ВВЕДЕНИЕ.
Материальные предпосылки революции были связаны с развитием
капиталистического уклада в недрах так называемого старого порядка, ее
движущие силы были вызваны к жизни противоречиями, сопровождавшими этот
процесс. Непосредственной причиной революции стало банкротство государства,
оказавшегося не способным расплатиться с чудовищными долгами без отказа от
системы архаичных привилегий, основанной на знатности, родовых связях.
Безуспешные попытки королевской власти реформировать эту систему усугубили
недовольство дворян падением их влияния и посягательствами на их исконные
привилегии. В поисках выхода из финансового тупика Людовик XVI вынужден был
пойти на созыв Генеральных штатов (5 мая 1789), не собиравшихся с 1614.
Отказавшись обсуждать частности, 17 июня депутаты провозгласили себя
Национальным собранием, а 23 июня по предложению Мирабо отказались
подчиниться королевскому указу об их роспуске. 9 июля Собрание назвало себя
Учредительным, провозгласив своей целью выработку конституционных основ
нового политического порядка. Угроза разгона Учредительного собрания
вызвала восстание в Париже. 14 июля 1789 была штурмом взята крепость-тюрьма
Бастилия, символ абсолютизма. Этот день считается датой начала революции.
После взятия Бастилии по стране прокатилась волна «муниципальных
революций», в ходе которых создавались новые выборные органы местного
управления. Формировалась армия революции национальная гвардия, во главе
которой стал Лаффайет. Вспыхнули волнения и в деревне: крестьяне жгли
замки, уничтожали документы феодального права и сеньориальные архивы.
Учредительное собрание на ночном заседании 4 августа, названном «ночью
чудес», объявило о «полном уничтожении феодального порядка» и отмене
некоторых наиболее одиозных сеньориальных прав. Остальные повинности
крестьян подлежали непосильному для них выкупу. Принципы нового
гражданского общества были закреплены в «Декларации прав человека и
гражданина» (26 августа 1789).
«Декларация» послужила преамбулой к тексту конституции, выработка которого
продолжалась до сентября 1791. Конституционные дебаты в Собрании
сопровождались принятием декретов, регламентирующих важнейшие стороны жизни
Франции. Было утверждено новое территориально-административное деление
страны, создавшее современные департаменты. «Гражданское устройство
духовенства» выборность церковных служителей, обязательная присяга
священников на верность конституции лишило католическую церковь
самостоятельной политической роли. Предпринятая для уплаты государственного
долга и покрытия текущих расходов продажа так называемых национальных
имуществ (конфискованных церковных и эмигрантских земель, а также владений
короны), выпуск под их обеспечение ассигнатов, имевших принудительный курс
и быстро обесценивавшихся, привели к перераспределению собственности. На
первом этапе революции власть оказалась в руках той части дворянства и
буржуазии, которая имела финансовые претензии к королевской власти и
стремилась удовлетворить их любой ценой.
Политическое руководство страной осуществлялось в то время группировкой
фейянов. Самым знаменитым из так называемых «патриотических обществ» стал
Якобинский клуб. Через разветвленную сеть филиалов в провинции он оказал
огромное влияние на политизацию большой части населения. Небывалое значение
приобрела журналистика: «Друг народа» Ж. П. Марата, «Папаша Дюшен» Ж.
Эбера, «Французский патриот» Ж. П. Бриссо, «Железные уста» Н. Бонвиля,
«Деревенские листки» Ж. А. Черутти и другие газеты знакомили читателей со
сложной палитрой политической борьбы.
Король, сохранивший статус главы государства, но пребывавший в Париже
фактически на правах заложника, 21 июня 1791 пытался вместе с семьей тайно
бежать в австрийские Нидерланды, но был опознан и задержан в местечке
Варенн. «Вареннский кризис» скомпрометировал конституционную монархию. 17
июля на Марсовом поле в Париже была расстреляна массовая манифестация,
требовавшая отречения Людовика XVI. Пытаясь спасти монархию, Собрание
позволило королю подписать наконец принятую конституцию и, исчерпав свои
полномочия, разошлось. Тот же «Вареннский кризис» послужил сигналом к
образованию коалиции европейских держав против революционной Франции.
