Итог подчинения - социальная и экономическая реорганизация деревни
Ш. Мерль
В момент нападения Германии в 1941 г. Советский Союз, несмотря на бесспорные успехи в индустриализации, все еще следует рассматривать как в значительной мере аграрное государство. Большинство населения жило в деревне, и большая часть трудоспособных людей (54%) работала в сельском хозяйстве. Вклад сельского хозяйства в валовой общественный продукт невозможно точно определить в связи с крайним искажением цен: цены на промышленные товары были завышенными, а цены на аграрную продукцию были значительно ниже производственных затрат; но, вероятно, до 1941 г. он составлял минимум 20-25% [1]. Поэтому вопрос о том, каков был итог подчинения деревни и крестьян спустя десять лет после принудительной коллективизации, имеет большое значение для интерпретации общей системы "сталинизма". Если иметь в виду значительную стагнацию аграрного производства, то появляется соблазн считать этот итог крайне отрицательным. Только учет специфических для системы политико-идеологических критериев может, по крайней мере, с государственной точки зрения, улучшить общую картину. В плане социально-экономического развития рубеж второй мировой войны представляется для СССР не столь существенным. Хотя вполне законно задать вопрос, насколько успешным было преодоление "вековой отсталости" за десятилетие, которое, по прогнозам Сталина 1931 года, имелось в распоряжении Советского Союза [2], тем не менее следует четко указать на то, что для сталинской системы 1941 год, год нападения немцев, не является переломным моментом; несмотря на частичную либерализацию, основополагающего изменения системы не произошло. После победоносного окончания Второй мировой войны на аннексированных территориях коллективизация, как и отчасти необходимая повторная коллективизация, проводилась по тому же образцу, что и принудительная коллективизация в начале 1930-х годов; никакого "извлечения уроков" при этом не видно. Как в отношении развития производства, так и в том, что касается человеческих страданий, возникли те же самые роковые последствия. Только смерть Сталина в 1953 г. явилась отчетливым поворотным моментом, который особенно явно виден как в области аграрной политики, так и в отношении изменения условий жизни [3].
Колхозная система, о которой прежде всего идет речь в дальнейшем, - это специфическое явление сталинизма. Она была ответом на голод 1932-33 гг. и окончилась проведенным по инициативе Хрущева принудительным укрупнением колхозов, отдельных населенных пунктов путем их объединения в начале 1950-х годов [4]. Колхозы, возникшие в начале 1930-х годов, только условно можно рассматривать как аграрные предприятия, они были еще относительно небольшими, так что члены колхоза были, как правило, знакомы друг с другом. Совхозы при Сталине играли только ограниченную роль и располагали всего 10 процентами посевной площади. В середине 1930-х гг. некоторые из них были распущены, а их земля была передана колхозам. Колхоз согласно советской пропаганде основывался на "коллективной собственности". Но эта якобы третья форма собственности между частной и государственной собственностью была чистой фикцией, которая служила прежде всего для того, чтобы замаскировать неполную оплату труда колхозников. Все важные решения о руководстве предприятием, организации производства и распоряжении продукцией принимались государственными учреждениями, собрание колхозников могло в лучшем случае выразить свое одобрение. Права собственности на землю также находились в руках государства, тем самым, коллективная собственность служила только предлогом, чтобы не платить колхозникам заработную плату, как рабочим и служащим, а разрешить им только в значительной мере фиктивное "участие в прибыли" на основе отработанных "трудодней". Можно лишь с оговоркой использовать оценки колхозной системы, высказанные в Советском Союзе непосредственно после смерти Сталина. В первую очередь Хрущев еще осенью 1953 г. открыто критиковал прежнюю аграрную политику и беспощадно показал ее губительные последствия. Очевидно, партийные руководители, находившиеся рядом со Сталиным, очень хорошо осознавали определенные слабости системы, строящейся на терроре и отказе от рационального потребления. Но даже в непосредственном окружении Сталина, очевидно, было невозможно высказывать возражения и