Лермонтов Михаил Юрьевич родился в ночь на 3(15).10.1814 в Москве, умер 15(27).7.1841 у подножия горы Машук, в 4 верстах от Пятигорска; в апреле 1842 его прах был перевезен в фамильный склеп в Тарханы.
Сын армейского капитана Юрия Петровича Лермонтова (1787–1831) и
Марии Михайловны Лермонтовой (1795–1817), урожденной Арсеньевой,
единственной дочери и наследницы значительного состояния пензенской
помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (1773–1845), принадлежавшей к
богатому и влиятельному роду Столыпиных. По линии Столыпиных Лермонтов был
в родстве или свойстве с Шах–Гиреями, Хастатовыми, Мещериновыми,
Евреиновыми, Философовыми и одним из своих ближайших друзей Алексеем
Аркадьевичем Столыпиным, по прозвищу Монго. Брак, заключенный против воли
Арсеньевой, был неравным и несчастливым; мальчик рос в обстановке семейных
несогласий. После ранней смерти матери поэта бабушка, женщина умная,
властная и твердая, перенесшая всю свою любовь на внука, сама занялась его
воспитанием, полностью отстранив отца.
Детские впечатления от семейной драмы отразились в творчестве
Лермонтова [драмы “Menschen und Leidenschaften” (“Люди и страсти”, 1830) и
“Странный человек” (1831), а также посвященные памяти отца стихотворения
“Ужасная судьба отца и сына” (1831) и “Эпитафия” (1832)], прямо или
косвенно отразились в нем и родовые предания.
Род Лермонтовых – основатель шотландский офицер Георг (Юрий)
Лермонт, 17 в., – согласно этим преданиям, восходит к полулегендарному
шотландскому поэту и прорицателю Томасу Рифмачу (13 в.), прозванному
“Learmonth” (“шотландские мотивы в “Желании” – “Зачем я не птица, не ворон
степной”, 1831).
Детство поэта проходило в имении Арсеньевой Тарханы Пензенской
губернии. Мальчик получил столичное домашнее образование (гувернер –
француз, бонна – немка, позднее преподаватель – англичанин), с детства
свободно владел французским и немецким языками. Уже ребенком Лермонтов
хорошо знал быт (в том числе и социальный) помещичьей усадьбы,
запечатленный в его автобиографических драмах. Летом 1825 бабушка повезла
мальчика на воды на Кавказ; детские впечатления от кавказской природы и
быта горских народов остались в его раннем творчестве (“Кавказ”, 1830;
“Синие горы Кавказа, приветствую вас!..”, 1832). В 1827 семья переезжает в
Москву, и 1 сент. 1828 Л. зачисляется полупансионером в 4–ый класс
Московского университетского благородного пансиона, где получает
систематическое гуманитарное образование, которое пополняет
систематическим чтением. Уже в Тарханах определился острый интерес
мальчика к литературе и поэтическому творчеству; в Москве его наставниками
становятся А.З.Зиновьев, А.Ф.Мерзляков (у которого он берет домашние
уроки) и С.Е.Раич, руководивший пансионским литературным кружком. В стихах
Л. 1828–30 есть следы воздействия “итальянской школы” Раича и воспринятой
через нее поэзии К.Н.Батюшкого, однако уже в пансионе определяется
преимущественная ориентация Лермонтова на А. С. Пушкина, байроническую
поэму (первоначально – в интерпретации Пушкина), а также на
литературно–философскую программу любомудров в “Московском вестнике”. В
ближайшие годы байроническая поэма становится доминантой раннего
творчества поэта. В 1828–29 он пишет поэмы “Корсар”, “Преступник”, “Олег”,
“Два брата”.
В марте 1830 вольные порядки Московского пансиона вызвали
недовольство Николая I (посетившего пансион весной), и по указу Сената он
был преобразован в гимназию. В 1830 Лермонтов уклоняется “по прошению” и
проводит лето в подмосковной усадьбе Столыпиных Середниково (апрель –
начало мая – июль 1830); в том же году после сдачи экзаменов зачислен на
нравственно–политическое отделение Московского университета. К этому
времени относится первое сильное юношеское увлечение поэта – Екатериной
Александровной Сушковой (1812–1868), с которой он познакомился у своей
приятельницы А.М.Верещагиной. С Сушковой связан лирический “цикл” 1830 [“К
Сушковой”, “Нищий”, “Стансы” (“Взгляни, как мой спокоен взор...”), “Ночь”,
“Подражание Байрону” (“У ног твоих не забывал...”), “Я не люблю тебя:
страстей...” и др.]. По–видимому, несколько позднее Лермонтов переживает
еще более сильное, хотя и кратковременное чувство к Наталье Федоровне
Ивановой (1813–1875), дочери драматурга Ф.Ф.Иванова; стихи т.н.
