Фатеев А.В.

Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

*

Агностицизм;

образ врага; «тоталитаризм»;

постмодернизм; исторический пессимизм;

философский идеализм; теоретический эклектизм;

мелкобуржуазный коммунизм; либерализм; консерватизм

Москва – I. 2004

План

1. Функции и противоречия цивилизационного подхода.

2. Постмодернистский пессимизм сторонников «подхода».

3. «Тоталитаризм» для внутреннего употребления.

4. Сталинизм – вариант цивилизационного подхода.

5. Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени.

6. Цивилизационный подход в современной России.

*

Поиск методологии конкретно-исторического исследования подводит к необходимости оценить эвристические возможности формационной теории и цивилизационного подхода. Имеет смысл рассмотреть сущность феноменов в контексте динамичных исторических условий ХХ века: модерна, или индустриального общества, а также набирающего силу информационного общества, которое часть европейских и американских философов называют постмодернизмом. Было бы неплохо проверить гипотезу о принадлежности сталинизма к цивилизационному подходу. Это, представляется, будет способствовать выявлению действительного содержания термина «тоталитаризм».
Рассчитывая на информированность заинтересованного читателя, опустим подробное описание феноменов, обозначим только список литературы[i].

Автор реферата считает необходимым заявить о своем материалистическом мировоззрении. За последние 15 лет мое уважение к классикам марксизма- ленинизма только возросло. Этому способствовало наблюдение за развитием российского капитализма и поведением идеологически модных профессоров, политиков, эволюция взглядов и поведения которых иллюстрирует верность идей
К. Маркса и В.И. Ленина[ii].

1. Функции и противоречия цивилизационного подхода

В первой половине ХХ века, период кризисов обществ и государств, цивилизационный подход получил распространение и стал орудием консервативных кругов, стремящихся в разное время то к изоляционизму, то к агрессии. Классический пример – теория английского историка древнего мира
Арнольда Тойнби об изолированных друг от друга равноценных цивилизациях.
Теоретический эксперимент – экстраполяция и абсолютизация отдельных, центростремительных, тенденций, присущих древним обществам, на любые иные социумы в другие исторические эпохи, вне зависимости от воли и желания историка закончилась политиканством. Американские изоляционисты в 30-е годы
ХХ века использовали выводы Тойнби для внутриполитических нужд.

Во второй половине ХХ века – начале третьего тысячелетия, эпоху глобальной экономики, массовой культуры, единой Европы, СПИДа и атипичной пневмонии, интернета, разговоры о независимых друг от друга цивилизациях выглядят анахронизмом. Возрождение подобных теорий является искусственным политико-идеологическим актом, который не имеет ничего общего с наукой.

Другой вариант «подхода» абсолютизирует ценности западной цивилизации, не считает цивилизациями иные общества. Он был распространен в период холодной войны по всему капиталистическому миру для противопоставления
«общества равных возможностей» «советскому тоталитаризму» и дискредитации национально-освободительных движений. Постмодернистский вариант «подхода», завершая двухвековую традицию представлений о «линейном прогрессе» либеральной цивилизации, трактует ее как совершенный капиталистический мир.
Ф. Фукуяма в работе «Конец истории?»[iii] заявляет об исчерпании возможностей цивилизации после достижения человечеством уровня потребления, характерного для крупных либеральных стран, «золотого миллиарда»
(постистория[iv]).

У людей с развитым воображением подобные высказывания вызывают вполне определенные ассоциации, рисующие идеал постмодернистской личности. Это человекоподобная свинья, которая от злоупотребления потреблением не может даже хрюкать; валяясь под забором, она гадит под себя. Однако папа этого существа – агрессивный конквистадор, вынужден эксплуатировать и подавлять значительную часть человечества для обеспечения высокого уровня потребления сына-сибарита. Американский идеолог, публикуя эссе, не догадывался, что его теория оскорбительна для подавляющего большинства американцев, англичан, французов.