критику. Со смертью Сталина условия в сельском хозяйстве коренным образом изменились. Образованные в то время крупные колхозы объединяли несколько населенных пунктов, и существовавшие прежде тесные связи колхозников друг с другом были утрачены. Поэтому все, что будет высказано в дальнейшем, относится только к периоду до 1953 г. Коренное повышение доходов и улучшение социальной защищенности колхозников, основывающееся на значительном субсидировании сельского хозяйства государством, было начато при Хрущеве и достигнуто при Брежневе. Но если и после этого аграрная политика не достигла успеха, то причины этого были существенно иными, чем при Сталине [5]. В дальнейшем я хотел бы, прежде всего, рассмотреть следующие вопросы: Удалось ли стабилизировать ситуацию в деревне после коллективизации и упрочить новую производственную структуру, колхоз? В чем заключается значение террора для сельского хозяйства, служил ли он подавлению крестьянских восстаний? Удалось ли достичь главной цели коллективизации: улучшить трансферт труда и капитала из сельского хозяйства в промышленность? Обеспечивала ли колхозная система снабжение продовольствием рабочих, а во время Второй мировой войны - всего населения, лучше, чем до этого мелкое крестьянское сельское хозяйство? Как изменились условия жизни крестьянского населения? Продолжало ли существовать что-то вроде социальной дифференциации? Способствовала ли коллективизация тому, чтобы уменьшить отсталость русского аграрного сектора и дать старт процессу модернизации? Могут ли недавно возникшие крупные аграрные предприятия рассматриваться как современные формы производства?
1. Основные черты колхозной системы, созданной в 1932-33 гг.
Принудительная коллективизация вызвала дестабилизацию положения на селе и привела к уничтожению примерно половины поголовья продуктивных животных. Из-за чрезмерного изъятия в сельском хозяйстве осталось слишком мало зерна, чтобы обеспечить собственное воспроизводство, и даже питание самих крестьян было поставлено под угрозу. Голод 1932-33 гг. с массовой гибелью крестьян именно в традиционных "житницах" русской империи был вершиной кризиса [6]. В это время на рубеже 1932-33 гг. была учреждена колхозная система. Она имела мало общего с планами и представлениями партии в момент начала принудительной коллективизации, так что ее следует рассматривать прежде всего как ответ на тяжелый кризис, в который ввергла сельское хозяйство волюнтаристская политика. Она должна была служить тому, чтобы окончить принявший драматический характер спад производства, который самое позднее после урожая 1933 г. должен был подорвать и снабжение городов. Целью колхозной системы при этом был компромисс между стремлением крестьян по крайней мере просто к выживанию и стремлением государства поставить под свой контроль возможно большую долю колхозного производства.
Решающий момент компромисса состоял в переходе от вынужденного допущения в 1930 г. к содействию аграрному производству на приусадебных участках колхозников [7]. Тем самым первоначально планировавшаяся полная ликвидация частного побочного производства и частной собственности на средства производства была временно отсрочена. Наряду с колхозным производством, к которому государство сохраняло непосредственный доступ, была закреплена другая сфера производства, в которой колхозникам разрешалось частым образом производить определенную аграрную продукцию, предназначенную первично для их собственного выживания, но вторично -также и для расширения государственных ресурсов продовольствия и для продажи. Естественно было те области растениеводства, в которых государство было заинтересовано в первую очередь, а это было прежде всего производство технических культур и зерна, полностью сконцентрировать в колхозах, в то время как производство на приусадебных участках охватывало более трудоемкие отрасли животноводства, а также выращивание картофеля, овощей и фруктов. Проистекавшее из этого разделение труда, при котором колхозы концентрировались на растениеводстве, наверняка было не намеренным, но оно закрепилось вследствие проводимой государством ценовой политики. В связи с этим оказалось, что колхоз из-за незначительного - если не считать лошадей - количества продуктивных животных давал возможность только сезонной занятости, в то время как на приусадебных участках работа имелась весь год.
