Международное право, западная этнология и российская реальность
Бурыкин А. А.
Боливия. Колумбия. Коста-Рика. Мексика. Парагвай. Норвегия. Шесть названий стран, большая часть из которых вызывает представления о кофе и бананах. Что общего между ними?
То, что все эти страны — все те, кто на сегодняшний день ратифицировал Конвенцию Международной Конференции труда (МОТ) № 169 «О коренных народах, ведущих племенной образ жизни в независимых странах». Эта Конвенция была принята в июне 1989 г. и вступила в силу 5 сентября 1991 г. За пять лет к ней присоединились шесть государств, и только те, которые названы выше. Изучает вопрос седьмое — Австралия.
В этом списке нет Канады, США, Швеции, Финляндии, Дании с ее Гренландией. Независимая Африка тоже не проявляет интереса к этому документу, государства Азии вообще его как бы не замечают, среди участников Конвенции нет многонационального социалистического Китая, нет Вьетнама, Индии. Нет тут и России, где уже много времени звучат голоса определенного неизменного круга лиц с требованием «немедленно» ратифицировать эту Конвенцию.
Если посмотреть внимательно, национальный вопрос в России имеет свою собственную историю. До начала 70-х годов твердили, что в СССР он решен — дотвердили до того, что всем захотелось увидеть, как он, этот вопрос, выглядит. Увидели — тотальный суверенитет от Прибалтики до Корякии, и уже потом все остальное с нюансами по местным условиям.
В России изначально развивалась особая модель национальных отношений. Тут никогда не было высшего и низшего слоя населения, которое различалось бы по этническому признаку. Вся земля входила в состав метрополии, Север и Дальний Восток колониями не были. Национальная интеллигенция начала складываться в России в прошлом веке, и каждый из людей российской культуры осознавал себя прежде всего как российский интеллигент, а уже потом как украинец, чуваш, армянин, казах или еврей. Это потом начались подвижки по приоритету — кем выгоднее числиться: культурным человеком или представителем «титульного» народа… Попробуем разобраться во всем по порядку.
Кто такой «коренной», что такое «племенной»?
Давайте не будем уходить от общепринятых понятий — договоримся, что представитель коренного населения, ведущего племенной образ жизни — это тот, кто, простите, ходит в национальном костюме с голым задом и с помощью лука и стрел добывает себе на пропитание вкусных ящериц. Такие народы еще есть на свете в Австралии, в Бразилии, Венесуэле, в Индии на Андаманских островах, о них снимают фильмы для телевидения и пишут книги. Эти люди не знают, в каком государстве они живут, какой в нем общественный строй и кто в данный момент исполняет обязанности Президента. Права этих народов, по замыслу МОТ, как раз и призвана защищать Конвенция, но, как видим, многие государства и с такими народами Конвенцию 169 не подписывают. Если на другой стороне Берингова пролива мы можем увидеть индейца в головном уборе из перьев, приносящего дары жертвенному столбу, то это уже не образ жизни, а этнографическая экзотика, такая же, как у айнов на острове Хоккайдо в Японии. Кто ведет племенной образ жизни и попадает под Конвенцию в России? Ах, ненцы, эвенки, чукчи…
Если разбираться, какой субъект политической организации старше в противопоставлении государства и народа как части его населения, то не обязательно этнос — какой-либо народ — будет старше суверенного государства. Два «коренных» народа образовались уже после вхождения Севера в состав России, в 18–19 веках — это долганы и чуванцы. Сюда же добавятся местные русские низовьев Индигирки и Колымы, камчадалы Охотского побережья и Камчатки, сахаляры — русские, говорящие по-якутски. Мы сами худо-бедно признали их коренными народами Севера еще до того, как Конвенция была составлена. С точки зрения Конвенции их как бы нет вовсе. Куда их прикажете девать? Вообще критерий самосознания как статуса коренного народа крайне ненадежен: никто не может запретить любой семье объявить себя отдельным народом с эксклюзивными, как принято выражаться, правами на все на свете.
Права: что обещают и что имеем.
Конвенция 169 — это международный правовой документ, который будет действовать в каждом из ратифицировавших его государств в полном объеме. Его нельзя заставить действовать частично: эту-де статью принимаем, а эта нам не подходит. Что же в ней написано?
