ПУШКИН В РОЛИ МИНИСТРА ОБРАЗОВАНИЯ
Император Николай I попросил поэта составить небольшой обзор постановки дела просвещения в России и необходимости его преобразования, намекнув, что это не только его личная просьба, но и первое после ссылки государственное поручение. Пушкин не посмел отказаться, а вскоре вновь уехал к себе в деревню. Там в ноябре 1826 года и была создана записка "О народном воспитании", в начале декабря поданная царю. Пушкин не только раскрыл образовательные корни восстания на Сенатской площади, но и довольно точно предсказал механизм формирования новой антиправительственной оппозиции в 30-50-х годах XIX века.
Весну и лето 1826 года Пушкин провел в ссылке в Михайловском. А осенью был неожиданно вызван в Санкт-Петербург на аудиенцию к императору. Едучи в столицу, поэт терялся в догадках, зачем его вызывают: то ли решили простить, то ли будут судить следом за декабристами. В Петербурге между Пушкиным и Николаем I состоялся известный разговор, вошедший во все учебники литературы. Но одна из подробностей этой беседы до сих пор остается в тени истории. Касаясь различных тем, император как бы между прочим попросил поэта составить небольшой обзор постановки дела просвещения в России и необходимости его преобразования, намекнув, что это не только его личная просьба, но и первое после ссылки государственное поручение. Пушкин не посмел отказаться, а вскоре вновь уехал к себе в деревню. Там в ноябре 1826 года и была создана записка "О народном воспитании", в начале декабря поданная царю.
При жизни поэта текст записки никогда не издавался и был обнаружен и опубликован только известным русским библиографом П.И. Бартеневым в 1884 году в сборнике "Девятнадцатый век" (т. 2, М., 1884). С тех пор записка неоднократно переиздавалась, включенная во все академические собрания сочинений Пушкина, одним из которых мы и воспользовались (Пушкин А.С. ПСС, т.VII, М.,1958 с. 42-49). Но историки всех мастей от литературы до педагогики почему-то всегда старались либо обойти этот документ, либо поставить его в печать почти без комментария. Между тем, записка довольно интересна и, в своем роде, даже поучительна.
Удивительна, прежде всего, ситуация в которой оказался автор. Вчерашнему опальному поэту и вольнодумцу власть поручает составить проект возможной реформы (или контрреформы?) системы просвещения в России. Причем, заранее не ограничивают его ни сроками, ни формой проекта. Бенкендорф так и пишет Пушкину: "Вам предоставляется полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения" (с.660). Правда, Николай I и в этом случае остался верен себе, поручив параллельно составлять подобные проекты еще нескольким литераторам. Среди них был и Фаддей Булгарин, обливший грязью Царскосельский лицей, хотя в данном случае критика лицея была не только неоправданной, но и неуместной (ведь оттуда вышло всего лишь двое декабристов). Дошла до нас также "Записка о недостатках нынешнего воспитания российского дворянства" графа И.О. Витта, расследовавшего заговор Южного общества декабристов. Но из всех известных сегодня проектов царь отметил именно пушкинский. Об этом можно судить хотя бы по специально составленному письменному отзыву Бенкендорфа (сам Николай отозвался устно).
Но о последствиях речь впереди, а пока вчерашний ссыльный, вдруг ставший заочным судьей множества недавно сосланных друзей, поставлен перед тяжелой задачей: сослужить пользу Отечеству, не замарав при этом своей чести и не оскорбив доброго имени своих ближних.
Год спустя Пушкин писал своему приятелю Вульфу: "Я был в затруднении, когда Николай спросил мое мнение о сем предмете [о народном воспитании А.Е.]. Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро" (с.661). Некоторые исследователи видят здесь скрытое желание смягчить участь высланных и разжалованных в солдаты друзей. Вряд ли. Если у поэта и были какие-то надежды на этот счет, то после официально объявленного приговора по делу о восстании 14 декабря они должны были исчезнуть. Торжественная церемония лишения гражданских прав, первая смертная казнь в России со времен Пугачева, вторичное повешение сорвавшихся, все это указывало на невозможность каких-то уступок со стороны власти.