Другой элемент колхозной системы состоял в том, чтобы заменить произвольное обязательство сдачи "всех излишков" зерна, картофеля и продукции животноводства твердыми нормами поставки в зависимости от площади или поголовья скота. Что касается технических культур, то вся продукция и в дальнейшем должна была сдаваться государству. С целью не допустить, чтобы колхозники за работу в колхозе вообще не получали никакого вознаграждения, поскольку государство изымало всю продукцию (что до 1932 г. происходило отнюдь не в единичных случаях), предписывалось от 10 до 20% намолоченного зерна немедленно распределять между колхозниками в качестве "предварительной оплаты" в зависимости от числа отработанных "трудодней" - используемой в колхозах меры проделанной работы. Это зерно служило семье колхозников основой для выпечки хлеба и вместе с получаемой от колхоза соломой - кормом для личного продуктивного скота. В частном подсобном хозяйстве колхозники должны были производить все остальные необходимые им продукты, но при этом они не были свободны в своем решении об использовании приусадебного участка. Так, они должны были в соответствии с государственным планом выращивать картофель и сдавать определенное количество государству. Кроме того, каждая семья колхозников - независимо от того, держала ли она скот или нет -должна была сдавать государству мясо и тем самым принуждалась к разведению скота. Кроме этого, тот, кто держал корову, должен был сдавать государству определенное количество молока [8]. Теперь колхозная система гарантировала колхозникам выживание, если они принимали участие в работе в колхозе. Но их заинтересованность в колхозном производстве и в частном подсобном производстве сильно отличалась, и в этом заключалась существенная причина низкой экономической производительности колхозной системы. Работу в колхозе крестьянин по праву рассматривал как своего рода барщину, а колхоз тем самым - как новое издание старой системы крепостного права. За свой труд он - если не считать немного зерна - практически не получал оплаты, а только право иметь в распоряжении приусадебный участок. Поэтому его заинтересованность в колхозном производстве оставалась слабой, в то время как стимул увеличивать производство на приусадебном участке в рамках устанавливаемых государством верхних границ был очень высок. Таким образом, без изменения порядка распределения доходов колхозная система блокировала развитие колхозного производства, в то время как колхозник, руководствуясь собственным интересом выжить, должен был пытаться расширить подсобное производство, которое, собственно говоря, предполагалось устранить. В то время как в середине 1930-х годов этот эффект, возможно, был даже желаемым - ведь необходимо было компенсировать большую утрату продуктивных животных и тем самым устранить перебои в снабжении рабочих мясом и молоком - на длительный срок этот результат казался идеологически неприемлемым, поскольку "социалистическое" аграрное предприятие контролировало только некоторые отрасли производства, а обобществление продуктивных животных остановилось.
2.Стабильность колхозной системы
Пока государство не давало колхознику материального стимула для работы в колхозе, его существование зависело от постоянного осуществления государственного принуждения. При Сталине это принуждение существовало постоянно и имело своей целью прежде всего уничтожение всех альтернативных форм существования, кроме колхоза (например, совхозов). При этом по отношению к крестьянам-единоличникам, число которых сначала еще было велико, проводились кампании по "ликвидации кулачества как класса" и постоянно - политика налогов и сборов [9]. Того, кто вступил в колхоз не из страха быть объявленным кулаком и подвергнуться экспроприации и депортации, принуждали к продаже имущества путем дискриминации: слишком высоких налогов и сборов для крестьян-единоличников. Каждый год жертвами налоговой кампании становилась значительная часть крестьян-единоличников, имущество которых продавалось на принудительных аукционах. До 1936 г. этот процесс ликвидации зашел так далеко, что семьи, оставшиеся вне колхозов, едва ли имели больше земли и скота, чем колхозники с их приусадебными участками. Поэтому в 1937 г. советская власть постановила в будущем оставить в покое этих бывших крестьян, практически превратившихся в стариков, живущих на выделе, если они уже не были полностью работоспособны [10]. Затем в конце 1930-х годов террор для поддержания колхозов был направлен даже против части колхозного населения, которая в западных районах страны жила децентрализованно на хуторах и тем самым не поддавалась прямому контролю. Между 1939 и 1941 г. последовало переселение этих людей в соответствующий центральный населенный пункт колхоза с жестоким принуждением, включавшим в себя сжигание жилых домов непокорных [11].
