения на Великую Французскую революцию, множество книг было написано о ней. Она изучалась практически во всех известных мне аспектах. Так, Альбер Камю в своей книге «Бунтующий человек», пишет о революции, как о Божественном явлении, что революция была послана человечеству за многочисленные грехи перед Богом.
А. Ламартин рассматривает революцию, как борьбу моральных и материальных традиций общества. В его работе отчётливо просматриваются бихевиористский и психологический аспект Великой Французской революции.
Также, существует великое множество исследователей, историков, занимавшихся изучением Великой Французской революции 1789 года.
18 век характерен сильными политическими и социальными колебаниями в
Европе. Английская, Голландская, Французская революции… Происходило
преобразование самого политического менталитета, отношений государства и
народа, развивался новый экономический уклад, появился наёмный труд
(человек – уже не раб феодала; теперь он является наёмным рабочим,
получающим вознаграждение за свою работу, является свободным, претендует на
участие в политической жизни своей страны) как средство достижения
материального благополучия. Все революции того периода были
инициализированы «снизу», т.е. непосредственно народом, а не монархом,
элитой или духовенством. Монархия, как общественно – политический строй,
уже не отвечала требованиям времени. Это было связано с тем, что веками
устоявшиеся традиции безраздельного властвования одного человека, и его
приближённых, не могли быть отвергнуты немедленно. Но и дальнейшее
неизменное их существование не могло более устраивать многих. С другой
стороны, в воздухе так и носились идеи свободы, всеобщего благополучия,
процветания, равенства.[1] Однако никто не мог предложить чёткого и
продуманного плана политических реформ «социализации» государства. И
получалось, что народ хотел реформ, но не знал каких именно, а уж тем более
как их реализовать.
На примере Франции хорошо видно, как экономические проблемы (самый настоящий голод, даже в Париже), безземелье крестьян, их полная зависимость от феодалов, отсутствие у народа базисных прав и свобод, неумение и нежелание управлять страной Людовика 16, всё это на фоне роскоши дворянства и духовенства , в конечном счёте привели к обострению недовольства крестьян и горожан существующим порядком. Проблемы эти копились не одну сотню лет, и не найдя иного выхода, вылились в самую кровавую революцию в истории.
Глава 1.
Идеи свободы и равенства в истории Великой Французской Буржуазной революции
(жирондисты, роялисты, якобинцы).
§ 1
Политическая обстановка во Франции накануне революции.
Причины революции.
Во Франции в конце XVIII века назревали великие революционные события,
связанные с кризисом одной из сильных европейских монархий феодального
мира, процветавшей на протяжении веков, которая, так сказать, обветшала
морально и физически. Термин “прогнивший режим”, часто употребляемый в
политической литературе, в данном случае вполне подходит для характеристики
образа правления и жизни некогда сильной французской династии Бурбонов,
правившей Францией с 1589 г. Гроза над головой последнего из Бурбонов
Людовика XVI (1754–1792) собиралась давно, еще при жизни его славных
прародителей. От наследника к наследнику все туже затягивалась петля
неразрешимых экономических, социальных и политических проблем и, наконец,
затянулась на шее последнего отпрыска когда-то боевого и процветающего
королевского рода.
Людовик XVI как монарх не имел способностей и желания выполнять свои функции. Получивший по наследству власть инфантильный король, по-видимому, не очень ценил ее, предпочитал меньше вмешиваться в ход событий, поручая важные государственные дела придворным вельможам, большинство которых, также получив свои титулы по наследству, личные интересы предпочитали государственным заботам. Король увлекался охотой, любил работать на столярном станке, знал толк в поделках из дерева и металла, но на заседаниях, где обсуждались государственные дела, явно спал или притворялся спящим.
Во второй половине XVIII века Францию и прежде всего Париж сотрясали
волнения крестьян и горожан, требовавших земли и хлеба. Роскошь жизни
феодалов и королевского двора соседствовала с нищетой крестьян, третьего
сословия, парижских трущоб. Все понимали, в том числе и король Людовик XVI,
что нужно что-то делать. Привилегии дворянства и духовенства, столетиями
признававшиеся как нечто само собой разумеющееся, под влиянием идей
французских просветителей и философов стали рассматриваться как анахронизм.