Представляется, г-н Фукуяма не смог научно обосновать перспективу
Страшного Суда в супермаркете. Автор не учитывает возможность качественных скачков в развитии человеческого общества. В отличие, например, от Г.В.Ф.
Гегеля, диалектический метод которого позволил последователям преодолеть благодушные рассуждения философа о совершенстве прусской монархии, американский философ мыслит метафизически[v]. В эссе отразилась ограниченность буржуазной гуманитарной науки. Для нее характерна основанная на философском идеализме подмена понятия «марксизм» сталинизмом; заявления о решении в США «классового вопроса»; отношение к «фашизму» и «коммунизму» как отклонению от нормы, якобы не заложенному в сущности капиталистического общества; об окончательной, навсегда данной победе либерализма над другими течениями. В не меньшей степени, чем сталинисты, идеологи современного американизма стараются либо не затрагивать сущность производственных отношений своего общества, мировых экономических связей, либо скрывают их посредством идеологических клише.

Эссе «Конец истории?» выражало временную растерянность части американского истеблишмента после окончания холодной войны. «Ястребы» искали новые цели. Последующие работы Фукуямы, одна из которых имеет символическое для цивилизационного подхода название «Главенство культуры», обозначили вектор американской политики. Разговоры о «цивилизациях» на переломе второго и третьего тысячелетий закончились погромами независимых государств под сфальсифицированными предлогами для реализации американских глобальных интересов.

Невольно вспоминаются статьи из советской прессы сталинского периода:
«Вот она, культура Трумэнов и Даллесов»; «Кинопровокаторы»; «Культура духовных наркотиков»[vi]. В них отразилась доля истины. Сталинисты, представители мелкобуржуазного коммунизма индустриального времени[vii], подметили противоречия капиталистического общества, политики США. При этом они, правда, забывали упомянуть о противоречиях своего общества и предлагали фантастические планы трансформации капитализма.

В отличие от Фукуямы Самюэль Хантингтон заявляет об исторической ограниченности либерализма ХХ века, периода холодной войны. Его теория предвещает в ХХI веке борьбу восьми цивилизаций, в результате которой установится новый мировой порядок[viii]. В теории Хантингтона имеется изъян. Внутри намеченных им «цивилизаций» имеется немало государств- соперников, междоусобная борьба или разница в развитии которых подрывает теорию. Трудно поверить, что представители «африканской цивилизации» ЮАР и
Бурунди объединятся в информационной борьбе против «растленного» западного мира. Представляется, главная угроза человечеству не столкновение Запада и мусульман, Запада и Китая. Угроза – капиталистический способ производства в высокоразвитых обществах, агрессивное навязывание своих ценностей другим для решения формационных задач: обеспечения экономики ресурсами, рабочей силой, рынками для сбыта товаров.

Углубление представлений об историческом процессе подводит цивилизациологов к истинам, которые уже давно открыты представителями формационной теории. Возьмем, например, вопрос о причине революций. Для К.
Маркса это было противоречие между производительными силами общества и существующими производственными отношениями[ix]. Спустя всего лишь сто девять лет С. Хантингтон в рамках теории модернизации приблизился к этому выводу, заявив, что революции происходят в обществах, переживающих социально-экономический рост, «где процессы политической модернизации и политического развития отстают от социально-экономических трансформаций»[x].

Формула Маркса пришлась по душе и О. Тоффлеру, но только применительно к истории «мирового социализма»[xi]. От заявлений футуролога к действительно диалектическому осмыслению действительности, принципу историзма остается только один шаг: признать наличие необратимых качественных изменений, скачков в развитии в результате накопления количественных изменений в общественных системах. Казалось, Тоффлер решился его сделать. «Именно капитализм, основанный на компьютере, а не социализм, основанный на «фабричной трубе», - заявил он, - осуществил то, что марксисты называют «качественными скачками вперед»[xii]. Но Тоффлер – цивилизациолог, сторонник концепции технологического детерминизма, считает, что все-таки главной причиной краха государственного социализма «были его устаревшие идеи относительно власти» (Выд. мною – А.Ф.). На этом футуролог останавливается. Его можно понять. Ответ на вопрос о причинах длительного сохранения «идей» потребует перехода к формационной теории: к анализу классового положения номенклатуры в советском обществе, а затем и сущности производственных отношений, отношений собственности. В ущерб научности
Тоффлер спасает свою концепцию за счет непоследовательного и одностороннего анализа фактов.