Итак, друзьям уже не помочь. Но Пушкин все-таки берется за порученное ему дело и начинает свою записку яркой почти обличительной характеристикой политической обстановки в России: "Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения" (с.42). Это ни в коем случае не обычный придворный верноподданный оборот, не фигура речи. При всем горячем личном участии в судьбах декабристов, Пушкин признает, что его друзья во многом были не правы, а значит, был не прав и он сам. Но причиной этих "преступных заблуждений" является не избыток, а недостаток просвещения. Тот же недостаток может послужить причиной организации новых тайных обществ и кровавых выступлений. Тем более что "братья, друзья, товарищи", "люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков", остались на свободе (здесь поэт намекает и на самого себя). Правда, Пушкин надеется, что если они уже не "образумились", то вскоре "успокоятся временем и размышлением" (с. 43).
И все же, если правительство действительно не хочет новой общественной оппозиции, то оно, в первую очередь, должно не искать бунтовщиков, а предотвращать их появление. России "надлежит защитить новое, возрастающее поколение, еще не наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со всею пылкостью первой молодости, со всем ее восторгом и готовностию принимать всякие впечатления" (с.43). В этих строчках слышится не только патетический призыв к трону, но и тяжелое предчувствие судьбы поколения 30-40-х годов XIX века.
Знаменитые "люди сороковых годов", обитатели дворянских гнезд и столичных салонов, славянофилы и западники, философы, романтики, "лишние люди". Они еще только-только выходят в свет, размышляющие серьезнее и образованные лучше большинства своих предшественников, а Пушкин уже ощущает, что и эти "скучные молодые люди" в России никому не понадобятся. Еще одно потерянное поколение в бесконечной цепи, связь между звеньями которой распалась уже во времена Петра I. Историческая преемственность нарушена. Дети обижены на родителей. Родители подозрительно косятся на детей. Так значит, дело не во вражеской политической пропаганде. Значит, "не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего Отечества; воспитание или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла" (с.43).
Извлечь этот корень до конца не под силу даже правительству. Пушкин пытается, по крайней мере, выявить негативные стороны воспитания его современников, людей декабристского круга. Главным упущением он, как это ни кажется удивительным, считает домашнее воспитание. Превознесенный столь многими мемуаристами конца XVIII -начала XIX века русский усадебный быт не находит у поэта решительно никакого сочувствия. "В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести" (с.44). Кстати, отголосок такого отношения к дворянской семье и ее духу можно найти и во многих повестях Пушкина ("Капитанская дочка", "Дубровский"). В "Дубровском" автор даже обостряет проблему воспитания, рисуя резкий контраст между просвещенным на казенный счет Владимиром и местными помещиками, погрязшими в патриархальности. Итак, "нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное" (с. 45).
Под частным воспитанием Пушкин подразумевает и многочисленные городские пансионы, и заграничных учителей. Причем, по его мнению, нет нужды запрещать ту или иную форму образования официально. Достаточно "опутать его одними невыгодами". "Таким образом, уничтожив или, по крайней мере, сильно затруднив воспитание частное, правительству легко будет заняться улучшением воспитания общественного" (с. 46).
Как же Пушкин предлагает правительству улучшать общественное воспитание в России? Во-первых, за счет увеличения продолжительности обучения. В гимназиях, лицеях и пансионах при университетах он предлагает продлить его не менее чем на три года (сам поэт учился в Царском Селе шесть лет), прекрасно понимая, что родители учащихся не согласятся с подобной мерой, если не прибавить чины при выпуске. Вообще, отношение Пушкина к искусственно выстроенной бюрократической иерархии, к чинам, которые "сделались страстию русского народа", еще непримиримей, чем к дворянской семейственности. Прямо в тексте записки он предлагает полное "уничтожение чинов (по крайней мере, гражданских)" (с.44), как будто забывая, что его проект обращен не только к помазаннику Божьему, но и к главному чиновнику России. Однако тут же спохватывается и предлагает использовать всеобщий карьеризм в государственных целях: "Увлечь все юношество в общественные заведения, подчиненные надзору правительства… его там удержать, дать ему время перекипеть, обогатиться познаниями, созреть в тишине училищ, а не в шумной праздности казарм" (с.44). Наградой за терпение должно стать внеочередное повышение в чине. И наоборот, лицам, воспитанным вне государственной системы, карьерное продвижение должно быть затруднено.