В верхние слои общества рвались “безродные” молодые люди, все чаще
бросавшие открытый вызов родовитым вельможам, толпившимся у трона короля.
Идеи свободы, которые в Европе тогда носились в воздухе и главным
источником которых были французские энциклопедисты-просветители,
освободительные войны в Америке и установление там конституционного
республиканского правления приводили окружение короля к выводу о
необходимости реформ. Для решения насущных социальных и экономических
проблем было решено созвать собрание выборных Генеральных штатов, где
представлены все три сословия (дворянство, духовенство и третье сословие).
В результате бурных дискуссий благодаря политической активности защитников
третьего сословия собрание Генеральных штатов 17 июля 1789 г. было
преобразовано в Национальное (Учредительное) собрание, потребовавшее
демократических преобразований и ограничения власти королевского двора и.
дворянства. На улицах Парижа в это время проходили митинги и демонстрации
под лозунгами “Долой деспотию!”, “Свобода, равенство, братство!”, в которых
часто принимала участие и королевская национальная гвардия. 14 июля 1789 г.
вооруженные толпы при участии солдат национальной гвардии овладели
Бастилией – главной политической тюрьмой Парижа, освободив всех
находившихся там заключенных. (Во имя исторической правды отметим факт, по-
видимому, не соответствующий представлениям читателя: в Бастилии в день ее
штурма было заключено семь (!) человек, четверо из которых находились там
за подделку векселей, а один был душевно больным.) Когда Людовику XVI
сообщили о взятии Бастилии, он, недовольный тем, что его рано разбудили,
спросил: “Это... бунт?” “Нет, Ваше величество, – был ответ, – вы ошиблись:
это не бунт, это революция!”.
Первоначальной целью революции было ограничение власти короля и дворянства. На Учредительном собрании была принята Декларация прав человека и гражданина[2], которая провозглашала равенство всех граждан. Большинство депутатов Учредительного собрания в то время считало, что революция – это пламенные речи, аплодисменты трибун, хлесткие статьи в газетах и что цели резолюции уже достигнуты. Ведь Собрание сохраняло конституционную монархию, короля утешили правом приостанавливающего вето, дворянство отказалось от большей части своих привилегий.
§ 2
Начало событий. Казнь короля, взятие Бастилии.
21 июля 1791 г. король Людовик XVI делает неудачную попытку бежать из
Франции, бежать от революции, после чего его заключают под стражу во дворце
Тюильри. Это событие вызвало взрыв политических страстей. Перед
политическими группировками встал вопрос: что дальше? Со страниц парижских
газет полились оскорбления и издевательства в адрес королевской семьи.
Марат[3] требовал установления военной диктатуры. В Якобинском клубе в
повестке дня неизменно присутствует тема: монархия или республика? В
Учредительном собрании обсуждается вопрос о степени вины короля во всех
бедах народа. 17 июля на Марсовом поле произошла кровавая бойня, связанная
с подписанием петиции о низложении короля. Сторонники монархии бросили
национальную гвардию для разгона мятежников. Были убитые и раненые.
После взятия Бастилии по стране прокатилась волна "муниципальных
революций", в ходе которых создавались новые выборные органы местного
управления. Формировалась армия революции национальная гвардия, во главе
которой стал Лафайет. Вспыхнули волнения и в деревне: крестьяне жгли замки,
уничтожали документы феодального права и сеньориальные архивы.
Учредительное собрание на ночном заседании 4 августа, названном "ночью
чудес", объявило о "полном уничтожении феодального порядка" и отмене
некоторых наиболее одиозных сеньориальных прав. Остальные повинности
крестьян подлежали непосильному для них выкупу. Принципы нового
гражданского общества были закреплены в "Декларации прав человека и
гражданина" (26 августа 1789).