ивановского цикла [“Н.Ф.И...вой”, “Н.Ф.И.”, “Романс к И...”, “К*” (“Я не
унижусь пред тобою...”) и др.] отличаются повышенной драматичностью,
включая мотивы любовной измены, гибели и т.п.; общие контуры романа с
Ивановой отразились в драме “Странный человек”. Третьим по времени
адресатом лирических стихов Лермонтова начала 1830–х гг. была Варвара
Александровна Лопухина (1815–1851), в замужестве Бахметева, сестра его
товарища по университету. Чувство к ней Лермонтова оказалось самым сильным
и продолжительным; по мнению близкого к поэту А.П.Шан–Гирея, Лермонтов
“едва ли не сохранил... его до самой смерти своей”. Лопухина была
адресатом или прототипом как в ранних стихах [“К.Л.” (“У ног других не
забывал...”, 1831), “Она негордой красотою...”, 1832, и др.], так и
поздних произведений: “Валерик”, посвящение к VI редакции “Демона”; образе
проходит в стихотворениях “Нет, не тебя так пылко я люблю”, в “Княгине
Лиговской” (Вера) и др.
В 1832, разочарованный казенной рутиной преподавания, Лермонтов
оставляет Московский университет и переезжает в Петербург (июль–начало
августа), надеясь продолжить образование в Петербургском университете;
однако ему отказались зачесть прослушанные в Москве курсы. Чтобы не
начинать обучение заново, поэт не без колебаний принимает совет родных
избрать военное поприще; в ноябре 1832 сдает экзамены в Школу гвардейских
прапорщиков и кавалерийских юнкеров и проводит два “страшных года” в
закрытом военном учебном заведении, где строевая служба, дежурства, парады
почти не оставляли времени для творческой деятельности (быт школы в грубо
натуралистическом виде отразился в обсценных т.е. юнкерских поэмах –
“Петергофский праздник”, “Уланша”, “Гошпиталь” – все 1834). Она оживляется
в 1835, когда Лермонтов был выпущен корнетом в лейб–гвардейский Гусарский
полк (сентябрь 1834); в этом же году выходит поэма “Хаджи Абрек” [не
считая раннего стихотворения “Весна”], поэт отдает в цензуру первую
редакцию драмы “Маскарад”, работает над поэмами “Сашка”, “Боярин Орша”,
начинает роман “Княгиня Лиговская”. Он получает возможность общения с
литературными кругами Петербурга. Сведения об этих контактах скудны;
известно о знакомстве Лермонтова с А.Н.Муравьевым, И.И.Козловым и близким
к формирующихся славянофильским кружкам С.А.Раевским, что способствовало
укреплению уже определившегося интереса поэта к проблемам национальной
истории и культуры. Раевский, один из близких друзей Лермонтова (в 1837
пострадавший за распространение “Смерти Поэта”), был полностью посвящен в
процесс работы над романом “Княгиня Лиговская” (1836; не окончен;
опубликован в 1882), одна из сюжетных линий которого опирается на историю
возобновившегося романа поэта с Сушковой.
В 1835–1836 Лермонтов еще не входит в ближайший пушкинский круг; с
Пушкиным он также не знаком. Тем более принципиальный характер получает
его стихотворение “Смерть Поэта” (1837; опубликовано в 1858), написанное
сразу же после гибели Пушкина. Лермонтов говорил от лица целого поколения,
одушевляемого скорбью о гибели национального гения и негодованием против
его врагов. Стихотворение мгновенно распространилось в списках и принесло
Лермонтову широкую известность. Основную тяжесть вины Лермонтов перенес на
общество и его верхушку – “новую аристократию” (“надменные потомки/
Известной подлостью прославленных отцов”), не имеющую за собой опоры в
национальной исторической и культурной традиции и составлявшую в столице
ядро антипушкинской партии, сохранившей к поэту и посмертную ненависть.
Заключительные 16 строк стихотворения (написанные позднее, 7 февраля) были
истолкованы при дворе как “воззвание к революции”. 18 февраля 1837
Лермонтов был арестован; началось политическое дело о “непозволительных
стихах”. Под арестом поэт пишет несколько стихотворений: “Сосед” (“Кто б
ни был ты, печальный мой сосед”), “Узник”, положивших начало блестящему
“циклу” его “тюремной лирики”: “Соседка”, “Пленный рыцарь” (оба – 1840) и
др.
