РЕФЕРАТ

Чернышевский. Н. Г.

Чернышевский, Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов - 17(29).Х.1889, там же) - экономист, философ, публицист, литературный критик, прозаик.
Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12 лет воспитывался и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных
(двоюродный брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал известным историком литературы).

По собственному признанию, "сделался библиофагом, пожирателем книг очень рано..." (Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и страница). В 1812-1845 гг. Ч. учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую духовную карьеру (сочинения Ч. хранились в семинарской библиотеке). Изучал многие языки, в т. ч. восточные (под наблюдением профессора Г. С. Саблукова написал "Обзор топографических названий в
Саратовской губернии татарского происхождения"). Однако духовное поприще не влекло Ч., и, не закончив семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение общей словесности философского факультета Петербургского университета, где занимался славянской филологией у профессора И. И. Срезневского (составил
"Опыт словаря из Ипатьевской летописи"); теорией словесности - у профессора
А. В. Никитенко (написал диссертацию "О "Бригадире" Фонвизина"); всеобщей историей; физикой (долго работал над проектом вечного двигателя) и др. Но академические занятия составляли лишь часть интересов Ч., все более склонявшихся в сторону политики (он пристально следил за революционными событиями в Западной Европе 1848 - 1849 гг.), философских и экономических учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Л. Фейербах и др.) После ареста петрашевцев в 1849 г. он отметил в дневнике, что "сам никогда бы не усомнился бы вмешаться в. их общество и со временем, конечно вмешался бы" (1, 274). В круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец А. В. Ханыков, И. И.

Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого собиралась радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850) были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся в 1850 г. убеждение в необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся угнетения и т. д. - что нужды? мирное, тихое развитие невозможно". С
1850 г. в дневнике появляются записи свидетельствующие об атеизме. Форму борьбы за улучшение человеческой жизни видел Ч. и в художественной литературе, особенно высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, В. Г.
Белинского, А. И. Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в прозе (рассказ о Лили и Гете, повесть о Жозефине, "Теория и практика"

"Отрезанный ломоть"). Выйдя из университета кандидатом, Ч., после кратковременной работы репетитором во 2-м кадетском корпусе в Петербурге, служил старшим учителем словесности Саратовской гимназии (1851-1853), где говорим в классе "такие вещи, которые пахнут каторгой!* (1,418). К этому периоду относится его сближение с сосланным в Саратов историком Н. И.
Костомаровым (их объединяло признание огромной роли народа в истории, хотя
Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле 1853 г. Ч. женился на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача, предупредив ее о грозящей ему, вследствие его образа мыслей, опасности: "...у нас будет скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать в нем" (1. 418).
Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной жизни запечатлены в "Дневнике моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье. Впоследствии
Ч. посвятил жене романы "Что делать?" и "Пролог". Вернувшись в мае 1863 г. в Петербург, Ч. преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно готовясь к экзаменам на степень магистра и работая над диссертацией

"Эстетические отношения искусства к действительности". Диспут по представленной еще осенью 1853 г. профессору Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 г. и явился манифестацией материалистических иней в эстетике, вызвав раздражение университетского начальства. Диссертация была официально утверждена лишь в январе 1859 г. Параллельно шла журнальная работа, начатая летом 1853 г. рецензиями в журнале "Отечественные записки", издаваемом А; А. Краевским. Решающее значение для всей дальнейшей судьбы Ч. имело его знакомство осенью 1853 г. с Н. А. Некрасовым и окончательный выбор - весной 1855 г. - между "Современником" и "Отечественными записками" в пользу некрасовского журнала. С того времени Ч., вышедший в отставку, занимался почти исключительно журнальной работой для "Современника" (в 1858 г. редактировал и "Военный сборник").

Сотрудничество Ч. в "Современнике" (1854- 862), где его роль быстро стала ведущей (Некрасов в августе 1856 г., уезжая почти на год 1*а' границу, передал редакторские полномочия 1.), пришлось на период общественного подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы. * революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с
1857 г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала. Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и писатели либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П.
В. Анненков, Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В.
Григорович и др.), уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л.
Михайлову, Н. В. Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по преимуществу из разночинцев. В тематике статей журнала возрастала роль политических, экономических вопросов: с июня 1858г. появляется особая рубрика "Устройство быта помещичьих крестьян", в 1859 г. журнал становится
"литературным и политическим". направление и тактику "Современника" не полностью принимали издававшие в Лондоне газету "Колокол" Герцен и Н. П.
Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные иллюзии относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в
Лондон объясняться с Герценом по поводу его статьи "Very dangeruos!!" в
"Колоколе" (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес "Современника" в связи с ироническим освещением в журнале "обличительной" литературы (материалы сатирического отдела "Свисток", статья "Литературные мелочи прошлого года"
Н. А. Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление
Герцена в "Колоколе" (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не были; надежды Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь пореформенной реакцией.