Политическое руководство страной осуществлялось в то время
группировкой фейянов [4]Самым знаменитым из т. н. "патриотических обществ"
стал Якобинский клуб[5]. Через разветвленную сеть филиалов в провинции он
оказал огромное влияние на политизацию большой части населения. Небывалое
значение приобрела журналистика: "Друг народа" Ж. П. Марата, "Папаша Дюшен"
Ж. Эбера[6], "Французский патриот" Ж. П. Бриссо[7], "Железные уста" Н.
Бонвиля, "Деревенские листки" Ж. А. Черутти и другие газеты знакомили
читателей со сложной палитрой политической борьбы.
§ 3
Якобинская диктатура
Экономический кризис, массовые беспорядки, разраставшееся
восстание крестьян Вандеи, поражение при Неервиндене (18 марта 1793)
связанного с жирондистами Дюмурье и его переход на сторону врага
предопределили падение этой партии и гибель ее вождей. Переход власти к
монтаньярам в результате очередного восстания парижан 31 мая 2 июня 1793
означал политическую победу новой буржуазии капитала, возникшего в годы
революции за счет купли-продажи национальных имуществ и инфляции над старым
порядком и капиталом, сложившимся в основном до 1789. Победе монтаньяров в
национальном масштабе предшествовала их победа над своими оппонентами в
Якобинском клубе; поэтому установленный ими режим получил название
Якобинской диктатуры.
В условиях внешней и внутренней войны якобинское правительство пошло
на самые крайние меры. По аграрному законодательству якобинцев (июнь-июль
1793) крестьянам передавались общинные и эмигрантские земли для раздела;
полностью без всякого выкупа уничтожались все феодальные права и
привилегии. В сентябре 1793 правительство установило всеобщий максимум
верхнюю границу цен на продукты потребления и заработную плату рабочих.
Максимум отвечал чаяниям бедноты; однако он был весьма выгоден и крупным
торговцам, сказочно богатевшим на оптовых поставках, ибо разорял их
конкурентов мелких лавочников.
В 1793 была принята конституция, декларировавшая всеобщее
избирательное право, однако реализация этого принципа была отложена до
лучших времен из-за критического положения республики. Якобинская
диктатура, успешно использовавшая инициативу социальных низов,
продемонстрировала полное отрицание либеральных принципов. Промышленное
производство и сельское хозяйство, финансы и торговля, общественные
празднества и частная жизнь граждан все подвергалось строгой регламентации.
Однако это не приостановило дальнейшего углубления экономического и
социального кризиса. В сентябре 1793 Конвент "поставил террор на повестку
дня".
Высший орган исполнительной власти Якобинской диктатуры Комитет
общественного спасения разослал своих представителей по всем департаментам,
наделив их чрезвычайными полномочиями. Начав с тех, кто надеялся воскресить
старый порядок или просто напоминал о нем, якобинский террор не пощадил и
таких знаменитых революционеров, как Ж. Ж. Дантон[8] и К. Демулен[9].
Сосредоточение власти в руках Робеспьера[10] сопровождалось полной
изоляцией, вызванной массовыми казнями. Решающая победа генерала Ж. Б.
Журдана 26 июня 1794 при Флерюсе (Бельгия) над австрийцами дала гарантии
неприкосновенности новой собственности, задачи Якобинской диктатуры были
исчерпаны и необходимость в ней отпала. Переворот 27-28 июля (9 термидора)
1794 отправил Робеспьера и его ближайших сподвижников под нож гильотины.
§ 4
Термидорианский переворот [11]и Директория
В сентябре 1794 впервые в истории Франции был принят декрет об
отделении церкви от государства. Не прекращались конфискации и распродажи
эмигрантских имуществ. Летом 1795 республиканская армия генерала Л. Гоша
разгромила силы мятежников шуанов и роялистов, высадившихся с английских
кораблей на полуострове Киберон (Бретань). 5 октября (13 вандемьера) 1795
республиканские войска Наполеона Бонапарта подавили роялистский мятеж в
Париже. Однако в политике сменявшихся у власти группировок (термидорианцы,
директория) все больший размах приобретала борьба с народными массами. Были
подавлены народные восстания в Париже 1 апреля и 20-23 мая 1795 (12-13
жерминаля и 1-4 прериаля). Широкомасштабная внешняя агрессия
(Наполеоновские войны в Италии, Египте и т. д.) защищала термидорианскую
Францию и от угрозы реставрации старого порядка, и от нового подъема
революционного движения. Революция завершилась 9 ноября (18 брюмера) 1799
установлением "твердой власти" диктатуры Наполеона[12].