В новом Законодательном собрании фейяны были оттеснены на второй план
вышедшими из недр Якобинского клуба жирондистами во главе с Ж. П. Бриссо,
П. В. Верньо, Ж. А. Кондорсе. С начала 1792 жирондисты приступили к
обсуждению мер, подготавливавших отделение церкви от государства. 18 июня и
25 августа Законодательное собрание отменило выкуп феодальных прав, за
исключением тех случаев, когда предъявлялись «первоначальные» документы,
обуславливавшие передачу земли определенными повинностями. По инициативе
жирондистов 20 апреля 1792 Франция объявила войну Австрии, на стороне
которой вскоре выступила Пруссия.
Неизбежная для каждой революции разруха, инфляция, рост дороговизны
вызывали все больший протест сельского и городского населения. Неудачи
первых месяцев войны породили подозрения в измене. Толпа парижских
санкюлотов 20 июня 1792 ворвалась в Тюильрийский дворец, но так и не
добилась от короля санкции на декреты о высылке неприсягнувших священников
и о создании в окрестностях Парижа военного лагеря для спасения столицы от
австрийской и прусской армий.
В июле Законодательное собрание объявило отечество в опасности. В
революционную армию хлынул поток добровольцев. 10 августа парижские секции,
территориальные низовые объединения, опираясь на поддержку провинции,
возглавили восстание. Свержение монархии стало вершиной политического
успеха жирондистов.
21 сентября 1792 законодательная власть перешла к Конвенту, в котором с
жирондистами соперничали монтаньяры во главе с М. Робеспьером. Сторонники
последнего еще во времена Учредительного собрания усаживались в зале
заседаний на самые верхние скамьи, за что и получили прозвище Горы.
Начавшееся сразу вслед за восстанием 10 августа 1792 выступление прусско-
австрийских войск вызвало новый национальный подъем, одновременно
спровоцировав очередные слухи о заговоре в тылу. Массовые избиения
заключенных в парижских тюрьмах в начале сентября 1792 стали предвестником
грядущего террора. 20 сентября под Вальми (к западу от Вердена) французская
революционная армия под командованием генералов Ф. Э. Келлермана и Ш. Ф.
Дюмурье одержала свою первую победу. 6 ноября при Жемапе Дюмурье разбил
австрийцев и занял Бельгию. Однако война требовала все новых сил. Призыв в
армию 300 тыс. человек, декретированный Конвентом в феврале 1793, вызвал
недовольство в ряде департаментов и послужил поводом к началу Вандеи,
кровопролитной крестьянской войны на западе Франции, а также к восстаниям
на юго-востоке, в Тулоне и Марселе.
Якобинская диктатура
Экономический кризис, массовые беспорядки, разраставшееся восстание
крестьян Вандеи, поражение при Неервиндене (18 марта 1793) связанного с
жирондистами Дюмурье и его переход на сторону врага предопределили падение
этой партии и гибель ее вождей. Переход власти к монтаньярам в результате
очередного восстания парижан 31 мая 2 июня 1793 означал политическую победу
новой буржуазии капитала, возникшего в годы революции за счет купли-продажи
национальных имуществ и инфляции над старым порядком и капиталом,
сложившимся в основном до 1789. Победе монтаньяров в национальном масштабе
предшествовала их победа над своими оппонентами в Якобинском клубе; поэтому
установленный ими режим получил название Якобинской диктатуры.
В условиях внешней и внутренней войны якобинское правительство пошло на
самые крайние меры. Еще до прихода к власти монтаньяры добились казни
короля: 21 января 1793 Людовиг XVI был гильотинирован в Париже на площади
Революции, ныне площади Согласия. По аграрному законодательству якобинцев
(июнь-июль 1793) крестьянам передавались общинные и эмигрантские земли для
раздела; полностью без всякого выкупа уничтожались все феодальные права и
привилегии. В сентябре 1793 правительство установило всеобщий максимум
верхнюю границу цен на продукты потребления и заработную плату рабочих.
Максимум отвечал чаяниям бедноты; однако он был весьма выгоден и крупным
торговцам, сказочно богатевшим на оптовых поставках, ибо разорял их
конкурентов мелких лавочников.
Якобинцы продолжали наступление на католическую церковь и ввели
республиканский календарь. В 1793 была принята конституция, декларировавшая
всеобщее избирательное право, однако реализация этого принципа была
отложена до лучших времен из-за критического положения республики.
Якобинская диктатура, успешно использовавшая инициативу социальных низов,
продемонстрировала полное отрицание либеральных принципов. Промышленное
производство и сельское хозяйство, финансы и торговля, общественные
празднества и частная жизнь граждан все подвергалось строгой регламентации.