Насколько колхозники рассматривали свое вынужденное объединение в колхозы как временное, становится видно из событий после хорошего урожая 1937 г. С дореволюционных времен крестьяне привыкли в периоды нужды, как, например, после плохого урожая, объединяться и временно хозяйствовать вместе. Затем, как только положение улучшалось, они возвращались к индивидуальному способу хозяйствования. Очевидно, многие колхозники видели в колхозе такую же временную форму для преодоления бедственной ситуации. После урожая 1937 г. - единственного урожая после завершения коллективизации, когда урожаи на гектар были довольно высокими в связи с исключительно благоприятными погодными условиями - колхозники во многих колхозах впервые получили больше зерна, чем им было нужно для покрытия насущных потребностей в продовольствии и корме для скота. Но вместо того, чтобы укрепить колхозную систему, рекордный урожай покачнул ее. С излишками, которые они теперь имели, колхозники попытались снова перейти к самостоятельному существованию. Предпосылкой для этого им казалось - строго запрещенное колхозникам - приобретение рабочей лошади.
У отдельных крестьян, которые упорно сопротивлялись вступлению в колхоз и потому потеряли практически всю свою землю, все еще была лошадь, и они превратились в частных предпринимателей на селе, которые почти не занимались сельским хозяйством, но оказывали все виды услуг, в том числе транспортные. Государственная принудительная экономика в значительной мере упустила из виду эту потребность на селе. Частные владельцы лошадей здесь натолкнулись на неудовлетворенный спрос на услуги, который они удовлетворяли с помощью своей лошади и тем самым получали хороший доход. Даже государственные предприятия время от времени вынуждены были пользоваться их услугами. Крестьяне воспринимали отсутствие собственной лошади как непрекращающееся унижение. Снова и снова колхозное руководство отказывалось предоставить им лошадь, чтобы вспахать приусадебный участок или перевезти товары на рынок. Поэтому после урожая 1937 г., очевидно, многие колхозники подали заявление о выходе из колхоза, чтобы иметь возможность приобрести лошадь и тем самым хозяйствовать самостоятельно. Так как руководство колхоза, как правило, не разрешало им выйти, им не оставалось ничего другого, как провоцировать свое исключение неблаговидным поведением. Но и эта попытка вырваться из колхоза была быстро пресечена правительством. Весной 1938 г. началась кампания против председателей колхозов из-за якобы незаконных исключений колхозников. Обвиняя руководителей колхозов в "нарушении колхозной демократии" и в изгнании из колхозов вступивших по доброй воле колхозников, партия ставила факты с ног на голову. С введением "налога на лошадь" осенью 1938 г. была закрыта последняя лазейка для существования вне колхоза. Государство обложило всех владельцев лошадей таким высоким налогом, что они были разорены и вынуждены продавать своих лошадей. В начале 1939 г. все эти частные предприниматели исчезли [12]. Насколько мало колхозная система принималась колхозниками как окончательный порядок, снова обнаружилось во время Второй мировой войны. Колхозы ни в коем случае не были надежным бастионом коммунизма. Известно, что после нападения Германии среди колхозников быстро распространились слухи, что Сталин после окончания войны планирует роспуск колхозов. Правда, мы не знаем, распространялись ли эти слухи правительством намеренно, но оно, очевидно, не пыталось опровергнуть эти слухи. Надежда на изменение курса в аграрной политике наверняка мотивировала крестьян прилагать дополнительные усилия во время Великой отечественной войны. Несомненно, Сталин должен был опасаться недовольства крестьян из-за того, что их положение во время войны было хуже по сравнению с другими слоями населения. Временное ослабление центрального контроля, которое в некоторых местах привело к роспуску колхозов, закончилось сразу после окончания войны, и там, где необходимо, была проведена "повторная коллективизация" [13]. Не только отношение крестьян, но и экономические причины способствовали тому, что длительное существование колхозов оставалось под вопросом. Так, колхозам не давали возможности владеть механизированной техникой, такой, как трактора и комбайны. Решению оставить современную технику в государственной собственности способствовали экономические причины, такие, как недостаток аграрной техники вообще, но прежде всего недоверие государства по отношению к колхозам. Несколько соседних колхозов обслуживалось государственной машинно-тракторной станцией (МТС), которая проводила определенные работы на колхозных полях своими тракторами и комбайнами. К ним относились пахота, иногда также боронование, а затем с середины 1930-х годов все больше уборка зерна. Зависимость от работы МТС означала, что колхоз не полностью держал процесс сельскохозяйственного производства на своих полях под контролем и мог оказывать только относительное влияние на качество полевых работ, которые часто проводились тракторами и комбайнами из соседних колхозов. К тому же колхоз должен был платить натурой за услуги МТС, так что все большая часть урожая зерна отдавалась государству не только путем обязательной сдачи, но и через оплату МТС.