Конвенция провозглашает равные права и основные свободы (статьи 2, 3, 20), отсутствие дискриминации (статья 3), право на труд, на судебную защиту, равноправие мужчин и женщин (статьи 3,20 п.3), избирательное право (статья 6б),равное вознаграждение за труд равной ценности (статья 20 п. 2), равные права в отношении профессиональной подготовки (статья 21), социальное обеспечение и здравоохранение без дискриминациии (статья 24), ориентация учебных программ на особые потребности коренных народов, обучение грамоте на родном языке (статья 27).
Так что из этого набора отсутствует в российских правовых документах, чего официально лишены наши северяне? Ага, смешно становится, всех этих прав у них в избытке. На местном уровне в районах проживания у коренных жителей определенные привилегии, которые пусть плохо (денег не хватает), но соблюдаются. Более того, эти привилегии каким-то образом завоевываются и диаспорой — теми, кто живет в столицах, Москве и Петербурге, и тут уже региональное законодательство вовсе ни при чем. Разве что статья 31, говорящая об искоренении предубеждения к коренным народам, достойна внимания.
Традиционное хозяйство: без слова «Оленеводство».
Хозяйство как образ жизни, составляющее комплекс элементарных средств жизнеобеспечения народа, и то же занятие на промышленной основе при интеграции этого комплекса в экономику региона или в федеральную структуру — между этими понятиями огромная разница как в экономической и правовой основе, так и в экологических и социальных последствиях. Знаете, в чем главная драма наших коренных народов? В том, что они уже лет 50 назад окончательно передали государству контроль над собственными исконными средствами жизнеобеспечения — неважно, добровольно или нет, надо признать факт — этот контроль утрачен. Между тем главный признак отдельного этноса — именно автономность его комплекса жизнеобеспечения, а не язык или религия, и совсем не песни и танцы. Хотим мы этого или нет, но на наших глазах начался и идет процесс превращения отдельных разных малочисленных народов в одну социальную группу с невысоким статусом.
Среди традиционных занятий коренных народов Конвенция (статья 23) называет следующие: охота, рыболовство, звероводство и собирательство. Охота на пушного зверя на Севере давно стала уделом приезжих. Собирательство — у нас не Австралия и не Африка, собирать, кроме ягод, нечего. А что такое «звероводство»? Попробуйте разберитесь: домашнее содержание лис-«кормленок», как было принято в начале нашего столетия в Якутии, промышленное клеточное звероводство совхозного типа или что-то еще… Но формально слов «оленеводство» и «морской зверобойный промысел» в Конвенции, извините, не имеется. Получается так, что, защищая права коренного населения на промысловые угодья, этот документ не определяет самих традиционных занятий или определяет их очень приблизительно. Тогда как же можно им руководствоваться при принятии решений?
Еще проблема — так ли уж самобытно хозяйство коренных народов. Сколько лет у наших аборигенов огнестрельное оружие? Почти двести, уж во всяком случае, больше ста. В начале века чукчи не хуже техасских ковбоев умели отличить винчестер 30х30 для охоты на нерпу от винчестера 30х60, с которым можно бить моржа. В 1988 году эвены Среднеколымского района Якутии жаловались: в тундре пожары, сгорели лабазы, а там хранились ящики с патронами к винчестерам, завезенные еще Свенсоном в конце 20-х годов… В совхозном имуществе они, понятно, не числились.
Земля! Земля! Земля!
Основное, что привлекает всех участников разговоров о данном документе — раздел II Конвенции, говорящий о праве на землю. Да, статья 14 признает за коренными народами право собственности и владения на земли, которые они традиционно занимают. Это так. Но в условиях постсоветской реальности реализация права особой собственности коренных народов на землю невозможна. Главная причина — такого права нет пока у других граждан России, нет и механизма для его осуществления. В Конвенции не упомянуты ни приморский шельф, ни прибрежные акватории — но и на них наши профессиональные представители малочисленных народов на международных форумах вроде Е. А. Гаер или В. М. Санги требовали и требуют эксклюзивное, как можно выражаться, право коренных народов. Лакомый кусок — завладеть всем, что есть на Севере, на основании международного документа.