Использование элемента формационной теории внутри «постмодернистских» конструкций – теоретический эклектизм, обычное дело для цивилизациологов, если итог рассуждений совпадает с их ценностными ориентациями.

До цивилизациологии в духе Н.Я. Данилевского и А.Тойнби по вполне объективным причинам дошли называющие себя марксистами руководители российских коммунистов. Во взглядах Г. А. Зюганова[xiii], сторонника лидерства России в «славяно-православной» цивилизации, уживаются верные наблюдения и догмы цивилизационного подхода. К правильным можно отнести утверждения, что ультралиберальная модель функционирования экономики, навязываемая США, страной с программируемой экономикой, другим странам – инструмент неэквивалентного обмена. Хорошо показаны причины и роль терроризма в современном мире. Но распад СССР Зюганов не может объяснить иначе как при помощи теории заговора. Исследуя причины «измены» части партийного аппарата и перехода деятелей науки и культуры на позиции либерализма, он некритически воспроизводит высказывания Тойнби о творческом меньшинстве, которое руководит обществом. Тем самым партийный вождь невольно выдает истинное отношение партийных деятелей к народу как недоразвитой массе, «подпадающей под гипноз» пастырей.

Затруднения цивилизациолога Зюганова в объяснении причин исторических изменений типичны. Вот еще примеры. Элсуорт Хантингтон в 1945 году в работе
«Главные движущие силы цивилизации» выдвинул гипотезу, что таковыми являются генетическая наследственность, сложившаяся в результате биологического отбора; физическая среда; культурное наследие[xiv]. Подобные теории появляются своевременно, в частности, для идеологического обеспечения американских претензий на мировое господство после войны.
Практически ничего не говорят о движущих силах истории представители школы
«Анналов». Заявляя о необходимости исследования ментальностей, они не показывают их происхождение. Их интересуют стабильные состояния общества, неизменные структуры; синхрония, а не развивающиеся общественные системы.

Консервативный подход отторгает принцип историзма, подменяет системное исследование структурализмом и структурно-функциональным методом в рамках изучения стабильного состояния общества[xv]. Историки-анналисты, проявлявшие интерес к теории изменений, Жорж Лефевр и Леруа Ладюри, были вынуждены обращаться либо к теории Маркса, либо Мальтуса[xvi].

А.Я. Гуревич склонен объяснять переориентацию историков на цивилизациологию «кризисом идеи линейного прогресса мировой истории», которую-де дискредитировали «катаклизмы ХХ века» и «телеология»: «минувшая история рассматривалась не в своей неповторимой самоценности, но в соотнесении с итогом исторической эволюции»[xvii].

Добавим, вымышленным итогом. В период холодной войны лидеры и Запада, и Востока видели венцом развития свои «цивилизации», пытались навязать эту точку зрения согражданам и другим обществам. Идеологический догматизм, предопределенный логикой классовой и блоковой борьбы, как представляется, и был причиной кризиса исторической науки. Гуревич пытается абстрагироваться от того факта, что навязывание идеологических стереотипов историкам происходило не только в СССР. Однако секрет полишинеля перестали скрывать и зарубежные коллеги. Характерное заявление сделал А.М. Шлезингер-младший:
«Ортодоксальная американская точка зрения, как ее первоначально выдвинуло американское правительство и как она до последнего времени воспринималась большинством американских ученых, состоит в том, что «холодная война» была смелым и необходимым ответом свободных людей на коммунистическую агрессию»[xviii] (Выделено мною – А.Ф.). Чтобы сохранить себя, свое
«ремесло», историки были вынуждены подчиняться обстоятельствам, изображать линейный прогресс своих обществ. Политическая борьба углубляла методологический догматизм в науке. Типичный эпизод из периода идеологических войн: английскому историку-марксисту Э.П. Томпсону оппонировал представитель школы «Анналов» А.М. Блок. Первому было интересно изучать влияние материальных факторов на общественное сознание, второму, наоборот, роль менталитета в развитии экономики и социальной сферы[xix]. Ни один из участников идеологической схватки не пытался одновременно изучать эти взаимосвязанные тенденции.