Основными идеологами якобизма были Марат, Сен-Жюст и Робеспьер. Но наиболее яркий след в истории оставили именно Робеспьер и Марат, ввиду своей активной политической деятельности. Сен-Жюст был скорее теоретиком якобизма, чем практиком. Кстати, именно Сен-Жюст первым среди якобинцев увидел угрозу провала идей якобинцев, первым предсказал антиякобинский переворот.
Глава 2.
§ 1
Якобинцы, кто они? Теория якобизма.
«Счастливы те народы, история которых производит впечатление скучной»
- сказал однажды Сен – Жюст.
Приход якобинцев к власти в результате народного восстания 31 мая - 2
июня 1793 г. явился не просто этапом, а "революцией в революции".
Чрезвычайные меры защиты революции сопровождались крутым поворотом,
изменившим ее характер, и потому распространенное в проякобинской
историографии политико-патриотическое объяснение возникновение
"национальной диктатуры общественного спасения" далеко не исчерпывает
проблемы. Годом раньше антижирондистского восстания уже прозвучало
"Отечество в опасности! "; между тем к власти пришли жирондисты. Под
руководством близкого им генерала Ш. Дюмурье[13] были одержаны внушительные
победы над войсками коалиции, началось вторжение в Бельгию. Почему и до
какой степени верно, что жирондисты утратили национальный мандат на
"общественное спасение"? Военно-политическая ситуация осенью 1792 и весной
1793 г. были сходными. Иными стали люди, а конкретнее, - иными стали их
настроения, радикализировались их ожидания и требования. На политической
сцене утверждался новый революционный субъект.
Когда революцию соотносят с нашествием неизвестного народа,
вторжением чуть ли не первобытных орд, то у этой метафоры есть реальное
основание. Говоря языком науки, это пробуждение к политической жизни,
выдвижение на авансцену исторического процесса социальных слоев,
пребывавших дотоле в относительной неподвижности и деполитизированности.
"Вторжения" выявляют общенациональный масштаб революции и редко проходят
безболезненно из-за глубины стратификации дореволюционного общества,
различной мобильности отдельных слоев в предреволюционный и революционный
периоды, а усугубляет остроту кризиса сама контрастность состояний
деполитизированности и политического действия, между которыми не
оказывается видимого перехода. Не случайно потребность осмысления рождает
тогда образы эпидемии (например, "моровой язвы", по Достоевскому) , какого-
то внезапно охватившего общество, нацию коллективного помешательства.
Социальные слои, выдвинувшиеся в 1793 г., внесли в революционное
движение особое умонастроение, которое их противникам, а частью и потомкам
могло показаться чем-то патологическим. Тем не менее оно было нормальным
для этих слоев в "ненормальной" ситуации. В полной мере воплотившие
"ситуационную логику", логику уникальной исторической ситуации устремления
"людей 1793 года" были в своей основе привычными для так называемых низов
французского общества, во многом соответствовали их традиционному
мировосприятию. Непривычной для общества, поистине аномальной для его
истории была степень воздействия устремлений и настроений этих низов на
общественное мнение, на политическое руководство, на курс революционных
преобразований.
Жиронда[14] как политическая группировка отражала стремление
французской революционной буржуазии утвердить свое безраздельное классовое
господство над обществом, и именно жирондисты идеально соответствуют
сложившемуся образу и теоретической модели "буржуазных революционеров". В
своих политических устремлениях и социальных установках жирондисты
опередили современное им французское общество, предвосхитив эпоху
безудержной экспансии капитала. Ни на йоту не поступаясь своими идеалами,
они в практической деятельности стремились создать, так сказать, режим
наибольшего благоприятствования для капиталистического накопления и
предпринимательства. Разумеется, они не стали контрреволюционерами, если
говорить о революции, разразившейся в 1789 г., ее либеральных установках .