Остается еще одна лазейка для "частников" - система экзаменов на государственные должности, принятая в царствование Александра I для того, чтобы отобрать самых способных кандидатов на должностные места. Мера, по мнению Пушкина, "слишком демократическая и ошибочная". Введенный с целью найти талантливых, экзамен в России стал находкой для богатых и "сделался новой отраслию промышленности для профессоров" (с.45). В результате экзаменационная система, подобно плохой таможенной заставе, "пропускает за деньги тех, которые не умели проехать стороной", а самые светлые головы пушкинского поколения повернули свою дорогу в военную службу, разочаровавшись в возможности честной гражданской карьеры. Выход один - "уничтожить экзамены" на государственные должности и все связанные с ними выгоды. Только так можно будет прекратить приток бесконтрольно образованных и продажных сотрудников в госаппарат, заодно помирившись со старыми чиновниками. Хочешь служить - обучайся в государственном училище, иначе никаких льгот.
Содержание процесса обучения раскрывается в записке довольно расплывчато. Известно, что сам Пушкин в Лицее учился неважно. Классные часы просто отсиживал, а большая часть свободного времени у него уже тогда уходила на сочинение стихов и дружеские пирушки. Только к российской поэзии, французской словесности и фехтованию он относился с видимым почтением. По всем остальным предметам его старание оценивалось, в лучшем случае, "посредственно". Преподаватели и директор смотрели на все это сквозь пальцы: талант растет.
Многие одноклассники поэта постигали науки куда усердней. Среди них - не только будущие министры Российской Империи Модест Корф и Александр Горчаков, но и некоторые декабристы: Кюхельбекер, Пущин. У Кюхельбекера от продолжительных занятий даже испортилось зрение. Он, кстати, тоже занимался сочинительством. Как и лучший друг Пушкина, Антон Дельвиг, издававший журнал "Лицейские мудрецы". Как видим, поэтов в пушкинском классе было предостаточно. Однако читать торжественную оду перед государственной экзаменационной комиссией во главе с министром просвещения Разумовским и поэтом Державиным доверили все-таки Пушкину. Министр аплодировал. Державин прослезился, публично признав за юношей высокое поэтическое дарование.
Одним словом, ни преподаватели, ни государственные чиновники благословенной александровской поры не видели в художественном творчестве учащихся ничего дурного, и ни ограничивать, ни специально контролировать его не пытались. А ведь Пушкин писал в лицейские годы не только "Воспоминания в Царском Селе", но и религиозные пародии, и эпиграммы на государя. Какую же оценку собственной юности представляет поэт на рассмотрение нового самодержца?
"Во всех почти училищах дети занимаются литературою, составляют общества, даже печатают сочинения свои в светских журналах. Все это отвлекает от учения, приучает детей к мелочным успехам и ограничивает идеи, уже и без того слишком у нас ограниченные" (с.47).
Что это: ядовитая насмешка над собственной юностью? Позднее сожаление о собственном упущенном для учебы времени? Или же твердое убеждение, основа для той системы образования, в которой поэт хотел бы видеть воспитанными своих детей? Во всяком случае, нельзя обходить это высказывание Пушкина, представляя его чем-то вроде вынужденной лести III-му отделению, или попыткой оправдать перед Николаем I свое прошлое вольнодумство, ссылками на "плохое воспитание". Тем более что эта мысль встречается в записке не один раз.