Однако это не приостановило дальнейшего углубления экономического и
социального кризиса. В сентябре 1793 Конвент «поставил террор на повестку
дня».
Высший орган исполнительной власти Якобинской диктатуры Комитет
общественного спасения разослал своих представителей по всем департаментам,
наделив их чрезвычайными полномочиями. Начав с тех, кто надеялся воскресить
старый порядок или просто напоминал о нем, якобинский террор не пощадил и
таких знаменитых революционеров, как Ж. Ж. Дантон и К. Демулен.
Сосредоточение власти в руках Робеспьера сопровождалось полной изоляцией,
вызванной массовыми казнями. Решающая победа генерала Ж. Б. Журдана 26 июня
1794 при Флерюсе (Бельгия) над австрийцами дала гарантии неприкосновенности
новой собственности, задачи Якобинской диктатуры были исчерпаны и
необходимость в ней отпала. Переворот 27-28 июля (9 термидора) 1794
отправил Робеспьера и его ближайших сподвижников под нож гильотины.
Термидорианский переворот и Директория
В сентябре 1794 впервые в истории Франции был принят декрет об отделении
церкви от государства. Не прекращались конфискации и распродажи
эмигрантских имуществ. Летом 1795 республиканская армия генерала Л. Гоша
разгромила силы мятежников шуанов и роялистов, высадившихся с английских
кораблей на полуострове Киберон (Бретань). 5 октября (13 вандемьера) 1795
республиканские войска Наполеона Бонапарта подавили роялистский мятеж в
Париже. Однако в политике сменявшихся у власти группировок (термидорианцы,
Директория) все больший размах приобретала борьба с народными массами. Были
подавлены народные восстания в Париже 1 апреля и 20-23 мая 1795 (12-13
жерминаля и 1-4 прериаля). Широкомасштабная внешняя агрессия Наполеоновские
войны в Италии, Египте и т. д. защищала термидорианскую Францию и от угрозы
реставрации старого порядка, и от нового подъема революционного движения.
Революция завершилась 9 ноября (18 брюмера) 1799 установлением «твердой
власти» диктатуры Наполеона.
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ
ТЕРМИДОР – КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ВОЗВРАТ К ИСТОКАМ?
Недолгие 15 месяцев, прошедшие с 9 термидора II года Республики (27 июля
1794 г.), когда были свергнуты Робеспьер и его соратники, по 4 брюмера IV
года (26 октября 1795 г.), когда Конвент самораспустился, передав власть
режиму Директории. С тех пор минуло уже более двухсот лет, однако споры о
том, чем был этот период в истории Французской революции, не утихают до сих
пор.
Попытки дать оценку тому, что произошло 9 термидора, начались сразу же
вскоре после самого события. И уже тогда мы можем увидеть зарождение тех
двух полярных точек зрения, которые будут проходить красной нитью через всю
историографию революции.
Первую из них наиболее точно сформулировал один из сторонников
термидорианского переворота, депутат Конвента Буасси д’Англа. Представляя
проект новой конституции, которая должна была прийти на смену якобинской
конституции 1793 года, он говорил в июне 1795 года: "День 9 термидора не
был победой какой-либо партии, это была заря великой и благотворной
революции. К Конвенту вернулась его энергия, чувство собственного
достоинства". Всецело одобряя свержение "тирании", как тогда нередко
именовали правление Робеспьера, Буасси не без гордости напоминал своим
коллегам о тех усилиях, которые они предпринимали, чтобы "заставить
воспрянуть впавшее в заблуждение общественное мнение, чтобы исправить
порочные нравы, уничтожить дьявольские институты, отказаться от террора и
возвести на трон справедливость, облагородить власть, вернуть душам
энергию, помыслам – правоту, мнениям – свободу". При этом, подчеркивая свое
стремление вернуться на новом этапе к истокам Революции, термидорианцы
нередко называли себя "патриотами 1789 года", принципы которых "равенство,
свобода, единство и неделимость республики".
Обоснование другой точки зрения можно найти в работах Бабефа. "Осмелимся
сказать, – писал он в 1795 году, – что, несмотря на все препятствия и
сопротивление, революция шла вперед до 9 термидора и что с этих пор она
стала отступать". В этот день, по мнению Бабефа, она была прервана, не
завершена. Соответственно, необходим не возврат к принципам 1789 года, а
продолжение Революции. На такое способны только "патриоты 92 и 93 годов"
или, говоря иными словами, якобинцы.