Обратим внимание на то, что точка зрения английского историка не была подлинно марксистской. Ни для кого не были секретом подтвержденные практикой высказывания Ленина, что человеческое сознание не только отображает, но и творит мир, что историк, изучающий экономику, одновременно изучает и личности, которые являются деятелями[xx]. Столь же сомнительна принадлежность к формационной теории сталинизма, который г-н Гуревич принимает за марксизм.

Катаклизмы ХХ века не заслонят от историка факта, что капитализм второй половины ХХ века способствовал созданию более совершенного общества, чем капитализм века ХIХ. Что история ускоряет свой ход, а ее творцами являются массы движимых своими потребностями и интересами людей. Не вызывает сомнений и то, что человечество не остановится на капитализме и пойдет дальше, не посоветовавшись с цивилизациологами. Второй момент.
Сегодня никто не заставляет сопоставлять прошлое с вымышленным будущим, а сам г-н Гуревич понимает значение диалога культур настоящего и прошлого для роста научного знания[xxi]. Поэтому можно предположить, что его предпочтение цивилизациологии предопределено приверженностью антропологическому подходу и разочарованием в сталинизме, который принимали за марксизм. Наконец, если прав Д. Тош, заявивший, что «марксизм сегодня – единственный наследник концепции истории как прогресса»[xxii], то можно утверждать, что спор с цивилизациологами бессмыслен: под предлогом критики идеи «линейного прогресса» они отказались от идеи прогресса как таковой.

Представители течения, в котором на будущем поставлен крест, открыто заявляют и об отсутствии у них нужды в объективной истине. «В этой личностной семантике познание действительно равнозначно личностному пониманию, - пишет в духе иррационализма И.В.Следзевский, - т.е. непременно должно отвечать глубинному сознанию культуры, базироваться на трансцендентальной логике двойных смыслов, но не может ориентироваться на идеал истинностного знания и универсальные научные категории. В этом цивилизационный подход близок к естественным формам саморефлексии культуры: духовному опыту, интуитивному знанию, эстетическим и моральным суждениям»[xxiii].

Автор реферата еще будет иметь возможность показать, что
«трансцендентальная логика двойных смыслов», как правило, сводится к выдергиванию «фактиков» из контекста истории для подтверждения либерального
«интуитивного знания».

Представители цивилизационного подхода, например Б.С. Ерасов, составляют длинные списки претензий к формационной теории[xxiv]. Их критика абстрактна: отсутствуют названия трудов, в которых формационный подход не был реализован в должной мере. Не сомневаясь в наличии подобных работ, стоит учесть, во-первых, что научная критика требует конкретности, во- вторых, методологические позиции критиков, в-третьих, несоответствие критикуемых работ формационному подходу. Из контекста видно, что бывшие советские профессора, прослушавшие в США лекции сторонников цивилизационного подхода, излагают претензии к таким же советским профессорам - «истматчикам». Однако никто из российских последователей
«подхода» не пытался с исторических позиций опровергнуть формационную теорию критикой таких произведений, как «Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта», «Британское владычество в Индии» и «Будущие результаты британского владычества в Индии»[xxv], «Развитие капитализма в
России»[xxvi]. Попытка критики «Капитала» Карла Маркса одним из современных пропагандистов в разгар приватизации закончилась сочинением толстой листовки об отсутствии «эксплуатации труда» «в природе капиталистического уклада хозяйствования»[xxvii].

За прошедшие два столетия сторонники цивилизационного подхода так и не выработали по научному четкое определение термина «цивилизация»: их несколько десятков. Отсутствуют критерии выделения «цивилизаций»: их количество огромно, напоминает «списки белья в стирку» (П.Сорокин).
Соответственно, они не смогли определить количество цивилизаций и их периодизацию. На конференции МОСИЦ (ISCSC) в 2000 году ее организатор
М.Мелко был вынужден заявить коллегам-цивилизациологам: «Мы не могли прийти к соглашению ни по одному пункту»[xxviii].

Пожалуй, имеет смысл подождать, пока цивилизационный «подход» оформится в теорию.