Напротив, потому, что они не желали поступиться этими принципами, они
оказались "контрреволюционерами" в 1793 г. Двусмысленность привычного
определения здесь очевидна. По существу жирондисты оказались "контр" новой
революции, которая заодно сделала контрреволюционным и многое из того, что
провозгласила буржуазия в 1789 г.
Один из лидеров Жиронды, ее идеолог и блестящий оратор Верньо на
заседании Конвента 13 марта 1793 г. заявлял, что его партия "считала
революцию законченной с того момента, как Франция стала республикой.
Жиронда полагала, что после этого нужно прекратить революционное движение".
А месяцем раньше делегаты секций Парижа убеждали законодателей: "Мало еще
провозгласить, что мы - Французская Республика. Нужно, чтобы народ был
счастлив; нужно, чтобы у него был хлеб, ибо там, где нет хлеба, нет
законов, нет свободы, нет Республики! ".
В ходе острой дискуссии по продовольственной проблеме жирондисты
пламенно, стойко и до конца защищали свободу торговли, которая для их
противников все больше ассоциировалась со спекуляцией. При этом жирондисты
повторяли, что свобода есть священное право гражданина и бесценное свойство
жизни, напоминали о республиканской клятве "жит свободным или умереть".
Шометт[15] от имени Коммуны Парижа отвечал: "Чтобы жить свободным, нужно
жить, а поскольку нет разумного соотношения между ценой труда бедняка и
ценой продуктов, необходимых для его существования, бедняк не может жить".
Люлье, возглавлявший делегацию Парижского департамента, добавлял: "Право
собственности не может быть правом доводит граждан до голода.".(12)
Наконец. Жак Ру [16]в знаменитой петиции, названной "манифестом
"бешеных"[17], провозгласил: "Свобода - это только плод воображения, когда
один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Свобода - это
только призрак, когда богач благодаря монополии распоряжается правом жизни
и смерти себе подобных".
Жирондисты, "классические республиканцы", по Мишле[18], безоговорочно
выступали за "собственность", за утверждение частной собственности, за
неограниченность ее господства (частный характер собственности и
неограниченное право пользования ею выступали как тождество). Ну а их
противники, названные Мишле "романтическими республиканцами, - можно ли
считать, что они были столь же безоговорочно против частной собственности ?
- Нет; не случайно коммунистические устремления Бабёфа[19] или Буасселя
остались в проектах, которые не были предложены массовому движению
В многоголосии народных требований отчетливо различим один общий мотив
- убежденность, что от революции выиграли лишь "буржуа" да "жадные
фермеры", революционные завоевания обратились в пользу "богачей", тогда как
страдания народа усилились. Разрушение рыночных связей, инфляцию и
дороговизну народ объяснял не стечением объективных обстоятельств, а
торговыми и финансовыми махинациями, злой волей определенного класса людей,
наживающихся на страданиях миллионов. Признавая в своей массе революцию
народным делом, простые люди воспринимали сложившееся положение как
следствие узурпации, извратившей ее характер и приведшей к установлению
"аристократии богатств". Новое восстание должно было устранить извращения и
направить революцию к счастливой жизни для "бедного трудящегося класса".
"Аристократии богатств" противопоставлялось Святое равенство. Речь шла главным образом о равенстве, можно сказать, в качественном плане. Не размеры собственности, а сама принадлежность к разряду собственников, доступ в той или иной форме к общему, национальному достоянию, и на этой основе гражданская и человеческая полноценность - вот чем, на мой взгляд, были озабочены широкие круги антижирондистского движения. По своей глубинной сути то было именно равенство в человеческих отношениях, равная принадлежность к национальной общности, рассматриваемой в духе общей связи своих членов, а не вещная, предметная уравнительность. В конечном счете, вопрос стоял о соблюдении достаточности в жизнеобеспечении, об известном достатке для всех, являлись ли они полноценными собственниками или, с современной точки зрения, - "неимущими". Для всех предусматривалось равенство в доступе к средствам существования, в обеспечении свободы распоряжаться собой и своими силами, в праве на жизнь для себя и своих близких.