Возможно ли было существование колхозов без постоянного государственного принуждения? Если да, то наверняка только при проведении совершенно другой политики, которая гарантировала бы колхозникам материальный стимул к работе в колхозе путем твердого заработка и тем самым доход от одного только участия в работе колхоза. Но этого партийное руководство, очевидно, не хотело. Сталин даже планировал после Второй мировой войны роспуск совхозов и их преобразование в колхозы, поскольку производственная форма совхозов была для государства "слишком дорогой" [14]. Действительно, совхозы терпели большие убытки, поскольку занятым здесь наемным рабочим платили постоянную месячную зарплату. Форму предприятия, которая могла поддерживаться только благодаря постоянному принуждению, нельзя считать стабильной. В области сельского хозяйства сталинизм тем самым не достиг ничего долговременного. Любое изменение центральной политики должно было снова поставить под вопрос производственную форму колхозов. Такое положение сложилось после смерти Сталина в 1953 г. В середине 1950-х годов при сильном стремлении к частной инициативе и уменьшении налогового бремени, лежавшего на приусадебных хозяйствах, вопрос об их существовании снова был открыт, и можно было предположить изменение направления с переходом к аграрной структуре, которая вернулась бы к крестьянину-единоличнику.
3. Функции террора
Почему сталинизм в такой сильной мере опирался на массовый террор по отношению к населению? В действительности фаза, когда террор применялся длительное время, ограничивается 1927-28 -1953 гг. Аресты функционеров в области торговли весной 1927 г. были первыми предвестниками, за которыми последовали массовые аресты, чтобы повлиять на заготовки зерна с начала 1928 г. [15]. Непосредственно после смерти Сталина массовый террор прекратился, и наметившейся в начале 1950-х гг. волны арестов евреев не произошло. Действительно ли, как предполагает Гетти [16] на основе партийных документов, в особенности о большой чистке, речь шла в первую очередь о том, что во всем и каждом видели угрозу? Может ли, таким образом, террор проистекать из слабости режима, не существующей в действительности, но ощущаемой партийными вождями? Взгляд на сельское хозяйство, которое, несомненно, находилось в центре многих волн террора, предполагает другой ответ. От крестьян в определенные периоды исходила не только воображаемая, но реальная угроза дальнейшему существованию большевистского господства. В этом отношении в дальнейшем следует задать вопрос, когда применялся террор против сельского населения. Если удастся показать, что в периоды реальной угрозы режим применял иные средства, чем террор, то напрашивается вывод, что его следует интерпретировать как признак силы, а не слабости системы. Партийное руководство в начале принудительной коллективизации в конце 1929 г. сначала делало ставку на применение террора. Крестьян нужно было запугать так, чтобы они "добровольно" согласились на вступление в колхоз. Сообщения, поступавшие осенью 1929 г., свидетельствуют, что крестьяне оказывали мало сопротивления этим принудительным мероприятиям. Поступки, вызванные отчаянием, такие как убийство активистов и поджоги, служили для государства скорее предлогом, чтобы еще более сурово действовать по отношению к сопротивлявшимся и усилить страх остальных крестьян перед репрессиями [17]. Но когда возникшие в деревне бригады по коллективизации начали обобществлять все крестьянские средства производства, включая корову и мелкий скот, ситуация стала опасной для большевиков. В это время женский протест, так называемый бабий бунт, который возникал уже раньше при отдельных мероприятиях, таких, как снятие церковных колоколов, начал перерастать из локальных акций в массовый протест, быстро охватывавший целые регионы. Женщины протестовали против того, что у них отбирали корову, необходимую для выживания семьи. Режим был бессилен по отношению к женщинам.