2. Постмодернистский пессимизм сторонников «подхода»

Обращает на себя внимание повторение пессимистических прогнозов сторонников цивилизационного подхода по поводу судьбы человечества. «Закат
Европы» антидемократа О. Шпенглера был одним из первых известных во всем мире произведений подобного рода. Однако европейские государства и США сумели преодолеть кризисы первой половины ХХ века, достигли очередной фазы за счет программирования общественного развития на национальном и наднациональном уровне. Либерализм обогатился новыми элементами: понятием
«государство благоденствия», социальной инженерией. После Второй мировой войны эти тенденции стали универсальными. Новая надстройка в течение нескольких десятилетий ХХ века приспосабливалась под возникший базис. Один из результатов развития – объединенная Европа, которая готовит проект своей конституции, распространение коммунитарной этики.

Существенное добавление: в первой половине века выход из кризиса предусматривал жесточайшую эксплуатацию колониальных и зависимых стран.
Соответственно, игнорирование или преуменьшение роли третьего мира в процветании «золотого миллиарда» является устойчивой тенденцией в творчестве западных философов[xxix]. В середине ХХ века это было характерно для К. Поппера. В качестве доказательства ошибочности марксова закона капиталистического накопления об абсолютном и относительном обнищании рабочего класса по мере развития капитализма он апеллировал только к росту благосостояния граждан Запада, отрицал необходимость считаться с глобальным характером экономики[xxx]. Рахитичные, голодные африканские дети и нищие латиноамериканцы не должны были тревожить совесть английского и американского истеблишмента, среднего класса. Цивилизационный подход, сужая горизонт исследователя, способствует утверждению подобной псевдонауки. Но ограбленный третий мир, опрокидывая мечтания Поппера, сам пришел к
«золотому миллиарду»: заполнил американские, английские, французские, немецкие, итальянские города нелегальными иммигрантами, создал взрывоопасную классово-национальную смесь. Дело дошло до создания системы террористических организаций, направивших свои действия против ведущих держав мира. Удары по небоскребам Нью-Йорка и Пентагону – напоминание об опасности «лакировки действительности» сторонниками цивилизациологии.

Практика была и остается критерием истины в формационном подходе.

Универсальные тенденции – материальные[xxxi] факторы, которые будут в дальнейшем определять иерархию ценностей и дуреющих от своей неповторимости индивидов, и миллиардов людей. Уже сегодня этим универсалиям тесно в рамках капиталистических отношений. Научно-технический прогресс, распространение разнообразной информации, развитие демократии, рост благосостояния и социальной защищенности людей, повышение культурного и образовательного уровня предопределяют необходимость гуманизации отношений в мире. Они являются основой, на которой разовьется неповторимость и свобода гуманной личности, а национальное своеобразие не выродится в провонявший бюрократизмом великодержавный «патриотизм». Основным источником уникальности каждой личности в дальнейшем будет именно усложнение системы общественных связей, а не локальные естественные особенности [xxxii].

Стремление резко ускорить процессы своеобразного подхода и освоения универсальных тенденций разными народами, навязать их видение через чужие ценности отбрасывает человечество назад. На фоне агрессии в Ираке, попытки загнать страну в американоподобную «демократию» для контроля за ее нефтяными запасами, интересно смотрятся постмодернистские «идиографические» разговоры о «конце универсального», о «сингулярности», «независимости от идентификаций», о «закате метанарраций», о любви к «уникальному и острому»[xxxiii].

Иракские, американские, английские, испанские парни умирают за чужие деньги. Мотивы людей, которые послали их на смерть, описаны в
«метанаррации» под названием «Капитал». Эту конкретную кровавую истину постмодернисты могут оспорить при помощи «корректирующей иронии» («пастиш») по отношению ко всем проявлениям жизни или тезисом об отсутствии иерархического порядка приоритетов в жизни[xxxiv]. Не оригинально.
Выражаясь их же терминами – «дежа-вю»: агностицизм, неопозитивизм, неофрейдизм, релятивизм, индивидуализм. Универсальных тенденций они не желают видеть, фильтруя их при помощи методологии. Свою концептуальную немощь постмодернисты выдают за отсутствие возможностей для развития у всего человечества.