Говоря о кадетских корпусах, находящихся "в самом гнусном запущении", Пушкин буквально требует "обратить строгое внимание на рукописи, ходящие между воспитанниками" (с.46). Предлагая государственной системе образования "уничтожение телесных наказаний", поэт одновременно требует за найденную "похабную рукопись положить тягчайшее наказание" (интересно, какую кару он мог бы определить себе за скабрезную поэму "Монах", написанную в 13 лет?), "за возмутительную - исключение из училища" (с.46)! Правда, Пушкин немедленно оговаривается, что за всеми этими репрессиями не должно последовать гонений по службе. "Наказывать юношу или взрослого человека за вину отрока есть дело ужасное и, к несчастью, слишком у нас обыкновенное" (с.46).
Здесь виден и прямой намек поэта на собственную судьбу, и его горячая надежда на то, что с приходом нового государя все юношеские политические ошибки Пушкина и его уцелевших опальных друзей будут если не забыты, то, по крайней мере, прощены. Надежда наивная, но, в целом, небезосновательная. Ведь Николай не только возвратил его из ссылки, но и, оставив без последствий все прежние связи с декабристами, освободил от цензуры и сразу же поручил составить важный правительственный проект. К чести императора, надо заметить, что он до самой смерти Пушкина ни словом, ни намеком не возвращал поэта к событиям прежнего царствования.
Однако в отношении всех прочих "государственных преступников" этот принцип действовал с точностью до наоборот. Всякий однажды уличенный или даже заподозренный в крамоле всю последующую жизнь был вынужден оправдываться и демонстрировать правительству свою преданность. Если же однажды оступившийся ценил свою честь и не желал ежеминутно "прислуживаться", он естественным путем пополнял ряды "неблагонадежных". При этом такие убежденные революционеры и атеисты, как Герцен или Бакунин, оказывались в равном положении со свободомыслящим христианином Хомяковым, государственником Тютчевым или просто аполитичным, но болезненно самолюбивым Лермонтовым.
А примирить их с властью было некому. В Древней Руси такого рода конфликты улаживала Церковь, но в начале XIX века ее деятельность была фактически парализована. Монастырская трудовая и мирская книжная традиция подготовки духовенства в предыдущем столетии вырваны с корнем. Место духовных школ и старцев заняли стандартные латинизированные семинарии. "Преобразование семинарий, рассадника нашего духовенства, как дело высшей государственной важности, требует полного особенного рассмотрения" (с.47). Всего одна фраза, а сколько будущих проблем за ней стоит. Кризис семинарского образования породил не только множество равнодушных и безграмотных священников, но и подготовил массовое отступничество лучших сыновей русского духовенства. Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев и так далее... вплоть до Сталина. Пушкин, еще не видя их, предупреждает власти: разночинцы из духовных - это вам не прекраснодушные дворянские революционеры. В своей наследственной пламенной вере в светлое будущее они будут готовы на все и ни с какими жертвами не посчитаются. Исправлять духовные учебные заведения правительство и Синод стали только в 80-х годах XIX века, а ведь можно было начать в конце 20-х.
Критикуя поверхностность александровской школы, Пушкин бросает несколько камней и в огород своего "конкурента" графа Уварова, будущего министра просвещения, заложившего основы классического гимназического образования в России. Уже в 1826 году шестилетнее изучение французского языка кажется ему чрезмерным, а латынь и греческий - непозволительной роскошью для средней государственной школы. (А ведь эти предметы окончательно будут закреплены в гимназии только школьной реформой Дмитрия Толстого в 1870 году!) Одновременно Пушкин обращает внимание на слабое преподавание общественных наук в классической школьной системе. "Преподавание прав, политическая история по новейшей системе Сея и Сисмонди, статистика" - все эти предметы так и не найдут себе места в учебных планах школ вплоть до начала 90-х годов нашего века.