Все это при том, что в Конвенции повсюду говорится о равных правах коренных народов, о по меньшей мере равных правах (статьи 21, 26 и другие) и ни в одном случае — о преимущественных правах. Что поделаешь — ее составляли люди, не имевшие понятия о том, что в бывшем СССР некоторые народы привыкли быть в привилегированном положении, и элементарное гражданское равенство, идеал западной демократии — это ущемление их привилегий и достоинства.
Есть в Конвенции статья 4, пункт 3: «Меры по охране лиц, принадлежащих к коренным народам, не наносят ущерба бездискриминационному пользованию гражданскими правами». Тут не совсем ясно, о чьих правах идет речь — о гражданских правах коренных жителей, или о гражданских, имущественных и личностных правах всего остального населения. В советские времена, помним, все делалось именно за чей-то счет, в ущерб кому-либо. Здесь опять тупик: дать права на землю коренным жителям — значит ущемить права всех прочих граждан государства, закрепить за аборигенами земли их природопользования на особых условиях — это ограничить их же в праве частной собственности.
Кстати, среди статей о земле в Конвенции есть очень важная статья, о которой не любят упоминать борцы за ее ратификацию. Это статья 17, пункт 3: «Необходимо препятствовать лицам, не принадлежащим к указанным народам… в целях получения в собственность, во владение или в пользование земель, принадлежащих указанным народам». Вот так. Препятствовать. Это значит, что, передача в субаренду территорий традиционного природопользования, то, на что возлагаются надежды всяких закрытых национальных акционерных обществ, ждущих федеральных законов о коренных народах, запрещена данной же Конвенцией. Так что эти надежды напрасны: никакой платы за ресурсы и других источников дармовых денег Конвенция не предполагает.
И о плате за ресурсы. В США государство, признав право собственности на землю за коренными жителями-индейцами и эскимосами, исходило из своего капиталистического правосознания — раз есть земля, у нее должен быть собственник, владелец, который может ее продать или сдать в аренду, даже если он носит не цилиндр, а головной убор из перьев. Капиталисты и индейские вожди признали себя равными друг другу в праве на землю. Наши северные лидеры ни за что не признают себя равными в праве собственности со всеми остальными россиянами — тут либо все им, а остальным шиш, либо пусть ни у кого ничего не будет.
Коренные северяне: общество и управление
Излюбленная тема для обсуждения — традиционное общество коренных жителей, особые формы управления. Зададим себе такие вопросы: сколько коренных жителей-депутатов заседало в советах разных уровней — от местных до Верховного союзного? Сосчитать трудно. Чьи имена носят улицы в окружном центре Чукотки, может быть, имена борцов за права народов и независимость — нет, имена пусть достойных людей, но представлявших власть. Сколько человек состояло в КПСС — единственной правящей партии? Много. Из коренных северян, живущих в Петербурге и Москве — почти все. Теперь ясно, почему едва зайдет речь о возрождении традиционного общества, так советская власть получается.
Сколько у нас межэтнических браков? Прикинуть на глазок — больше, чем однонациональных. Боюсь, что такие данные о национальном составе малочисленных народов просто нельзя публиковать — может оказаться, что жить в традиционном обществе на самом деле уже некому. И вот что: все, кто у нас наиболее активно борется за всевозможные привилегии коренного населения и пользуется таковыми — именно члены смешанных семей. Такое может быть только в России: к примеру, в Канаде смешанные семьи по существующему законодательству теряют почти все привилегии, которые имеют семьи индейцев и эскимосов.
Социальная структура у всех народов России, в том числе и у малочисленных народов, уже по крайней мере лет 30 назад выровнялась под стандарт всего населения бывшего Союза. Среди коренных народов высок процент диаспоры — тех, кто живет в областных центрах и крупных городах за пределами своих регионов. Общество малочисленных народов внутри себя уже совершенно не традиционно: более того, его расслоение закладывалось в образовательную программу, с привлечением единиц из числа коренных жителей Севера к нетрадиционным занятиям — в основном к посредническим функциям в управлении: чиновников среднего звена, вторых секретарей, референтов, консультантов по национальным проблемам. У коренных жителей есть свои труженики и те, кто десятилетиями сидит в кабинете с телефоном, есть свои бедные и свои богатые. Как у негров в США — в том-то и проблемы, что уже как у негров, а не как у эскимосов или индейцев. И самое болезненное, что сейчас обостряет все социальные противоречия — это частичное сохранение обособленного хозяйства и культуры коренных народов при нивелировке их социальной структуры в едином обществе.