Можно сказать, что с тех самых пор в историографии Революции идёт
дискуссия, участники которой – это сторонники либерального
антиабсолютистского течения и приверженцы якобинизма.
То, о чем говорили термидорианцы, их оценки периода правления Робеспьера и
собственной роли в Революции в той или иной степени нашли отражение в
работах представителей либерального направления в историографии. Открыв, к
примеру, знаменитого историка времен Реставрации О.Минье, мы прочитаем, что
"ниспровергнув революционное правительство, термидорианская партия задумала
основать другое и установить Конституцией III года порядок вещей
практически удобоисполнимый, либеральный, правильный и прочный, взамен
чрезвычайного и переходного состояния, в котором находился Конвент с самого
начала своей деятельности".
Но в том же XIX веке появляется и то, что принято называть социалистической
историографией Революции. Так, Л.Блан, для которого, правда, отнюдь не было
характерно слепое преклонение перед режимом террора, называл последовавшее
после 9 термидора не иначе как "контрреволюция". "Якобинскую" традицию во
многом продолжает и развивает и марксистская историография, подчеркивая при
этом стадиальность развития революции, четко видимый вектор ее движения
вперед.
Иными словами, при Термидоре революция отнюдь не окончена, она лишь
переходит в новое качество. Не отрицается и возврат ко многим идеям
1789–1791 годов, "буржуазия вновь открыто признает те цели, которые она
никогда не теряла из виду: экономическую свободу, индивидуализм
собственности, цензитарный режим".
C 80-х годов происходит определенная модификация этих взглядов. И Термидор
при этом нередко вновь рассматривается как конец не только якобинской
республики, но и революции в целом. С ее точки зрения, 1795 год – это
отрицание не только 1793, но и 1791. Французские историки Ф.Готье и Я.Боск,
занимающиеся изучением идеологических основ Термидора, в частности,
Декларации прав человека 1795 года, приходят к тому же выводу: "Конституция
III года порывала с политической теорией революции естественных прав
человека и гражданина, начатой в 1789 году", а, следовательно, она
знаменовала собой разрыв не только с 1793 годом, который, по их мнению,
находился в русле тех же теорий, но и с 1789.
Иными словами, с этой точки зрения, как ни относиться к Термидору, он
знаменует собой резкий социальный и политический разрыв с шестью
предшествующими годами революции.
Для советской историографии была также характерна ярко выраженная тенденция
предлагать жестко-оценочную периодизацию революции, выделяя при этом ее
восходящую (заканчивающуюся 9 термидора) и нисходящую (все, что последовало
за этим) линии. Так, например, Ц.Фридлянд, опубликовавший свою книгу в 1930
году, считал, что "после падения Робеспьера во Франции победила буржуазная
республика, постепенно ликвидировавшая демократические завоевания
революции". При этом диктатура Робеспьера рассматривалась им как высшая
точка развития буржуазной революции, а после 9 термидора "буржуазная
революция на ущербе, она изживает себя, открывая широкие возможности для
реставрации монархии". В том же году К.Добролюбский напишет, что после
падения Робеспьера начинается нисходящая линия Французской революции.
И в дальнейшем отечественная историография в основном следовала в русле
этих же концепций. Таким образом, термидорианский период и Директория
постепенно вновь выводятся за рамки революции, выпадая из поля зрения
советских историков.
С изменением политической и идеологической ситуации в нашей стране в 1985-
1991 и последующих годах, переоценкой роли октябрьской революции 1917 г.,
"возникла своеобразная реакция отторжения по отношению к якобинскому
периоду Французской революции"; стали меняться и оценки революции в целом.
Эти процессы не могли не затронуть и проблемы ее периодизации, и взгляды на
Термидор.
Прежде всего, это проявилось в том, что как Термидор, так и Директория
снова начинают восприниматься как часть революции. Это хорошо
прослеживается, например по изданной в 1985–1992 гг. под редакцией А.В.Адо
серии "Великая французская революция. Документы и исследования". Можно
сказать, что с этого времени расширение границ революции до 1799 г. прочно
входит в научный оборот и в 1988 г. "цензовая буржуазная республика (1795-
1799)" уже уверенно считается неотъемлемой частью революции.
Иными словами, оспаривая идеологизированные представления о Якобинской
диктатуре, эти постсоветские историки считали, что уже в то время
проявились многие признаки спада революции.