Преподаванию истории поэт отводит особое место. В его годы этот предмет в России только-только приблизился к уровню научной дисциплины. Нравоучительные трактаты XVIII века дышали эмоциями и морализаторством. Сочувствие монархии, сочувствие республике, сочувствие революции выбор был небогат. По мнению Пушкина, ребенку совершенно незачем с самого начала навязывать какую-то определенную точку зрения на события или делать из них односторонние выводы. "История в первые годы учения должна быть голым хронологическим рассказом происшествий, безо всяких нравственных или политических рассуждений" (с.48). Зато в старших классах уже "можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов", зато уж при этом "не хитрить, не искажать" при случае и республиканских рассуждений. Дать учащимся понять, почему республика была возможна и прилична в Древнем Риме и нереальна в России XIX века.
Но для того, чтобы доказать это, мало одних поучений. "Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину", чей труд "есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека" (с.48) (кстати, это, пожалуй, единственная общеизвестная пушкинская цитата из записки, обычно ее приводят без указания на источник).
"Россия слишком мало известна русским, сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют особенных кафедр". Чтобы сказать такое, выпускнику лицея по кличке "Француз" нужно было оставить за плечами почти десять лет скитаний по стране, две ссылки, путешествия, службу в разных ведомствах… Это еще только через двадцать лет вождь славянофилов Алексей Хомяков скажет горько: "Принадлежать народу - значит с полною разумною волею сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся в его историческом развитии. Мы России не знаем". В двадцатые же годы на подобные высказывания не обращают внимания ни заговорщики, добивающиеся народной свободы, ни власти, эту свободу сдерживающие.
Итог пушкинской записки "О народном воспитании" более витиеват, чем содержателен. Поэт видимо предчувствует, что его не услышат, а если и услышат, то делу просвещения все равно не дадут надлежащего хода. Он сдержанно извиняется за все рассыпанные в тексте дерзости (хотя, заметим, все же не правит его набело) и всеподданнейше просит Его Величество "позволить повергнуть пред ним мысли, касательно предметов более близких и знакомых" (с.49). Вряд ли отзовется Николай. Да, скорее всего, не отзовется.
Отозвался. Как Пушкин через год коротко напишет Вульфу: "Мне вымыли голову". Бенкендорфу поручено было передать поэту, что принятое им правило, "будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия" (с.660). Просвещению "неопытному, безнравственному и бесполезному" в записке нужно было предпочесть не зрелое, нравственное и полезное, но "прилежное служение и усердие" (с.661). Одним словом, неправильный у сочинителя фундамент для государственного здания. Слишком зыбкий, гарнизонный устав надежнее. "Впрочем, рассуждения ваши заключают в себе много полезных истин", спешит оговориться вслед за императором его подчиненный.
Кое-что Николай I действительно принял к сведению. Например, совет "физически преобразовать" кадетские корпуса. О злоключениях учащихся в одном из них читатели могут прочесть замечательную повесть Николая Лескова "Кадетский монастырь". По части наказаний пушкинская программа была даже перевыполнена. Сочинявшему прозой давали 20 розог. Стихотворцу - 40 (в память о выпускнике-поэте Рылееве). Правда, пособие по истории составляло всего 20 страничек, а стену с важнейшими историческими датами велено было закрасить. Но это мелочи, в сравнении с новой стобалльной системой оценок по поведению и отдачей провинившихся детей в солдаты.
Частное воспитание, путем наступления на дворянскую семью, тоже удалось существенно ограничить. Через три десятилетия Алексей Хомяков будет столь же рьяно отстаивать преимущества семейного воспитания в своем проекте "Об общественном воспитании в России". А пока тишина. Записку оказались не готовы принять ни общество, ни царь. К 1855 году среди "недовольных" режимом оказалась почти вся мыслящая Россия. Пушкин за 30 лет до этого не только раскрыл образовательные корни восстания на Сенатской площади, но и довольно точно предсказал механизм формирования новой антиправительственной оппозиции в 30-50-х годах XIX века. Николай не внял ни советам, ни предупреждениям поэта, русское просвещенное общество, в свою очередь, не сделало должных выводов из декабристского мятежа...
Список литературы
Артемий Ермаков. Пушкин в роли министра образования.