В феврале 1930 г. целые области вышли из-под контроля. Так как режим опасался солидаризации регулярных частей армии, состоявшей преимущественно из крестьянских сыновей, с протестовавшими крестьянками, для подавления беспорядков могли применяться только специальные подразделения. В этой ситуации реальной угрозы режим не принял решения о дальнейшем усилении террора, что практиковалось незадолго до этого с введением "ликвидации кулачества как класса", а пошел на уступки. С речью Сталина "Головокружение от успехов" кампания по коллективизации была приостановлена. "Перегибы" по отношению к крестьянам были сурово осуждены. Имели место даже отдельные показательные процессы против активистов, посланных партией. Опубликованный в это время примерный устав предусматривал, что у колхозников остается корова и немного мелкого скота. "Отступление" имело непосредственный успех: бабьи бунты пошли на убыль, но наверняка Сталин не рассчитывал, что уступки, необходимые для сохранения власти, будут иметь следствием массовый выход из колхозов [18]. Хотя благодаря уступкам до осени 1930 г. положение на селе стабилизировалось, затем последовал возврат к мерам террора, на которых снова основывались изъятие сельскохозяйственной продукции из деревни, так же, как и продолжение политики коллективизации. Для достижения общих целей террор оказался действенным средством господства, поскольку готовность крестьян к сопротивлению в значительной мере была сломлена из-за постоянной смены государственной политики по отношению к ним. Вредные последствия чрезмерного изъятия зерна из сельского хозяйства к осени 1932 г. снова ухудшили ситуацию на селе так, что это стало опасно для сохранения власти. Правда, режим был уверен, что голод 1932/33 гг. в областях традиционного избытка зерна и вызванная им массовая смерть людей не поставят вопрос о власти. Террор против умиравших от голода крестьян и колхозников усилился немыслимым образом и в конце концов затронул колхозы даже больше, чем крестьян-единолични-ков[19]. Если в официальной кампании вина за катастрофическое недовыполнение планов заготовок возлагалась на крестьянских "саботажников" и тем самым был найден предлог для жестокой расправы с ними, то проведенные одновременно мероприятия по корректировке аграрной политики показывают, что на средний срок ситуация оценивалась как угрожающая власти. Это касалось как внешнего влияния, так и прогнозов дальнейшего развития производства. Признание того, что форсированная индустриализация и коллективизация привели к голоду, могло нанести урон большевикам в глазах мировой общественности. Поэтому было принято решение просто оспаривать существование голода. Это табу было снято только в 1988 г. Стало ясно, что после следующего неурожая голода не избегнут и города, и индустриализация из-за недостатка продуктов питания выльется в массовую гибель людей. Поэтому ответом на голод был не террор, а компромисс с крестьянами в форме уже описанной колхозной системы. Только после преодоления непосредственной угрозы в последующем террор против колхозников, руководства колхозов и единоличников при проведении политики заготовок и налоговой политики снова стал важным средством господства.
Следующая фаза, в которой исходила угроза - теперь не от развития производства, а от самих колхозников -наступила тоже после нападения немцев на Советский Союз. Она, очевидно, оценивалась так серьезно, что не решились делать ставку только на террор. Намеренно пущенные, или, по крайней мере, не опровергнутые слухи о роспуске колхозов и либерализации после окончания войны должны были дополнительно мобилизовать население колхозов на поддержку режима. Террор против крестьян был средством укрепления господства только тогда, когда режим не видел для себя реальной угрозы.
