«Крестовый поход, называемый детским, 1212 год» 3
Причины крестовых походов. 4
ГЛАВА 1. ЮНЫЙ ПРОПОВЕДНИК КРЕСТОВОГО ПОХОДА ДЕТЕЙ – СТЕФАН ИЗ КЛУА. 11
ГЛАВА 2. КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ГЕРМАНСКИХ ДЕТЕЙ. 15
ГЛАВА 3. КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ФРАНЦУЗСКИХ ДЕТЕЙ. 21
ГЛАВА 4. ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ. ЧТО ОСТАЛОСЬ В ПАМЯТИ ЕВРОПЕЙЦЕВ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ ДЕТЕЙ. 23
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 26
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ. 28
Введение.
Знойным засушливым летом 1212 г. произошло событие, которое известно нам как детский крестовый поход.
Хронисты XIII в. подробно описывали феодальные свары и кровавые войны, но не удостоили пристальным вниманием эту трагическую страницу средневековья.
О детских походах упоминают (иногда кратко, одной–двумя строчками, иногда отводя их описанию полстранички) свыше 50 средневековых авторов; из них только более 20 заслуживают доверия, поскольку они либо собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 года. Да и сведения этих авторов очень отрывочны. Вот, например, одно из упоминаний о крестовом походе детей в средневековой хронике:
«Крестовый поход, называемый детским, 1212 год»
«В означенную эпоху была предпринята смехотворная вылазка: дети и несмышленые люди поспешно и необдуманно выступили в крестовый поход, движимые скорее любопытством, нежели заботой о спасении души. В эту экспедицию отправились дети обоего пола, отроки и отроковицы, да не только малые дети, но и взрослые, замужние женщины и девицы – все они шли толпами с пустыми кошельками, наводнив не только всю Германию, но и страну Галлов и Бургундию. Ни друзья, ни родственники никоим способом не могли удержать их дома: они пускались на любые уловки, чтобы отправиться в путь. Дело дошло до того, что повсюду, в деревнях и прямо в поле люди оставляли свои орудия, бросая на месте даже те, что были у них в руках, и присоединялись к шествию. Поскольку, встречаясь с подобными событиями, мы нередко являем собой крайне легковерную толпу, многие люди, усмотрев в сем знак истинного благочестия, исполненного Духа Божия, а не следствие необдуманного порыва, спешили снабдить странников всем необходимым, раздавая им продовольствие и все, в чем они нуждались. Клирикам же и некоторым иным, обладавшим более здравым суждением и обличавшим сие хождение, которое они находили совершенно вздорным, миряне давали яростный отпор, упрекая их в неверии и утверждая, что они противились этому деянию более из зависти и скупости, нежели ради истины и справедливости. Между тем всякое дело, начатое без должного испытания разумом и без опоры на мудрое обсуждение, никогда не приводит ни к чему благому. И вот, когда эти безумные толпы вступили в земли Италии, они разбрелись в разные стороны и рассеялись по городам и весям, и многие из них попали в рабство к местным жителям. Некоторые, как говорят, добрались до моря, и там, доверившись лукавым корабельщикам, дали увезти себя в другие заморские страны. Те же, кто продолжил поход, дойдя до Рима, обнаружили, что дальше идти им было невозможно, поскольку они не имели поддержки от каких-либо властей, и им пришлось наконец признать, что трата сил их была пустой и напрасной, хотя, впрочем, никто не мог снять с них обета совершить крестовый поход – от него были свободны лишь дети, не достигшие сознательного возраста, да старики, согбенные под тяжестью лет. Так, разочарованные и смущенные, пустились они в обратный путь. Привыкнув когда-то шагать из провинции в провинцию толпой, каждый в своей компании и не прекращая песнопений, они теперь возвращались в молчании, поодиночке, босоногие и голодные. Их подвергали всяческим унижениям, и не одна девушка была схвачена насильниками и лишена невинности».1
Самое детальное повествование о детских крестовых походах содержаться в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн (аббатство Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными, является и наименее достоверным.
Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских крестовых походов получила только в произведениях, написанных 40–50 лет спустя после описываемых в них событий, – в компилятивном сочинении французского монаха–доминиканца Винцента из Бовэ «Историческое зерцало», в «Большой хронике» английского монаха из Сент-Олбанса Матвея Парижского и в некоторых других, где исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии.2
Религиозные авторы последующих веков по понятным причинам обходили молчанием страшный сюжет. А просвещенные светские писатели, даже самые злоязычные и беспощадные, считали, по-видимому, напоминание о бессмысленной гибели почти ста тысяч детей "ударом ниже пояса", недостойным приемом в полемике с церковниками. Маститые же историки видели в нелепом предприятии детей лишь очевидную бесспорную глупость, на исследование которой нецелесообразно затрачивать умственный потенциал. И потому детскому крестовому походу уделяются в солидных исторических исследованиях, посвященных крестоносцам, в лучшем случае считанные страницы между описаниями четвертого (1202–1204) и пятого (1217–1221) крестовых походов.
Единственным основательным исследованием детского крестового похода остается книга Джорджа Забриски Грея, изданная в 1870 г. и переизданная сто лет спустя. Американский католический священник польского происхождения был безмерно удивлен почти полным забвением столь значительного события, и это подвигло Грея на создание его первой и последней книги, для написания которой пришлось буквально по крохам собирать сведения о крестовом походе детей, рассеянные в хрониках XIII в. Грей грешил лирическими отступлениями, многословием и излишней для историка сентиментальностью. Но прошло вот уже более ста лет, а книга писателя–дилетанта по-прежнему вне конкуренции. Достойного соперника и опровергателя ее не нашлось. Не по нехватке талантов, а по недостатку рвения. А между тем наш век бросил страшный отсвет на ту давнюю трагедию. Нет, новые средневековые документы о детском крестовом походе не обнаружены, но сегодня он видится нам другим, увы, уже менее исключительным.3
Так что же произошло знойным засушливым летом 1212 г.?
Для начала обратимся к истории, рассмотрим причины крестовых походов вообще и поход детей в частности.
Причины крестовых походов.
Уже довольно давно Европа с тревогой смотрела на то, что происходило в Палестине. Рассказы возвращавшихся оттуда в Европу паломников о претерпеваемых ими в Святой Земле преследованиях и оскорблениях волновали европейские народы. Мало–помалу создалось убеждение в необходимости помочь христианству на Востоке и возвратить христианскому миру его наиболее драгоценные и почитаемые святыни. Но для того, чтобы на это предприятие Европа в течение двух столетий высылала многочисленные полчища разнообразных народностей, надо было иметь особые основания и особую обстановку.
Причин было в Европе немало, которые помогали осуществлению мысли о крестовых походах. Средневековое общество вообще отличалось религиозным настроением; поэтому подвиги за веру и на благо христианства были особенно понятны в то время. В XI веке усилилось и получило большое влияние клюнийское движение, которое вызвало еще большее стремление к духовным подвигам.
По мнению Жоржа Дюби, крестовые походы были своеобразной формой паломничества. Ибо «паломничество было формой покаяния, испытания, средством очищения, подготовкой к Судному дню. Это был также и символ: отдать швартовы и взять курс на Ханаан было как бы прелюдией к земной смерти и обретению другой жизни. Паломничество было и удовольствием: путешествие по далеким странам доставляло развлечение удрученным серостью этого мира. Путешествовали группой, компанией приятелей. И, отправляясь в Сантьяго–де–Компостела или в Иерусалим, рыцари брали с собой оружие, рассчитывая слегка потеребить неверных; в ходе таких путешествий и оформилась идея священной войны и крестовых походов. Паломничество мало чем отличалось от путешествий, периодически предпринимавшихся рыцарями, спешившими на службу при дворе сеньора. Только на этот раз речь шла о службе другим сеньорам – святым».4
Большое значение для крестовых походов имело и возвышение папства. Папы понимали, что если они станут во главе движения в пользу освобождения Гроба Господня и освободят его, то их влияние и величие достигнут необычайных размеров. Уже папа Григорий VII мечтал о крестовом походе, но привести его в исполнение не смог.