С 1854 г. Ч. вел в "Современнике" отдел критики и библиографии. В конце 1857 г. он передал его Добролюбову. Встреча и многочасовая беседа Ч. с Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась приглашением Добролюбова в постоянные сотрудники "Современника" и положила начало дружбе, очень много значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова как соредактора, заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело пережил его раннюю смерть в ноябре 1861 г. "Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ писал Ч. о
Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично опубликовал "Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", подготовил первое собрание его сочинений
(Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).

С приходом Добролюбова в "Современник" Ч. сосредоточился преимущественно на политической (в 1859-1862 гг. он вел ежемесячные политические обозрения), экономической, философской темах. В серии статей, посвященных классовой борьбе во Франции с ее революционными кульминациями
1830 и 1848 г.: "Кавеньяк" (Современник 1859.-№ 1, 3); "Борьба партий во
Франции при Людовике XVIII и Карле Х" (1858.- № 8, 9); "Франция при
Людовике Наполеоне" (не пропущено цензурой, 1859); "Июльская монархия"
(1860) и др., Ч., широко привлекая материалы западных историков (Ф. Гизо,
Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете интересов "работников". Он подчеркивал бесплодность борьбы за политические преобразования, если они не приводят к улучшению материальных условий рабочих, лицемерие либералов
("умеренных республиканцев"), в решительные моменты предающих интересы народа. Считая общественный строй Западной Европы выше русских феодально- крепостнических порядков, Ч. в то же время отмечал формальный характер свободы западного "работника" - "на факте - раба нищеты". Он подверг критике развиваемый многими буржуазными экономистами принцип невмешательства государства в частное предпринимательство, свободной конкуренции: "Тюрго" (1858.-№ 9), "Экономическая деятельность и законодательство" (1859.-№ 2). В противовес "теории капиталистов"
(оправдывающей получение прибыли, в т. ч. земельной ренты, собственниками, не участвующими в производительном труде) Ч. развивает, опираясь на некоторые положения классиков английской политической экономии (А. Смита,
Д. Рикардо), "теорию трудящихся", согласие которой необходимо "полное соединение качеств собственника и работника в одном и том же лице". При этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает преимущества крупного производства, объединения работников - "товарищества" - как формы, наилучшим образом удовлетворяющей потребностям личности; в апелляции к потребностям и ограничении их "разумными" проявлялся антропологизм, просветительский рационализм Ч. ("Капитал и труд", 1860.-№ 1). Наиболее полно свои экономические воззрения Ч. изложил в примечаниях и переведенным им "Основаниям политической Экономии" Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8,
11) и в "Очерках из политической экономии (по Миллю)" (1861.-№ 6-10. 12).
Он вскрыл тщетность усилий Милля сочетать интересы капиталистов и рабочих, несостоятельность учения Т. Мальтуса о превосходящем возможности производства росте народонаселения, обосновал проект социалистического общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии ко второму изданию
"Капитала" о книге Милля: "Это - банкротство "буржуазной" политической экономии, что мастерски показал уже в своих "Очерках политической экономии
(по Миллю)" великий русский ученый и критик Я. Чернышевский". (К. Маркс и
Ф. Энгельс об искусстве - Т. 1.- С. 524). Применяя разрабатываемую экономическую теорию к специфическим условиям России, Ч. подчеркивал важность сохранения - после отмены крепостного права - крестьянской общины как естественной основы "товариществ", считал возможным благодаря общине избежать для России мучительной капиталистической ступени развития.
("Критика философских предубеждений против общинного владения". 1858 - №
12; "Экономическая деятельность и законодательство". 1859 - №2; "Суеверие и права логики", 1859 - №10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как крестьянского, утопического социалиста, отличался в то же время от славянофильского преклонения перед общиной (для Ч. она признак отсталости страны), от антитезы молодой России и старого Запада: "Запад, далеко опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих сил..." (7, 618).
Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих эпох - источник исторического оптимизма Ч. ("Апология сумасшедшего"; не пропущена цензурой,
18611 "О причинах падения Рима". 1861.-№ 5).

Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу, общество, человека получили в его главной философской работе "Антропологический принцип в философии" (1860.--№ 4-5). Творчески развивая антропологическую теорию
Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы, тем самым преодолевая антропологизм и устанавливая иерархию "эгоизмов": "...общечеловеческий интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгоды отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного" (7, 286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной стороной имеют защиту интересов самого "многочисленного сословия" - русских крестьян, французских рабочих, "простолюдинов". Он "был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя через препоны и рогатки цензуры идею крестьянской революции, идею борьбы масс за; свержение всех старых властей.
"Крестьянскую реформу" 61-го года, которую либералы сначала подкрашивали, а потом даже прославляли, он назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг. либеральные освободители, как липку"

Отношение Ч. к правительственной кампании по крестьянскому вопросу менялось по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с 1857 г. Ч. регулярно освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного самоуправления и др. ("О новых условиях сельского быта"., 1858.-№ 2-4; полемика с противниками крестьянской общины, выступавшими в "Экономическом указателе" И. В. Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики "Устройство быта помещичьих крестьян" и др.). Убедившись же в грабительском характере готовящейся реформы, Ч. бойкотирует предреформенный ажиотаж; по обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. "Современник" прямо не отозвался на него. В "Письмах без адреса", написанных после реформы и адресованных фактически Александру II (опубл. , за границей в 1874 г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический режим в ограблении крестьян, имеющем одно положительное следствие - рост политического самосознания народа: "Когда люди дойдут до мысли "ни от кого другого не могу я ждать пользы для своих дел", они непременно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться за ведение своих дел". Рассчитывая на крестьянскую революцию, круг
"Современника" во главе с Ч. в 1861 г. прибегал к нелегальным формам борьбы. Ч. написал революционную прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Вместе с воззванием "К молодому поколению"
Шелгунова (при возможном участии Михайлова), "Русским солдатам от их доброжелателей поклон и "Русским солдатам" Шелгунова прокламация Ч. была осуществлением плана обращения к различным слоям населения. По воспоминаниям членов "Земли и воли" (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был причастен к этой подпольной организации, созданной с целью руководства крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании "временно- обязанного состояния крестьян", т. е. их работы на помещиков).

В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел крестьян в с.
Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие Петербургского университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III отделения все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание
"Современника" и "Русского слова".

7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на квартире (жена с двумя сыновьями гостила в Саратове). Поводом для ареста послужило перехваченное на границе письмо Герцена и Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором предлагалось издавать "Современник" в Лондоне или в Женеве. В тот же день
Ч. стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где пробыл до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на
Мытнинской прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам каторжной работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири; Александр
II сократил срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень долго из-за отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в делах
Михайлова и арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д.
Костомаровым (участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые бумаги. В вину Ч. вменялись, помимо написания "Барским крестьянам...", также его подцензурные статьи в "Современнике"; Ч. и его друзья тщетно боролись с полным отсутствием законности.

В крепости Ч. обратился к художественному творчеству. Здесь, с 14 декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман "Что делать? Из рассказов о новых людях". За ним последовали оставшиеся незаконченными повесть "Алферьев" (1863) и роман "Повести в повести" (1863), "Мелкие рассказы" (1864). Увидел свет - по недосмотру цензуры - лишь роман "Что делать?" (Современник. - 1863.-ЛГо 3-5).

20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где он находился сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и скорой смерти
Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме Александровского завода. По официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г. приезжала на несколько дней О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге составляли политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.), впоследствии вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных произведений, в особенности сожалевшие о пропаже отосланного в Петербург
Пыпину романа "Старина", вобравшего в себя обширный автобиографический материал. Его продолжением был "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов"
(написан в 1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог пролога" - опубл. в
Лондоне в 1877 г.; в России роман был издан полностью в 1906 г.).
Сохранились также пьесы "Драма без развязки", "Мастерица - варить кашу", повесть "История одной девушки", рассказы "Кормило кормчему", "Знамение на кровле" и др.; почти все они были задуманы как части неосуществленных полностью больших циклов.

Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом поселке, где тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным климатом. Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами и местным якутским населением; переписка была затруднена, а часто специально задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной болезни Некрасова и успел передать ему - в письме к Пыпину - слова любви и прощания (15, 86-88). Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное (из созданного в Вилюйске сохранились две части романа "Отблески сияния"). Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований "Народной воли" Ч. было разрешено переселиться в
Астрахань. Резкая перемена климата очень повредила его здоровью.

Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла, вдохновляя на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей участи, в частности, летом 1875 г. отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти. "А что касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г.,
- я сам не умею разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который повергнул тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что было так. За себя самого совершенно доволен.
А думая о других, - об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их" (14, 504).