Пессимизм сторонников цивилизационного подхода, их «постмодернистская чувствительность»[xxxv] проистекает из идеи о невозможности понять и трансформировать совокупность человеческих обществ Земли в направлении гуманизма гуманными же средствами. За спинами идеологов «хаоса» и «свободы» по-прежнему стоят те силы буржуазного общества, которые решили подвести мир под свой знаменатель. Правые либералы и военщина развивают неоколониальный вектор политики в изменившемся мире, заставляют все международное сообщество деньгами и кровью оплачивать последствия своих авантюр. Им требуется постмодернистский вариант цивилизационного подхода в идеологии для реализации формационных задач. Путь, который ведет к углублению противоречий между Севером и Югом, росту террористической опасности, гонке вооружений, усилению эксплуатации миллиардов людей. Руководство США и
Великобритании извратили линию на борьбу с глобальным терроризмом, а террористы, прибывшие в Ирак для сопротивления оккупантам, объективно превратились в борцов за его национальную независимость. В Ираке раскручивается маховик гражданской войны, которую коалиция не может остановить. США еще раз решили продемонстрировать миру «бессилие силы».
Пока же заявлено об отмене повышения заработной платы государственным служащим и о рекордном военном бюджете. Монопольная прибыль сделана. Кем?

Кадры телехроники: американский солдат на танке перед камерой демонстрирует современный танец ждущим подачек иракским детям; иракские мальчишки пинают труп испанского разведчика. Испанское руководство готово и дальше следовать избранным курсом. Им аплодируют из Вашингтона: какие
«мужество» и «твердость»! Возникает впечатление, что холеные мужчины от политики готовы бесконечно стоять у гробов погибших в Ираке солдат. Это гуманно по отношению к семьям. Это символ державных забот о судьбах мира.
Перед выборами это величаво, трагично, безопасно. Это суперпиар.

Глядя на подобное «главенство культуры», я хочу поставить вопрос: что будет после позднего капитализма в нашу эпоху резкого ускорения исторического процесса? Один из вариантов ответа есть у смотрителей
Багдадского музея древней истории, разграбленного голодной шантрапой и преступниками при абсолютном равнодушии оккупантов. Они уже сейчас могут жалобно подвывать в гулких залах: «Г-н Фукуяма, ау-у-у…».

3. «Тоталитаризм» для внутреннего употребления

Естественным следствием политического использования цивилизационного подхода было возникновение и развитие понятия «тоталитаризм». Западные теоретики в конце 20-х годов приспособили для своих нужд термин Б.
Муссолини.

Понятие «тоталитаризм» обозначало «образ врага», антилиберальные течения, системы. Американский и английский истеблишмент считали их либо порождением иных цивилизаций, либо следствием действий мерзких личностей. В
«цивилизациях» врагов в наибольшей степени проявили себя ненавистные крупному капиталу тенденции, прежде всего государственное регулирование экономики. Абсолютизация государственного регулирования противником была на первых порах аргументом для недопущения систематического регулирования общественных отношений в либеральных обществах.

Соответственно, теория тоталитаризма обслуживала внутриполитические интересы праволиберальных сил западного мира в условиях острого соперничества с государственными структурами за ту степень экономической свободы, которую общество после мирового кризиса уже не могло предоставить монополиям. В духе теории заговора правые силы переносили источник
«тоталитарной заразы» в государства-соперники и обвиняли в «предательстве» и «продажности» своих внутриполитических оппонентов. В результате сторонники теории были освобождены от необходимости проводить действительно научный анализ процессов, протекающих как в самих либеральных демократиях, так и в «социалистическом» мире, использовали термин «тоталитаризм» в пропагандистских целях. Особую убедительность теоретическим построениям правых придавал развязанный в государствах-противниках террор. Намеренно отождествляя СССР и нацистскую Германию, западные исследователи заявляли, что важнейшей задачей «тоталитарного режима» было воспитание нового поколения людей для проведения агрессивной политики.