Итак, ушел в прошлое миф о том, что концом революции было падение
Якобинской диктатуры. В настоящее время ее завершением в отечественной
историографии считается Термидор и последовавшая за ним Директория. Но хотя
сейчас практически никто не оспаривает, что Термидор являлся неотъемлемой
частью революции, традиционное для советской историографии представление о
нем как о ее "нисходящей линии" практически постоянно встречается в
обобщающих трудах и учебной литературе.
КОНСТИТУЦИЯ 1795 ГОДА.
Конституция 1795 года (или, как ее официально именовали, Конституция III
года республики) знаменует собой окончание термидорианского периода
Французской революции и переход к Директории. Это последнее крупное деяние
Национального Конвента и итог его работы. По замыслу своих создателей, она
должна была закончить Революцию, явиться венцом всех шести лет
революционных бурь, дать стране прочное, а не временное и революционное,
правительство, спокойствие, процветание и стабильность.
История обсуждения и принятия Конституции 1795 года не привлекала особенно
пристального внимания историков, хотя она дает немало интересного материала
для понимания политики правительства и взаимоотношений власти и общества в
этот непростой для Франции период. Несмотря на то, что Конституцию III года
составлял и обсуждал Конвент, ее обсуждали и в обществе, а утверждал ее все
же народ на специально организованном референдуме, за которым последовали
выборы в новые органы власти.
После переворота 9 термидора, свергнувшего Робеспьера и его соратников,
стало очевидно, что их победившие противники, которых обычно называют
термидорианцами, не имели никакого заранее продуманного плана политических
реформ. Они ослабили власть Великих Комитетов Конвента, отменили максимум,
прекратили гонения против церкви, начали демонтаж системы террора. Однако
продолжала действовать система временного революционного правительства, во
многом сохранялась революционная фразеология, а значит, можно было думать,
что революция продолжается. Свергнув якобинцев, Франция так и не получила
долгожданной стабильности: политические репрессии и развал в экономике
усугубляли положение тяжелое населения в голодную зиму 1794/1795 годов.
В этих условиях и общественное мнение, и депутаты Конвента начинали видеть
выход не в разрозненных мероприятиях, направленных против наследия
якобинцев, а в окончании революции и создании нового государственного
устройства. Однако закончить революцию для большинства современников
означало дать стране конституцию. Помимо этого, необходимо также учесть,
что изначальной и самой главной миссией Конвента и было принятие
конституции. Как известно, разработанная депутатами Конституция 1793 года
была одобрена всенародным голосованием, но не вводилась в действие в
условиях войны, когда действовала система "революционного" то есть
внеконституционного правления. С начала 1795 года, когда победы на фронтах
и переговоры с лидерами вандейского мятежа повели дело к миру по всем
направлениям, на бездействие и, по существу, отсутствие конституции уже
нельзя было не обращать внимания. Эта проблема постоянно всплывала в речах
депутатов: большинство из них понимало, что надо положить конец тому
временному состоянию, в котором находилось управление страной. Начиная с
ноября 1794 года в Конвенте постоянно раздавались предложения решить
конституционную проблему. Понимая, что многие статьи якобинской конституции
не соответствуют изменившимся условиям, некоторые депутаты предлагали
дополнить ее так называемыми "органическими законами", то есть отдельно
принимаемыми законодательными актами, которые бы позволили ввести
конституцию в действие, подкорректировав ее. Однако комиссия, избранная для
этой цели 14 жерминаля (3 апреля 1795 года), так и не рискнула взять на
себя выработку дополнений к тексту основного закона, обрисовав в итоге
своей деятельности лишь общий проект реформ, касающихся всех сторон жизни
государства . Реальная же работа над текстом конституции началась лишь
после того, как во второй половине того же месяца Конвент создал новую
комиссию с той же целью. Она состояла из 11 человек и получила название
Комиссии одиннадцати. К сожалению, до сего дня ход работы Комиссии
малоизвестен. Ее протоколов не сохранилось, а воспоминания нередко
противоречивы.
Хотела ли новая комиссия первоначально удовлетвориться лишь внесением
корректив в уже существующую конституцию 1793 года? Вопрос остается
открытым. Члены Комиссии Ларевельер-Лепо и Тибодо утверждают в своих
мемуарах, что с первых же дней и практически единогласно было решено
подготовить совершенно новый текст конституции. Их свидетельства были бы
более чем вескими, если бы они не были сделаны много позже описываемых
событий.