У любого общества есть такой показатель — соотношение численности занятых в производстве и общей численности людей. В развитых государствах количество работников производственной сферы в процентном отношении имеет тенденцию к сокращению, а в ряде случаев — к качественному изменению, когда хозяев там заменяют иммигранты, «гастарбайтеры», приезжающие на временные заработки и тому подобное — например, как в Германии. Когда-то на нашем Севере коренные жители были все стопроцентно заняты в своих традиционных областях хозяйства. С изменением характера производства и там стало доминировать приезжее население, которое вообще численно преобладает — это хорошо известно. Но в России, как ни в какой другой стране, среди коренных народов Севера число тех, кто продолжает заниматься традиционным хозяйством, составляет величину, далекую от 100% населения, и с каждым годом продолжает уменьшаться. Эти социальные условия не регламентируются никакими правовыми документами, они складываются из системы общественных, этических и культурных ценностей народов. Изменения, происшедшие за последние десятки лет, тут уже необратимы.
Если бы этих процессов не было, если бы народы Севера не имели бы своих людей у власти, пусть номинально, если бы не было своих людей с высшим образованием, занятых в нетрадиционных сферах деятельности — было бы более жизнеспособным традиционное хозяйство, сохранялось бы традиционное общество и управление, язык и культура имели бы более прочные позиции, все было бы более похоже на «племенной образ жизни», нежели то, что мы имеем на сегодняшний день.
Кви продест? — так кому же это выгодно?
В римском праве есть такая формула: Qui prodest? — «Кому выгодно? », основание для расследования: кто заинтересован в данном действии?
Некая часть представителей малочисленных народов — те, кто сидит в уютных офисах, уже пользуется массой профессиональных привилегий и более всех воюет за ратификацию Конвенции — обещает какие-то преимущества своим соотечественникам в северных регионах, и знает, что она сама с гарантией получит от ее ратификации гораздо больше. Еще бы, понадобятся грамотные люди с опытом управленческой работы, а где они? — из старой номенклатуры, других нет. Почему? Да потому, что при подготовке специалистов с высшим образованием старые кадры из коренных жителей боялись конкуренции поколений — как бы молодые не стали умнее их, а то раньше времени на пенсию отправят.
«Верхушка», выступающая за немедленную ратификацию Конвенции от имени всех северян, на самом деле говорит от своего собственного имени. Оленеводам все равно, на чьей земле пасти оленей, и чьих оленей: совхозных или союзных — союза оленеводов мира, создаваемого с видимым усердием. А для тех, кто задействован в политизированных организациях, создается неплохой выбор — поселковая школа или столичный НИИ, сельская администрация или московская квартира с непыльной должностью, черная работа зоотехника в хозяйстве или руководство малым предприятием — закрытым АО, и так далее.
В СССР членов Союза писателей было столько же, сколько нивхов, композиторов — столько же, сколько орочей, космонавтов чуть меньше, чем ороков, а Героев Советского Союза немного меньше, чем чукчей и больше, чем коряков. Оленеводы — профессиональное межэтническое сообщество малочисленных народов — сейчас наверняка численно меньше ученых-кандидатов наук, летного состава авиации, или плавсостава флота. Но у профессиональных сообществ есть общие интересы. У малочисленных этносов, чья социальная структура уже давно размыта и нивелирована под стандарт, общих этнических интересов уже нет — они заменены совсем другими. У надэтнической северной бюрократии эти интересы есть, и они обозначены явственно — владеть и управлять, и желательно на основе международного правового документа.