Террор может рассматриваться также как соблазнительно простое средство господства. Так можно было объявить "актом саботажа" все нежелательные действия и бороться с ними. Террор предотвращал желание задать вопрос о собственных причинах трудностей и непокорства. Постановка вопроса о недостатках системы благодаря террору почти систематически исключалась. Но пока эти недостатки существовали, постоянно воспроизводилась и потребность в терроре. Табуизация вопроса о недостатках системы вела к тому, что в самоописании системы можно констатировать удивительно высокую степень лживости. Постоянное воспроизводство этой лжи привело к тому, что, очевидно, некоторые партийные руководители считали ее реальностью. Важнейшими моментами "лжи", раскрытыми при Хрущеве, были "добровольность вступления и членства в колхозах", "благосостояние" жизни на селе, а также тезис о "решении зерновой проблемы".
По утверждению режима, колхозники добровольно вступали в колхозы и добровольно работали в них. Но об этом в подавляющем числе случаев не могло быть и речи. Поэтому террор приучал крестьян "добровольно" делать то, что они не хотели.
Утверждение о "благосостоянии" колхозников препятствовало тому, чтобы задаться вопросом о реальных условиях их жизни, хотя регулярная оценка бюджета семьи документировала картину катастрофической действительности. Правда, в середине 1930-х годов в советской прессе можно встретить много фотографий оборванных и голодающих крестьян, но под ними стоит подпись: "капитализм". Аналогично решение зерновой проблемы. В 1933 г. основополагающим образом изменили составление статистики о сборе урожая. Вместо собранного урожая по приказу сверху был придуман "биологический урожай". Он учитывал количество зерна на корню без учета потерь при уборке, которые составляли около трети урожая. При "биологическом" определении урожая значительной части зарегистрированного урожая не существовало вообще, и тем самым его нельзя было раздать в качестве натуральной премии. Зерно можно было распределять только в том случае, если норма перевыполнялась более чем на 30%. Поэтому колхозники, которые напряженно работали и увеличили сбор урожая, должны были чувствовать себя обманутыми, как и работницы ферм, получавшие нежизнеспособных поросят в помете [20].
4. Вклад сельского хозяйства в индустриализацию и снабжение продовольствием
Большевики всегда стремились к прямому контролю над аграрным производством с исключением рыночных отношений. Коллективизация должна была способствовать тому, чтобы наконец реализовать это представление. После того как произвольное распоряжение излишками аграрной продукции оказалось непригодным для того, чтобы стабилизировать аграрное производство, колхозная система гарантировала государству почти неограниченный доступ к продукции колхозов. Государственные посевные планы, которые составлялись ежегодно и имели характер законов, во всех деталях предписывали аграрным предприятиям и колхозникам, как они должны использовать свои площади и какие культуры выращивать. Затем на основе этих планов рассчитывались объемы обязательных поставок. Правда, разрешалось возделывать больше площади, но ни в коем случае не меньше. Недовыполнение посевных планов расценивалось как преступление против государства, но ни в коем случае не освобождало от обязательных поставок с невозделанных площадей. Аграрную продукцию, которую требовало государство, оно получало якобы в форме натурального плана, при этом ему не надо было расходовать на это значительных финансовых средств. Цены на продукцию, установленные для обязательных поставок, имели скорее символический характер и после сильной инфляции в начале 1930-х годов были значительно ниже реальных производственных расходов. Эта система гарантировала государству очень высокую долю продукции по сравнению с новой экономической политикой; она составляла для технических культур почти 100 %, для зерна (включая натуральную оплату МТС) примерно 40-50% [21]. Правда, это значение для зерна можно считать высоким, только если учитывать урожайность на гектар. При Сталине с советских полей еще снимался урожай, едва ли превышавший количество посеянного зерна больше, чем в четыре раза, что соответствовало урожайности, которая регистрировалась в Европе в раннее новое время перед началом индустриализации. Колхозная система консервировала отсталость; это нужно рассматривать как главную причину того, что количество зерна, имевшееся в распоряжении государства, даже не удовлетворяло полностью внутреннюю потребность (ср. ниже), хотя в абсолютных цифрах оно было в два-три раза больше объема зерна, заготовлявшегося государством в середине 1920-х годов. Но при этом следует учитывать, что в то время немалая часть населения снабжала себя зерном через местные рынки. Рост объема зерна, заготовленного государством, кажется менее впечатляющим и в том случае, если учитывать перемещение населения из села в города и резкое сокращение поголовья лошадей. Из-за сокращения продуктов переработки потребность в зерновых продуктах на душу населения для достаточного питания также была выше.