Такое понимание равенства, следует оговорить, расходится с привычной
трактовкой эгалитаризма[20] как уравнительства, точнее выходит за рамки
последнего. Значим здесь идейный исторический комплекс в своей целостности
- Свобода, Равенство, Братство. Подчеркну: Свобода и Равенство в народных
требованиях отнюдь не противопоставлялись. Напротив, Равенство понималось
как гарантия Свободы, как условие ее полноты и универсальности, как способ
реализации прав человека, которыми должны пользоваться все. Равенство в
1793 г. часто напрямую противополагалось Диктату, новому виду несвободы, с
которыми и ассоциировалась "аристократия богатств". Нередко говорилось о
"новом деспотизме", а наиболее зримыми проявлениями его для народных масс
оказывались диктат над рыночными ценами и условиями аренды, принудительное
определение ставок заработной платы.
Соответственно, установление режима Равенства подразумевало
осуществление набора разнообразных мер регулирования социальных отношений и
всей экономической жизнедеятельности общества. Предвещая большой террор,
социальные преобразования рассматривались как схватка с могущественным и
многоликим противником. "Новая аристократия, которая хочет возвыситься с
помощью роковой власти богатства", которому свобода торговли позволяет
"диктовать цены на продукты питания и заработную плату", - вот в ком видели
врагов, вот кому рассчитывали нанести удар установлением максимума цен. А
делегация парижской секции, требуя смертной казни за его нарушение, от
имени "класса народа, который сделал и завершит Революцию и который
страдает от дороговизны продуктов питания", заявляла: "Народ, победивший в
1789 г. аристократию дворян и священников, в 1792 г. - аристократию короля
и двора, не будет побежден в 1793 г. финансовой и торговой аристократией".
Коллизия 1793 г., когда на общем политическом языке Прав человека,
Свободы, Равенства жирондисты и их антагонисты выражали принципы двух
различных типов социальности - "гражданского общества" и "общности" имела
продолжением противоположность соответствующих типов государственности.
Жирондистов в принципе устроило бы государство в образе если не "ночного
сторожа", то полицейского - силы, необходимой для поддержания порядка, но
осуществляющей эту задачу как бы извне. Устремлениям их противников
отвечало слияние общества и государства, государство, воссоздающее в рамках
национальной общности вместе с другими признаками естественной социальности
ту общественную связь, что существовала в локальных социумах.
Осуществить подобные устремления выпало якобинцам, единственной
общенациональной политической силе в антижирондистском лагере. Но вначале
им пришлось определиться по отношению к народной программе антилиберального
вмешательства в экономику. Хотя таксация с осени 1793 г. сделалась ядром
экономической политики якобинской диктатуры и последняя даже вошла с ней в
историю, она не была идеалом - более того, вплоть до последних размышлений
отвергалась виднейшим идеологом и другими руководителями диктатуры. Это
дало основание известным историкам начиная с Жореса видеть в якобинских
лидерах принципиальных приверженцев экономического либерализма, лишь по
тактическим соображениям уступивших натиску сторонников таксации. Отвергнув
в конце 1792 г. навязывавшуюся снизу таксацию, цен на хлеб, Робеспьер, Сен-
Жюст[21], Марат еще до введения Первого максимума заложили по существу
теоретические основы регулирования экономики, вобравшего в себя и саму
таксацию.
Жестокие ораторские поединки, начавшиеся с первых дней работы
Конвента, тяжкие взаимные обвинения, резкое размежевание позиций в таких
вопросах политики, как война, деятельность Парижской коммуны, суд над
королем, сентябрьские избиения, оттеняли видимое согласие жирондистов и
монтаньяров при обсуждении экономических проблем. Во время мощного натиска
на Конвент осенью 1792 г. обе партии сообща отвергли меры рыночной
регламентации. Однако уже тогда в установках якобинских лидеров выявились
особенности, выглядевшие вначале как непоследовательность по отношению к
либеральной традиции, которую представляли их парламентские противники.