К тому же официальные ораторы Комиссии, как, скажем, Дону в флореале
(апреле), отмечали, обращаясь к депутатам Конвента, что она старается
"выполнить задачу, которую вы перед ней поставили, с минимально возможными
изменениями в том, что существует сегодня", то есть в тексте Конституции
1793 года. Не случайно первые проекты, представленные Конвенту от имени
Комиссии, касались, практически, только реформы Комитета Общественного
спасения. После подавления народных восстаний в жерминале и прериале III
года, в Конвенте начали открыто говорить о том, что Комиссия представит на
обсуждение не переработанную Конституцию 1793 года, а совершенно новый
текст. К 5 мессидора (23 июня) работа была закончена, и Буасси д'Англа от
имени Комиссии произнес свою знаменитую речь, в которой ознакомил Конвент и
всю страну с основными положениями проекта. Эта речь и открыла дискуссию в
Национальном собрании.
Проект, представленный Буасси д'Англа предусматривал создание двухпалатного
парламента, в котором законодательная инициатива принадлежала нижней палате
- Совету пятисот, а право окончательного утверждения законопроектов
оставалось за верхней - Советом старейшин, состоявшим из 250 депутатов.
Исполнительная власть вручалась Директории из 5 человек, избираемой Советом
старейшин из кандидатов, представленных Советом пятисот.
Этот проект прошел в Конвенте два чтения. Первое длилось с 16 мессидора (4
июля) по 25 термидора (12 августа), второе - 25 до 30 термидора (12-17
августа). Конвент принял проект 5 фрюктидора (22 августа), затем он был
передан на рассмотрение первичных собраний (референдум), которые собрались
20 фрюктидора (6 сентября). 1 вандемьера (23 сентября) об одобрении
Конституции народом было торжественно объявлено с трибуны Ассамблеи.
В процессе подготовки проекта конституции Комиссия одиннадцати стремилась
учесть общественное мнение и настроение. В соответствии с призывом
Конвента, граждане могли отправлять в нее свои предложения, проекты,
запросы и комментарии, касающиеся новой конституции, референдума и выборов.
Авторы многих присланных в Комиссию проектов искренне верили, что им
наконец-то представилась возможность послужить Родине, высказать свое
мнение, которое, без сомнения, будет услышано и принято к сведению;
поделиться своим опытом, который многим кажется уникальным. Наибольшее
внимание корреспондентов Комиссии привлекала Декларация прав человека и
гражданина, предварявшая Конституцию 1793 года. Она содержала ряд статей,
которые термидорианцам казались либо просто неприменимыми на практике (как,
например, организация работы первичных собраний, которые предполагалось
созывать для обсуждения максимально широкого круга вопросов), либо крайне
опасными (как, скажем, право на восстание). Письма в Комиссию по поводу
подобных проблем можно разделить на две части.
Одни авторы уверены, что Декларацию надо изменить, и делают, например,
такие выводы: так как народ, будучи притесненным, не утверждал никаких
законов, то все декреты с момента принятия Конституции считаются
недействительными. В принципе же статьи о праве на восстание "не нужны при
хорошем управлении и могут разжечь гражданскую войну". Против сохранения
права на восстание говорило и то, что оно, с точки зрения авторов одной из
петиций в Конвент, все равно не соблюдалось при якобинцах. Предлагалось
также вместо того, чтобы прибегать к восстанию, предусмотреть механизм
отзыва депутатов.
Другие авторы пытались лишь подкорректировать текст Декларации прав 1793
года. Восстание допустимо, считает один из них, но только если
правительство нарушит конституцию. Второй уверен в необходимости пояснить,
в каком случае и в какой форме возможно восстание.
Была и третья, наиболее радикальная точка зрения: может быть Декларация
прав и вовсе не нужна? Почему с начала революции предлагается уже третья
декларация прав? - задает вопрос один из корреспондентов Комиссии. И
отвечает: потому, что метафизические идеи каждый выражает по-своему. Но
тогда надо ли вообще морочить людям голову?
Конвент также обсуждал вопрос о необходимости Декларации прав. Однако члены
Комиссии сумели настоять на своем: из нее были исключены наиболее "опасные"
статьи, но сама она не только была сохранена, но и дополнена еще одним
текстом - Декларацией обязанностей, что тоже не раз предлагалось в
получаемых Комиссией проектах.