В феврале 1837 был отдан высочайший приказ о переводе Лермонтова
прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ; в марте он выехал
через Москву. Простудившись в дороге, был оставлен для лечения (в
Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, апрель–начало мая – 1–ая половина
сентября 1837); по пути следования в полк он “изъездил Линию всю вдоль, от
Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, В Кубе, в Шемахе, в Кахетии,
одетый по–черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал
под крик шакалов...” (письмо Раевскому, 2–я половина ноября – начало
декабря 1837), в ноябре был в Тифлисе, где, по–видимому, возникли связи с
культурной средой, группировавшейся вокруг А.Чавчавадзе (тестя
Грибоедова), одного из наиболее значительных представителей грузинского
романтизма. Лермонтов близко соприкасается с народной жизнью, видит быт
казачьих станиц, русских солдат, многочисленных народностей Кавказа. Все
это проецируется в его творчество, в частности, утвердив в нем
фольклористические интересы; в 1837 он записывает сказку об Ашик–Керибе
(“Ашик–Кериб”), стремится передать колорит восточной речи и психологию
“турецкого” (тюркского, по–видимому, азербайджанского) сказителя; в “Дарах
Терека”, “Казачьей колыбельной песне”, “Беглеце” из фольклорной стихии
вырастает народный характер, с чертами этнической определенности. В
Пятигорске и Ставрополе он встречается с Н.М.Сатиным, знакомым ему по
Московскому пансиону, Белинским, доктором Н.В.Майером (прототип доктора
Вернера в “Княжне Мери”); знакомится с ссыльными декабристами
(В.М.Голицыным, В.Н.Лихаревым, М.А.Назимовым) и близко сходится с
А.И.Одоевским, памяти которого посвятил прочувственное стихотворение
(“Памяти А.И.Одоевского”).
Люди “поколения 1820–х”, в частности декабристы (Назимов, позднее
Лорер), ощущали в Лермонтове представителя иного поколения, зараженного
скептицизмом и социальным пессимизмом и скрывающего от окружающих свой
внутренний мир под маской иронии и общественного индифферизма. Внешне это
нередко выражалось у Лермонтова в стремлении уклониться от разговора на
серьезные темы, в ироническом отношении к восторженности и
исповедальности; такая манера держать себя оттолкнула в 1837 Белинского,
привыкшего к философским спорам в дружеских кружках. Между тем для самого
Лермонтова эти встречи и разговоры стали творческим материалом: он получал
возможность, по контрасту, осмыслить социально–психологические признаки
своего поколения. Результаты этих наблюдений будут обобщены в образе
Печорина и в “Думе”.
Во время ссылки и позднее особенно раскрылось художественное дарование Лермонтова, с детства увлекавшегося живописью. Ему принадлежат акварели, картины маслом, рисунки – пейзажи, жанровые сцены, портреты и карикатуры; лучшие из них связаны с кавказской темой.
Кавказская ссылка была сокращена хлопотами бабушки через
А.Х.Бенкендорфа. В октябре 1837 был отдан приказ о переводе Лермонтова в
Гродненский гусарский (в Новгородской губернии), а затем в
лейб–гвардейский Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Во второй
половине января 1838 Лермонтов возвращается, а с середины мая 1838
обосновывается в Петербурге. 1838–1841 – годы его литературной славы. Он
сразу же попадает в пушкинский литературный круг, знакомится с Жуковским,
П.А.Вяземским, П.А.Плетневым, В.А.Сологубом, ближе с В.Ф.Одоевским, принят
в семействе Карамзиных, которое становится наиболее близкой ему культурной
средой: он принимает участие в домашних спектаклях и развлечениях,
устанавливает дружеские отношения с постоянными посетителями салона:
Смирновой–Россет, И.П.Мятлевым (с которым обменивается шуточными
макаронич. посланиями) Ростопчиной; у Карамзиных Лермонтов накануне
последней ссылки читал “Тучи”. В 1840 в Петербурге отдельными изданиями
выходят единственный прижизненный сборник “Стихотворения” и “Герой нашего
времени”.
Популярность Лермонтова открыла ему двери в великосветское общество, в которое он стремился войти в целях психологического и социального самоутверждения.
В 1838–1840 Лермонтов входит в “Кружок шестнадцати” –
аристократическое общество молодежи, частью из военной Среды
[К.В.Браницкий–Корчак, И.С.Гагарин, А.Н.Долгорукий, Столыпин (Монго) и
др.], объединенного законами корпоративного поведения и политической
оппозиционностью участников, и, по некоторым данным, играет в нем
первенствующую роль.