Вспомним историю: когда в 1731 году на Камчатке восстали ительмены, то их социальный лидер Федор Харчин-ительмен уже с русским именем и уже говорящий по-русски, так разговаривал с казаками: «Вы зачем пришли? Я теперь камчатский комиссар! Я сам буду ясак собирать, а вам на нашей земле делать нечего?». Видите, дело было двести с лишним лет назад, а он уже не эрым — он уже комиссар, глава администрации, и его управление состоит в том чтобы лично с соотечественников и соседей ясак «драть», как выражались позже герои романа Валентина Пикуля «Богатство». Не знаю, как в других странах, подписавших Конвенцию, но у нас — прислушайтесь: лидеры северян давно рассуждают вслух примерно так же.
С точки зрения науки…
Швейцария, где размещается штаб-квартира МОТ — это страна надежных банков и качественных часов. Гуманитарные науки, в частности, этнология, похожая на нашу этнографию, там не имеют большого распространения. Из окон высотных зданий Женевы или Лозанны не видны ни Южная Африка, ни Индонезия, ни Гренландия, ни Чукотка. Может быть, поэтому все проблемы коренных народов, столь разные в разных странах, мыслятся в Конвенции столь одинаково. Авторы и эксперты Конвенции окончили престижные европейские и американские университеты, но их знакомство с коренными народами, похоже, ограничивается книгой классика французской этнографии Клода Леви-Стросса «Печальные тропики», рассказывающей об индейцах Бразилии. Но и в этой книге речь идет о тридцатых годах…
Наши этнографы-североведы знают российские реалии лучше своих зарубежных коллег. У них на виду столичная и региональная северная элита, но многие поддерживают ее в отношении к Конвенции о коренных народах — то ли наивно верят в решение проблем, то ли предпочитают не осложнять отношений с представителями изучаемых этносов, а многие откровенно зарабатывают себе политический капитал на заигрывании с северянами. Это просто непрофессионально. Предметом внимания должны быть не те, кто на виду, а или те, кто не на виду — жители дальних сел, люди, плохо знающие русский язык, или все представители народа от пастухов и охотников до писателей и депутатов. Нельзя оценивать современное положение коренных жителей без всестороннего анализа его причин. Нельзя основываться в разработке правовых актов и рекомендаций только на основании устных запросов какой-то части населения и выступлений «лидеров»: нам надо то-то и то-то, закрепите наши требования в законе или Конвенции. То, что в политическом сознании коренных жителей произошли сдвиги, то, как национальная элита озвучивает свои требования — это тоже предмет, достойный изучения, показывающий, что сегодняшние коренные жители — уже совсем не те, какими они видят себя и какими их нам преподносят номенклатурные выдвиженцы. Еще ремарка: у ученых не должно быть и не может быть личной заинтересованности в ратификации Конвенции — она на них не распространяется. Правда, может быть, какой-нибудь местный кадр и попытается запретить кому-то писать о Севере — знаете, предпосылки уже были…
На что похожа Россия — на Китай или на Парагвай?
Что же делать нам, россиянам? Разобраться, к чему реально подошло коренное население со своей этнодемографией, состоянием традиционного хозяйства и степенью его автономности, своей социальной структурой — занятость, образование, профессиональный состав — и определением того, в чем нуждается регион и его население в целом, и в чем — коренные жители как относительно замкнутая группа. Такие вопросы эффективнее всего решаются на региональном уровне — во-первых, для того регионы и имеют федеральный суверенитет, которого они добивались в первую очередь с национальными проблемами, во-вторых, специфика региона виднее изнутри. У эвенков, живущих в двенадцати областях и краях, повсюду разные проблемы — их не уравняет никакой правовой документ.
В минувшие десятилетия в Советском Союзе, в Китае, и в Парагвае положение дел с правами и демократией было примерно одинаковым. Но Россия все же больше похожа на Китай, чем на Парагвай — ну хотя бы тем, что она очень большая, правда?
Так вот, в Китае, где, как и в России, живут нанайцы, эвенки и их родственники-солоны, буряты, другие малочисленные монголоязычные народы, их проблемы решаются на уровне провинций или автономных районов, и эти народы имеют возможность сохранять свой образ жизни, хозяйство и культуру. Цивилизованное решение проблем может быть найдено и внутри государства. В то же время шумиха вокруг международных документов может быть совсем не цивилизованной — по крайней мере, в отдельно взятых государствах.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://zaimka.ru/