Тем самым отчетливо проявлялись недостатки колхозной системы. Она не давала аграрным предприятиям стимула к расширению производства по сравнению с государственными обязательствами и этим неизбежно консервировала низкие значения производства. Правда, колхозная система была в состоянии обеспечить государству сравнительно высокую долю продукции растениеводства. Но поскольку она одновременно препятствовала росту урожайности, в абсолютных цифрах государство получало в руки только жалкое количество аграрной продукции. Расширению животноводства препятствовало также то, что государство оставляло колхозам слишком мало зерна на корм скоту. Можно предположить, что связь между недостаточной оплатой аграрной продукции и стагнацией производства была неизвестна государственному и партийному аппарату. Но об этом не могло быть и речи, как показывает пример с производством хлопка. После прекращения импорта в начале 1930-х годов текстильная промышленность полностью зависела от внутреннего производства хлопка, так что приоритетным был рост производства в Средней Азии. Поскольку колхозы, перешедшие на производство хлопка, зависели от подвоза продовольствия, который часто не удавался, несмотря на гарантию государства, а цены на хлопок из-за инфляции упали ниже производственных затрат, производство хлопка стагнировало, при том, что посевные площади расширялись. В 1935 г. государство приняло решение действовать. Так, с этого момента оно в полном объеме несло расходы на оросительные проекты, а также готово было создать материальный стимул для колхозников, работающих в колхозах, производящих хлопок. Цены на хлопок были значительно подняты, это были единственные закупочные цены, покрывавшие производственные расходы. Только в хлопководческих колхозах колхозники получали высокую денежную оплату за свой труд, так что они могли снабжать себя продуктами, покупая их на местных рынках. Это мероприятие немедленно привело к успеху. За короткое время производство хлопка увеличилось вдвое [22]. В связи с этим встает вопрос, почему цены на другую аграрную продукцию не были подняты таким же образом с целью расширения производства. Судя по тому, что известно сегодня из источников, таких соображений не было вообще. Очевидно, для партийного руководства рост производства остальной аграрной продукции был менее важен, чем заинтересованность в получении аграрной продукции от колхозников практически бесплатно. Миллионная масса крестьян считалась дешевым поставщиком аграрной продукции, поскольку - благодаря приусадебным участкам - государство не должно было заботиться об их выживании. Аргументы социального характера при Сталине с 1932 г. не играли роли [23].
Кроме аграрной продукции государство ожидало от сельского хозяйства вклада в индустриализацию в форме перекачки рабочей силы. Во время принудительной коллективизации многие жители деревни буквально спасались бегством; между 1930 и 1932 г. в города устремилось почти 10 млн. человек. Но с кризисом индустриализации и начавшимся бегством из областей, где был голод, бесконтрольному переселению в конце 1932 г. был поставлен заслон введением внутренних паспортов. Колхозники не получили паспортов и тем самым - как раньше крепостные были привязаны к своему клочку земли - были привязаны к своему колхозу. Правда, путем "организованного набора" деревню должно было покидать столько рабочей силы, сколько требовалось в промышленности. Но на практике система функционировала плохо, и полностью устранить рынок в отношении фактора труда не удалось. Для колхозников предлагаемые формы занятости были не слишком привлекательными, поскольку речь шла о сезонных работах, часто в очень тяжелых условиях (лесо- и торфозаготовки и т.д.). Кроме того, колхозное руководство рассматривало всех, кто хотел работать в другом месте, как "дезертиров" и пыталось препятствовать тому, чтобы они покидали колхоз, даже если речь шла о приеме на работу на государственные промышленные предприятия. В сел