По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая история" Г.
Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании.
Все же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:
"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь"
(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист). Вместе с написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию
"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы Ч. заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма
("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников тех лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба" (Русская мысль. - 1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть "Вечера у княгини Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после ареста Ч.
"Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к изданию и успел опубликовать первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том вышел в 1890 г., после смерти Ч.

При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него замыслы - в частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на
Воскресенском кладбище в Саратове.

В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике, литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы его собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, "любовь к которым требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность" есть служение определенному направлению нравственных стремлений" (3, 21).

Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации "Эстетические, отношения искусства к действительности" (Спб. , 1855). а также в авторецензии (Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них в особенности важна статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" // Отечественные записки. - 1854.- № 9). знаменовала перелом в истории эстетики, разрыв с ее, идеалистической традицией. Концепции искусства как создания идеала в эстетике Г. В. Ф. Гегеля (и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в диссертации) Ч. противопоставил материалистическую формулу прекрасного:
"прекрасное есть жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни..." (2, 10).
Объективным критерием прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета над другими в данном роде (при существенной оговорке, что не все роды прекрасны). В субъективном же критерии прекрасного - "наших понятиях" - Ч. подчеркнул социальную обусловленность эстетических вкусов (разных в крестьянской среде и у аристократии), отказывая многим из них в истинности
(напр. романтическому "увлечению бледною, болезненною красотою" - 2, 11).
Так антропологическая, фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется указанием на социальную почву эстетического идеала. Считая, что потребности (не болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя его границы до "общеинтересного в жизни" (2, 82). и о его задачах. Первая из них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной эстетике) (Платон, Аристотель), полагавшей сущность искусства в подражании человеческой жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими о подражании природе в искусстве:
"подражание природе чуждо истинному поэту, главный предмет которого - человек" (2, 278). Однако воспроизведение жизни, хотя и требует активности художника - "способности отличать существенные черты от несущественных" (2,
80), составляет лишь формальное начало искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и вынесение приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в литературе ("поэзии"), которая
"представляет полнейшую возможность выразить определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное" (2, 86).

В содержании искусства - "учебника жизни" - подчеркивается общее с наукой и нравственной деятельностью человека.

Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий.
Блестяще показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав в то же время художников к овладению передовым мировоззрением, Ч. недостаточно связал субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и вынесение приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и ограничил роль фантазии. В результате положение о том, что "жизнь не думает объяснять нам своих явлений", в то время как "в произведениях науки и искусства это сделано (2, 87), осталось в значительной мере декларативным, поскольку не была до конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке искусства". Недооценка Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об идеализации в искусстве, отчасти была полемической издержкой "апологии действительности сравнительно с фантазиею" (2, 89).
Уязвимым было и отрицание закономерности трагического, сведение его к
"ужасному в человеческой жизни" (2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную роль творческой типизации, на службе у которой и состоит фантазия, вымысел.
Так в творчестве Пушкина им подчеркнута огромная роль долго обдумываемого плана, предшествующего исполнению: "Прояснить в своем уме основную мысль романа или драмы, вникнуть в сущность характеров, которые будут ее проявлять своими действиями. сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что 1 важно..." (2, 452).

Диссертация Ч., большинству читателей известная по авторецензии, вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и критики
(Тургенев, Л. Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в умалении искусства. Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились расхождения между либералами и демократами присутствовавший на защите диссертации Шелгунов отметил, что "умственное направление шестидесятых годов в первый раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855 г. на публичном диспуте в Петербургском университете"

Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в то же время понималась им как публицистическая деятельность, для которой важны тесная связь с читателем и понимание его интересов: "Отвлеченные истины могут быть уместны в ученом трактате, но слова публициста должны прежде всего сообразоваться с живыми потребностями известного общества в данную минуту" (5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г. Э. Лессинга, Белинского.
Собственно критике, ее истории и теории, посвящены программные статьи: "Об искренности в критике" (1854.-№ 7); цикл "Очерки гоголевского периода русской литературы" (1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл "Лессинг, его время, его жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.-
№ 1-4, 6). где деятельность немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской общественно- литературной ситуации.