После Второй мировой войны концепцию тоталитаризма взяло на вооружение правительство США, в котором возобладали правые силы. Ее функции расширились: концепция стала средством сплочения государств запада на антикоммунистической основе.

Х. Арендт, К. Фридрих и З. Бжезинский в 1950-х годах[xxxvi] модернизировали термин для глобальной дискредитации вражеской «цивилизации» в период холодной войны. Их, как и многих других, мнение сводилось к тому, что состояние тоталитаризма было-де внутренне присуще «социалистическому обществу», а для Запада, памятуя о деятельности сенатора Д. Маккарти, аберрацией. Угнетая миллиарды людей в колониях и зависимых странах, проводя в отношении ряда народов политику геноцида, западные лидеры и их пропагандисты лицемерно рыдали по поводу загубленных жизней в советском
ГУЛАГе.

В 70-80-е годы западные исследователи неоднократно подчеркивали гносеологическую ограниченность теории тоталитаризма применительно к СССР.
Ч.Джонсон, У.Уэлш, Г.Гласснер отмечали, что «тоталитарная модель» исключает идею развития советского общества и делает невозможным дальнейшее исследование его различных сфер. Дж. Хаф указал на серьезное противоречие в построениях кремленологов: советская система изображается как окостеневшая, в этом якобы заинтересована советская элита, но эта же элита пытается преобразовать общество и переделать человека. Т. Джонс подчеркнул эклектичность тоталитарной концепции. А. Инкельс обратил внимание на невозможность объяснить с точки зрения тоталитарной модели «источники общественной поддержки существующей в СССР власти». А.Куин совершенно справедливо констатировал, что целиком контролируемых или неконтролируемых общественных систем не бывает, а социолог Т. Боттомор заявил о невозможности целиком сформировать такую личность, которая требуется для полного господства тоталитарного режима[xxxvii].

По мере нарастания в странах Запада во второй половине ХХ века государственно-монополистических тенденций исследователи подмечали все больший изоморфизм так называемых коммунистических и либеральных государств. Термин «тоталитаризм» все больше становился анархонизмом. Для описания политических процессов в СССР было достаточно применяемых в исторической науке и политологии терминов: политическая система, политический режим, политические интересы, диктатура определенного класса и т.п. Начала подтверждаться гипотеза Ф. Поллока, выдвинутая в 30-е годы, о возникновении нового типа авторитаризма в СССР, стране государственного капитализма, и США, государстве «интервенционистского» типа[xxxviii].
Получила распространение теория конвергенции, а концепция тоталитаризма все больше подвергалась критике. Однако правящие слои общества не торопились списывать ее со счетов: им претила мысль о каком бы то ни было сходстве политических систем. Новый импульс концепция получила во время консервативной волны конца 70-х – начала 80-х годов, а затем после распада
СССР.

Живучесть концепции тоталитаризма обусловлена, по мнению ряда западных историков, давлением на них сформированных в годы холодной войны структур массового сознания, отсутствием у противников иных объяснений и категорий.
Второе объяснение не выдерживает критики, другие теории и мнения приведены в литературе[xxxix]. Уязвим и первый тезис. Конечно, общественное сознание имеет определенную инерцию, но длительное сохранение дефиниций периода холодной войны в новом мире возможно только благодаря деятельности связанных с правительствами консервативных кругов, для которых закон
Джексона-Вэника и сегодня является истиной. Подобные «истины» приносят хорошие деньги и служат материальной основой праволиберальной одухотворенности.

Односторонность является свидетельством тупика, в который зашли последователи модели «тоталитаризма», их зависимости от правящих групп и консервативных обывательских настроений. В итоге дискуссия о тоталитаризме была сведена к попытке применить термин только к советскому обществу сталинского времени.