Еще весной 1792 г. Робеспьер решительно разошелся с либеральным общественным мнением и жирондистами, выступив против воздания посмертных почестей мэру города Этампа Симоно, который распорядился стрелять в восставший народ и был растерзан за это толпой, требовавшей хлеба. В резком диссонансе с либеральным хором, славившим злополучного защитника свободы торговли, Робеспьер назвал мэра Этампа "жадным спекулянтом" и заклеймил в своей газете "всех представителей этого класса, наживающихся на общественной нужде".
Но от сочувствия жертвам спекуляции до принятия мер пресечения и тем более выработки политики ее предупреждения пролегает, как хорошо известно, немалая дистанция. И хотя якобинцы преодолели ее сравнительно быстро, в темпе, который иначе как революционным и не назовешь, это не означает, что путь был для них легким. В отличие от жирондистов, которые отвергали само понятие спекуляции, и в противовес отчетливо выявившимся в 1792 - 1793 гг. тенденциям массового движения, склонного к распространению этого понятия на всякую торговлю хлебом, а затем и другими жизненно необходимыми товарами, якобинские лидеры настаивали на разграничении понятий торговли и спекуляции.
Стремление к подобной дифференциации делало позицию ее сторонников в
условиях дезорганизации товарного рынка весьма уязвимой. Пытаясь в этом
экономическом хаосе отделить объективные помехи торговле от "злой воли"
торговцев, якобинцы заняли сначала позицию, совмещавшую верность принципу
свободы торговли с идеей регулирования рыночных отношений административно-
правовыми методами. Робеспьер и его соратники считали главным пресечение
"скупки", приобретения и укрывательства зерна. Законы, утверждал Робеспьер,
должны схватить за руку такого "монополиста", как они делают это по
отношению к обыкновенному убийце. "Убийцы народа", - так называл Робеспьер
"скупщиков",(29) и то была, можно думать, рассчитанная угроза. "Только
страхом перед насилием можно вынудить выполнять свой долг алчных людей,
спекулирующих на общественном несчастье", - писал в те дни Марат и здесь
же, на страницах своей газеты призывал показать "страшный пример
скупщикам", расправившись с некоторыми из них. Террор маячил впереди как
средство выхода из продовольственных и иных трудностей; обращение к нему
стимулировалось противоречиями просветительской идеологии, двойственностью
отношения к свободе и собственности в революционно-демократической мысли.
Призывающий к насилию Марат высоко оценил речь Сен-Жюста, который по поводу законопроекта о таксации заявил: "Мне не по душе насильственные законы о торговле". Характерно, что Робеспьер, добиваясь карательных мер против скупки, доказывал, что это не противоречит свободе торговли и что, напротив, таковую подрывает сама скупка. "Те, кто предлагает нам неограниченную свободу торговли, высказывают великую истину, но в виде общего тезиса", - уточнял Сен-Жюст. Свободой торговли, это было предельно ясно для него, воспользуются скупщики; но и ее ограничение, по Сен-Жюсту, было бы губительно. "Суровые законы против земледельцев", не желающих продавать съестные припасы за обесцененные ассигнаты, "погубят республику".
Ровно через шесть месяцев произошло антижирондистское восстание. Сен-
Жюст смотрел в корень вещей, когда констатировал связь между свободой и
функционированием экономической системы. И, конечно, можно политическим
реализмом объяснить его поворот от приверженности рыночной свободе к
системе жесткого регулирования: поскольку свобода не обеспечила
восстановления экономической системы, а с нею доверия к правительству на
основе удовлетворения народных требований, пришел черед политики несвободы.
Однако такое объяснение иначе как поверхностным не назовешь. Возможно,
здесь пролегает трудноуловимая грань между монтаньярами, яко