В феврале 1840 на балу у графини Лаваль у Лермонтова произошло
столкновение с сыном французского посланника Э.Барантом; непосредственным
поводом было светское соперничество – предпочтение, отданное Лермонтову
кн. М.А.Щербатовой [адресатом стихотворений “На светские цепи...”, 1840;
ей же посвящена “Молитва” (“В минуту жизни трудную”, и, возможно,
стихотворение “Отчего”], которой был увлечен Барант и в 1839–1940 увлечен
Лермонтов. Ссора, однако, переросла личные рамки и получила значение акта
защиты национального достоинства. 18 февраля состоялась дуэль,
окончившаяся примирением. Лермонтов тем не менее был предан военному суду;
под арестом (Ордонанс–гауз, Арсенальная гауптвахта) его навещают друзья и
литературные знакомые, в т.ч. Белинский, вынесший сильное впечатление от
разговора и самой личности Лермонтова (“ –
письмо Боткину 16–21 апреля 1840). Под арестом состоялось новое объяснение
Лермонтова с Барантом, ухудшившее ход дела. В апреле 1840 был отдан приказ
о переводе поэта в Тенгинский пехотный полк в действующую армию на Кавказ.
3–5 мая Лермонтов выехал из Петербурга; в Москве был на именинном обеде
Н.В.Гоголя (с А.И.Тургеневым, Вяземским, Е.А.Баратынским, Хомяковым,
Самариным; с последним сошелся ближе других); посещал дом Н.Ф. и
К.К.Павловых. В июне он прибывает в Ставрополь, в главную квартиру
командующего войсками Кавказской линии генерала П.Х.Граббе, а в июле уже
участвует в постоянных стычках с горцами и в кровопролитном сражении при
реке Валерик. Очевидцы сообщали об отчаянной храбрости Лермонтова,
удивлявшей кавказских ветеранов.
В начале февраля 1841, получив двухмесячный отпуск, Лермонтов
приезжает в Петербург. Его представляют к награде за храбрость, но Николай
I отклоняет представление. Поэт проводит столице 3 месяца, окруженный
вниманием; он полон творческих планов, рассчитывая получить отставку и
отдаться литературной деятельности. Его интересует духовная жизнь Востока,
с которой он соприкоснулся на Кавказе; в нескольких своих произведениях он
касается проблем “восточного миросозерцания” (“Тамара”, “Спор”).
14 апреля 1841, не получив отсрочки, Лермонтов возвращается на
Кавказ. В мае он прибывает в Пятигорск и получает разрешение задержаться
для лечения на минеральных водах. Он испытывает прилив творческой
активности; в его записной книжке, подаренной накануне отъезда
В.Ф.Одоевским, один за другим следуют автографы “Сна”, “Утеса”,
стихотворения “Они любили друг друга...”, “Тамара”, “Свиданье”, “Листок”,
“Выхожу один я на дорогу...”, “Морская царевна”, “Пророк” (к этим и многим
другим лермонтовским текстам обращались известные русские композиторы:
А.Л.Гурилев, Ц.А.Кюи, А.С.Даргомыжский, А.Е.Варламов, Н.А.Римский–Корсаков
и многие другие). Однако предписания из Петербурга категорически требуют,
чтобы он находился в полку.
В Пятигорске Лермонтов находит общество прежних знакомых, и в том
числе своего товарища по Школе юнкеров Мартынова. На одном из вечеров в
пятигорским семействе Верзилиных шутки Лермонтова задели Мартынова,
человека неумного и болезненно самолюбивого. Ссора повлекла за собой
вызов; не придавая значение размолвке, Лермонтов принял его, не
намереваясь стрелять в товарища, и был убит наповал. Неясность некоторых
обстоятельств дуэли позднее порождала в лермонтовской историографии версии
об организованном убийстве или заговоре, не имеющие достаточных оснований.
Гибель Лермонтова имела широкий общественный резонанс и была воспринята в
литературных кругах как непоправимая потеря для русской литературы.
Творчество Лермонтова, продолжавшееся неполных 13 лет (1828–1841) с необыкновенной интенсивностью, явилось высшей точкой развития русской поэзии в послепушкинский период и открыло новые пути русской прозе. С ним связывается понятие “1830–е годы” (не в хронологическом, а в историко–литературном смысле: середины 1820 – начало 1840–х годов), характеризующееся нарастанием интереса к новейшим течением идеалистической и религиозной философии (Ф.Шеллинг, Г.В.Ф.Гегель) и одновременно углублением общественного самоанализа, диалектичности литературного мышления, внимания к глубинным процессам исторического процесса.