4. Сталинизм – вариант цивилизационного подхода

Сталинизм мы можем интерпретировать как разновидность цивилизационного подхода. В пользу гипотезы говорят следующие аргументы. Советские историки, изучавшие новейшую историю СССР, заявляли о приверженности марксистской теории формаций, но никогда не следовали ей на практике. Они не могли реализовать в своем творчестве теорию, одной из важнейших задач которой является проникновение в сущность производственных отношений – системообразующего элемента, отправной точки для анализа всей общественной системы[xl]. В силу исторической ограниченности и политической ангажированности обществоведы не могли констатировать изъятие прибавочной стоимости государством – наличие капиталистической эксплуатации в советском обществе, тесно переплетенном с государственным рабством в форме ГУЛАГа и вторичным закрепощением крестьянства. В силу примитивных мелкобуржуазных представлений о социализме капитал в форме огосударствленной экономики воспринимался социалистическим явлением. На укрепление представлений о социалистическом характере СССР работали введенные впервые в мире бесплатные медицина и образование. Для значительной части нищих и малоимущих советских людей они стали социальными лифтами и спасением, а для трудящихся западных стран – потрясением и идеалом, особенно на фоне всемирного кризиса. Сегодня, с учетом мирового опыта, мы можем охарактеризовать эти явления как доведенные до логического конца буржуазно- демократические преобразования. Социалистический характер они будут иметь только в совокупности с другими факторами, прежде всего преодолением отчуждения трудящихся от собственности и власти, высоким уровнем культуры всего народа. Тогда же, может быть, будет преодолено их остаточное финансирование. В СССР функционировало полицейское государство, а номенклатура – коллективный эксплуататор, нуждалась в услугах творческих работников и обществоведов для систематического «промывания мозгов» населению, насаждения иллюзий о классовом мире в самом справедливом, по их классовому мнению, обществе. Для индоктринации масс власть воспитала огромное количество беспринципных работников духовной сферы.

В пропагандистских материалах СССР представал перед читателем качественно отличным от мира капитализма и противостоящим ему обществом, островком победившего социализма. Это был взгляд, который мало чем отличался от восприятия западными теоретиками своих обществ – как отдельных цивилизаций или «братской ассоциации народов, говорящих на английском языке» (У.Черчилль). Источником его развития, считали идеологи, являются коммунистическая сознательность и советский патриотизм. Другими важнейшими ценностями были признаны коммунистическая партия, вождь И.В. Сталин, государственная собственность, которую называли общенародной, «отсутствие эксплуатации человека человеком», добросовестный труд на благо общества, коллективизм. Ценности, якобы, способствовали преодолению классовых и национальных антагонизмов. СССР, убежденно констатировали пропагандисты, был страной высокой культуры, социалистической по содержанию и национальной по форме. В советском обществе уже не осталось-де предпосылок для возобновления буржуазных отношений. Высшее руководство страны ориентировало творцов культуры на изображение советской героической повседневности,
«человека сталинской эпохи». Преодолевая «старое», новые герои
«модернизировали» страну. Прибытие кавалера Золотой звезды, волевого и идейного героя, по мнению писателей, меняло объективный ход вещей: хозяйство района быстро развивалось. Полному расцвету этого общества мешали- де только внешние враги, засылаемые ими шпионы и убийцы, а также несознательные советские граждане, имеющие пережитки капитализма в сознании, поддавшиеся на тлетворную западную пропаганду[xli].

Сталинистский вариант цивилизационного подхода также опирается на философский идеализм и вульгарный материализм, как и теории его западных оппонентов. Сталинисты также обращают внимание на ценности, скрепляющие общество, но не рассматривают их конкретно-историческое содержание, масштаб распространения, игнорируют противостоящие им ценности. Акцент делается на изучении существующего общества, которое провозглашается почти совершенным.
Источником развития признается деятельность творческого меньшинства –
«коммунистической партии», и «ответ» вдохновленных партией советских людей на «вызов» (А. Тойнби) капиталистического мира. К подобному видению мира вела логика борьбы между блоками в период холодной войны со второй половины
40-х годов, классовые интересы номенклатуры.

Идентификация сталинизма с марксизмом стала нормой в научных кругах
СССР и за рубежом. В результате часть работников духовной сферы и сегодня не может объективно осветить причины краха СССР: цивилизационный подход не ориентирует их на выявление предпосылок изменений. Позволим себе не согласиться с утверждением А.Н. Полякова: «Крах коммунистического режима кажется необъяснимым с точки зрения марксистской теории»[xlii]. Советское общество так и не достигло наивысшей по