В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами искусства Ч. считает (в статье "Об искренности в критике") важнейшим критерием оценки произведения истинность его общей идеи, "мысли". Ее фальшивость оправдывает резкость тона критика, менее всего щадящего признанные авторитеты: "...жар нападения должен быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе влияния, на которые вы нападаете" (2, 257). Поэтому
"превосходная в художественном отношении, но приторная" поэма Гете "Герман и Доротея" заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая идиллическая поэма какого-нибудь посредственного писаки" (2, 257). С нелицеприятной критикой выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на произведения популярных писателей: "Роман и повести М. Авдеева" (1854.- №
2), "Три поры жизни. Роман Евгении Тур" (1854.- № 5), выявляя их подражательность, пустоту содержания, ложный пафос. За "ошибочное направление" (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого быта - он осудил пьесы "Не в свои сани не садись" и "Бедность не порок" А. Н.
Островского: "бедность не порок. Комедия А. Островского" (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с "органическим" критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал, что
"ложные по своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и в чисто художественном отношении" (2, 240). Последующая оценка этих пьес
Добролюбовым в статье "Темное царство", в соответствии с принципами
"реальной критики", будет значительно мягче.

В "Очерках..." Ч. охарактеризовал, через их отношение к Гоголю и гоголевскому, до сих пор "единственному сильному и плодотворному направлению" (3, 6), деятельность ведущих критиков, журналистов 30-40 гг.:
Н. А. Полевого. О. И. Сенковского, С. П. Шевырева, круга пушкинского
"Современника", Н. И. Надеждина, Белинского (имя которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой статье цикла). Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики: наличие системы убеждений; забота о распространении своих мнений в публике (чуждая критикам пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение "говорить о том, что нужно нашей публике в наше время" (3, 225) отличающее Белинского. Как
"образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина, привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у нас, что поэзия есть воплощение идеи ; что красота формы состоит в соответствии ее с идеею"
(3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля. Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим "границы отрицанию" (3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин) было абсолютным.
В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг., когда критик преодолевает идущий от гегелевской системы "квиетизм" и проникается передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - "гуманность и забота об улучшении человеческой жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским
Гоголя, "натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого искусства"
(а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул возрастающую публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг. изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах:
"...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина", эпизоды подобного рода занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).

Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского
(предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений и др.), как и интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с мнениями "эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в середине 50 гг. нередко формулировалась ее участниками как защита
"пушкинского" или "гоголевского" направления в литературе, чему способствовали издания сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем. Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны
"эстетической" критики была статья Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого
"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до "Очерков..."
("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя
("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая, что при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэта- художника
(здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше связано с современной русской действительностью: он "первый научил нас знать наши недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч. трагических заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об одном из духовных учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" // Там же. -
1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и творчеством писателя.

Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при анализе наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода.
Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство"
(1859) принципы "реальной критики", он высоко оценивает некоторые произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт
"не подготовлено наукой" (4, 571), Ч. находит социальное обличение, вытекающее из самой достоверности изображения ("Очерки из крестьянского быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль о стихийности чувства, выразившуюся в повести "Ася" ("Русский человек на rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает зависимость характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность) от условий его формирования: "Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них" (5, 169). Разбор любовного сюжета повести перерастает в суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к
"решительной минуте", под которой имеется в виду прежде всего освобождение крестьян. Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе "реального" метода, было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его формы психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся в прямой связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства" ("Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы Л. Н.
Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской ориентации.

Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция может быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в особенности располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе "Стихотворений"
Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ("Поэт и гражданин". "Забытая деревня", "Отрывки из путевых записок графа
Гаранского"), что она повлекла за собой цензурное предостережение журналу.
Ч. предсказал долгую жизнь поэзии Огарева ("Стихотворения К. Огарева" //
Там же. - 11850.- № 9), утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и напоминающей о Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А.
В. Кольцева ("Стихотворения Кольцева") и др. В прозе он приветствует
"Губернские очерки" М. Е. Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же.
- 1857 - № 6), обнаружившие в авторе более высокий, по сравнению с гоголевским, уровень теоретического обобщения: "Теперь, например, Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите его рассказы
"Неумелые" и "Озорники", и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти рассказы" (4, 633). Противопоставленные
"обличительной" кампании, нападающей на отдельные злоупотребления (комедия
В. А. Соллогуба "Чиновник" и др.). "Губернские очерки" подробно комментируются Ч. для доказательства наивности надежд на силу нравственного примера, якобы способного "устранить действие закона причинности, по которому нравы народа сообразуются с обстановкою народной жизни" (4. 289).

Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах" (7, 884) видит Ч. ("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского, пишущего "о народе правду без всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах
Успенского преодолевается традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя,
Григорович, Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме сострадания. В этом последнем большом критическом