Не меньше споров вызывало и будущее государственное устройство Франции.
Связанная с ним корреспонденция Комиссии также достаточно четко делится на
две части, но уже по иному принципу: поступившая до 5 мессидора
(программной речи Буасси д'Англа) и после этой даты.
Авторам, работавшим в жерминале-прериале, до выступления Буасси д'Англа,
нередко приходилось так или иначе обосновывать необходимость пересмотра
если не всей якобинской конституции, то хотя бы некоторых ее статей,
поскольку тогда еще эту конституцию никто не отменял. И если в разделе о
правах человека в первую очередь речь шла о праве на восстание, то в
достаточно большом количестве проектов, появившихся до начала открытия
официальной дискуссии, вообще говорится о невозможности организовать
систему утверждения законов в соответствии с Конституцией 1793 года.
Возражения строились по нескольким линиям. Многие авторы считали
предусмотренный Конституцией 1793 года срок в 40 дней для обсуждения
законов в первичных собраниях нереальным, учитывая, что законопроекту надо
было еще дойти из Парижа в провинцию, а там необходимо было заранее
объявить о созыве первичных собраний. Таким образом, народное обсуждение
законов превращалось бы в чистую фикцию. С другой стороны, казалась
малопривлекательной сама идея обсуждения законов в первичных собраниях,
которым реально не хватило бы для этого ни времени, ни компетентности,
особенно если учесть, что по конституции они еще должны были заниматься и
многими другими вопросами.
Для исправления этой ситуации предлагалось несколько вариантов. Авторы
первого из них исходили из того, что система принципиально верна - надо
лишь ее улучшить. Для этого можно либо организовать специальные
дискуссионные клубы, в которых собирались бы замечания и подписывались
петиции, либо создавать особые комиссии при первичных собраниях для более
глубокого анализа законопроектов. Наконец, если считать прямую санкцию
народа необходимой, собирать первичные собрания достаточно редко, например,
раз в год для утверждения всего, что за это время успел принять
Законодательный корпус.
Второй путь в рамках этого же варианта - организовать как можно более
тщательное обсуждение законов парламентом.
Предлагался и другой вариант: за народом нужно сохранить право
высказываться по законам лишь в случае крайней необходимости. Например,
когда исполнительная власть отказывается их санкционировать.
Третий вариант уже и вовсе обходился без утверждения законов первичными
собраниями. Те же, кто считал подобный шаг слишком смелым, придумывали к
системе, предписанной Конституцией 1793 года, какие-либо украшения,
принципиально не меняющее ее работу. Например, предлагали, чтобы первые два
года закон считался временным, а народ в это время мог посылать петиции,
если он чем-то недоволен. В то же время нельзя не сказать, что и после речи
Буасси д'Англа продолжали идти письма, рассматривающие в качестве
неотъемлемого право народа как обладать законодательной инициативой, так и
утверждать законопроекты. В этом плане работа первичных собраний
рассматривается именно как способ выразить депутатам волю народа.
В итоге по Конституции III года единственная возможность для первичных
собраний повлиять на законодательство сводилась лишь к подаче петиций, а
также к теоретической возможности провести выборщиков и депутатов,
разделяющих их точку зрения. Дебатировался и вопрос о том, как следует
назвать будущие органы государственной власти. Отметим, что слово "сенат",
лидирует среди предлагаемых названий для всех ветвей власти (хотя чаще
всего его применяют, естественно, к Законодательному корпусу в целом или к
одной из его палат), а один из авторов даже предлагает назвать сенатами обе
палаты. В остальном разброс достаточно велик: Национальный Конгресс,
состоящий из Палаты представителей, Сената и Президента, Совет эфоров и
Консулы, Палата общин, палата предложений и палата обсуждений, Общий Совет
Нации и т.д.
Не мог не привлечь интереса авторов проектов и вопрос о структуре будущего
Законодательного корпуса, причем после речи Буасси д'Англа стали
преобладать двухпалатные варианты. А один юрисконсульт из Гавра, предлагая
назвать законодательный орган комициями, предусматривал их аж пять видов:
полномочные, парламентские, регламентирующие, консульские и петиционные.
Это, естественно, было крайностью, однако разграничить полномочия палат
оказалось действительно не так просто. Если одни авторы исходили из
принципа полного равноправия при избрании - и даже предлагали делить на
палаты на первом заседании по жребию, то другие предполагали более высокий
имущественный ценз и больший возраст для депутатов Совета старейшин или
даже считали, что верхняя палата вправе распустить нижнюю. Если одни
производили разграничение функций по вертикали (составление законопроектов
и их утверждение), другим казалось логичнее упорядочить их по горизонтали,
например, поручив первой заниматься в основном вооруженными силами и
внешней политикой, а также надзором за исполнительной властью и судом за
государственную измену, а второй - гражданское и уголовное
законодательство, финансы . Не имела однозначного решения и другая
проблема: в какой степени палаты должны быть обособлены одна от другой?
Возможно ли, скажем, совместное заседание? В то же время встречались и
возражения против двухпалатной системы. Кроме того, некоторым две палаты
напоминали два сословия, а все связанное со Старым порядком, пусть даже по
аналогии, отвергалось достаточно резко. Отдельную группу составляют
предложения и мнения, направленные на то, чтобы попытаться каким-то образом
"призвать к порядку" будущих депутатов, ввести их в определенные рамки.
Отсутствие стабильности в законодательстве можно считать "постоянной
революцией". Однако авторов проектов волновало не только количество
законов, но и их качество.
Немало предложений было и по внутренней структуре законодательной власти.
Достаточно популярной была идея уменьшения количества депутатов. Многие
объясняли ее тем, что так проще выбрать достойного - "мудрость редко
содержится в большом числе". Помимо этого, будущий Законодательный корпус
уже не будет нуждаться в стольких комитетах - их функции переходят к
исполнительной власти. И даже после публикации проекта Комиссии
(предполагавшего, практически то же количество законодателей, что и в
Конвенте) число депутатов в большинстве предложений продолжало оставаться
меньше 750.
Небезынтересно отметить, насколько полярные высказывались мнения по поводу
частоты обновления легислатуры. Если одни считали, что чем дольше депутаты
находятся у власти, тем больше шансы, что они будут служить себе, а не
народу, и предлагали в качестве средства борьбы с честолюбием и интригами
частое обновление Законодательного корпуса, то, например, Петион, напротив,
рекомендовал депутату, избиравшемуся 4 раза, вручать медаль, а более 6 раз
(и сохранившему патриотизм до смерти) - воздавать почести, высекая его имя
на специальных табличках в Пантеоне. Активно дебатировались и вопросы об
избирательных цензах. При этом иногда вместо возрастного или имущественного
ценза для депутатов предлагался, так сказать, "моральный ценз". Так, автор
одного из проектов предлагает, чтобы нельзя было избирать "никого с плохой
репутацией, известного пьянством или распутством". С его точки зрения
нельзя также избирать банкротов, и любого, известного плохим и жестоким
отношением к отцу или матери, жене и даже детям", поскольку они "не
признают прав Природы и общества".
Другой автор настаивает, чтобы никакие общественные должности не могли
занимать "сумасшедшие, безумцы, бешеные, отрешенные от должности, служители
какого-либо культа". Пожалуй, именно эта часть предложений была в
наименьшей степени воспринята Комиссией и Конвентом. Осталось прежним число
депутатов, "моральный ценз" превратился в обязательство для членов Совета
Старейшин быть женатым или вдовцом (то есть настоящим мужчиной, отвечающим
не только за себя самого, главой семьи), сессии остались практически
непрерывными. В то же время были введены двухпалатная система и институт
выборщиков, законодательная власть сохранила свое лидирующее положение по
отношению к исполнительной, что соответствует системам, предлагаемым во
множестве проектов. Однако здесь, как и далее при рассмотрении проектов
посвященных исполнительной власти, которую предполагалось назвать
Директория, нельзя не отметить, что практически на каждое предложение
находилось контрпредложение и свести их к единому знаменателю было вряд ли
возможно.
Теперь рассмотрим, как мыслилась Директория. И здесь речь Буасси стала
заметной демаркационной линией. До нее многие авторы писем, поступавших в
Комиссию, так или иначе исходили из того, что исполнительная власть - лишь
часть законодательной, как это практически было с Конвентом и его
Комитетами. Однако некоторые при этом осознавали, что она должна, тем не
менее, иметь какие-то рычаги воздействия на окончательное принятие законов.
На противоположной позиции стояли сторонники предоставления исполнительной
власти возможности хотя бы как-то влиять на законодательную. Естественно,
что здесь наиболее действенным оружием, апробированном к тому же в мировой
практике, служило прав