Кроме того, для всех классов средневекового общества крестовые походы казались весьма привлекательными и с мирских точек зрения. Бароны и рыцари, помимо религиозных побуждений, надеялись на славные подвиги, на наживу, на удовлетворение своего честолюбия; купцы рассчитывали увеличить свою прибыль расширением торговли с Востоком; угнетенные крестьяне освобождались за участие в крестовом походе от крепостной зависимости и знали, что во время их отсутствия церковь и государство будут заботиться об оставленных ими на родине семьях; должники и подсудимые знали, что во время их участия в крестовом походе они не будут преследоваться кредитором или судом.
Итак, наряду с религиозным одушевлением, охватившим Европу, были и другие, чисто мирские, материальные причины для выполнения крестового похода, ибо «земля та [на Востоке, у неверных] течет медом и млеком».5
Опасное положение Византии также действовало на Запад, особенно на папство; хотя византийская церковь и отделилась от западной, тем не менее она оставалась главным оплотом христианства на Востоке и первая принимала на себя удары врагов – нехристиан. Папы, поддержав Византию, в случае успеха крестового похода могли рассчитывать на соединение ее с католической церковью.
Настроение в Западной Европе было подготовлено к крестоносному предприятию. Умоляющие послания византийского императора Алексея Комнина о помощи (доведенный до отчаяния, стесненный положением своего государства, которое стояло на краю гибели, он обратился с посланиями в Западную Европу, в которых умолял о помощи против неверных) дошли до западноевропейских государей и папы как нельзя более вовремя.
Папою в конце XI века был Урбан II, француз по происхождению. На соборе в Плаценции (теперь Пиаченца), в северной Италии, под его руководительством разбирались вопросы о «Божьем мире» ["Божий мир" – обязательное прекращение на сравнительно длительный срок (до 30 лет) военных действий в той или иной стране (области) Западной Европы, предписывавшееся католической церковью в конце Х – XII вв.] и о других полезных церковных делах. В это самое время в Плаценцию были доставлены просьбы Алексея Комнина о помощи. Папа ознакомил собор с содержанием византийского послания; собравшиеся сочувственно отнеслись к сообщению и выразили готовность пойти в поход на неверных.6
Через несколько месяцев в 1095 году Урбан II переехал во Францию, где в городе Клермоне, в южной Франции, был созван новый собор.
На этот собор съехалось очень много народу. В городе не нашлось ни одного здания, которое могло бы вместить всех присутствовавших на соборе. Огромная толпа людей разных сословий, собравшаяся под открытым небом собравшиеся с нетерпением ожидала сообщений о важных событиях. Наконец, 26 ноября Урбан II обратился к собравшимся с пламенной речью. Вот как описывают собор в Клермоне летописцы: “В год от воплощения Господня тысяча девяносто пятый, в то время, когда в Германии царствовал император Генрих [Генрих IV (1050 – 1106), германский король и император "Священной Римской империи" (с 1056)] а во Франции – король Филипп [Филипп I (1052 – 1108), король Франции с 1060], когда во всех частях Европы произрастало многообразное зло и вера колебалась, в Риме был папа Урбан II, муж выдающегося жития и нравов, который обеспечивал святой церкви самое высокое положение и умел обо всем распорядиться быстро и обдуманно.
Видя, как вера христианская безгранично попирается всеми – и духовенством, и мирянами, как владетельные князья беспрестанно воюют меж собой, то одни, то другие – в раздорах друг с другом, миром повсюду пренебрегают, блага земли расхищаются, многие несправедливо содержатся закованными в плену, их бросают в ужаснейшие подземелья, вынуждая выкупать себя за непомерную плату, либо подвергая там тройным пыткам, то есть голоду, жажде, холоду, и они погибают в безвестности; видя, как предаются насильственному поруганию святыни, повергаются в огонь монастыри и села, не щадя никого из смертных, насмехаются над всем божеским и человеческим; услышав также, что внутренние области Романии [В эпоху крестовых походов Романией назывались малоазийские территории Византии и другие области] захвачены у христиан турками и подвергаются опасным и опустошительным нападениям, папа, побужденный благочестием и любовью и действуя по мановению божьему, перевалил через горы и с помощью соответствующим образом назначенных легатов распорядился созывать собор в Оверни [Овернь – историческая область Франции в пределах Центрального Французского массива.] в Клермоне – так называется этот город, где собрались триста десять епископов и аббатов, опираясь на свои посохи..."7
Такую торжественную и, по средневековым понятиям, аргументированную увертюру к крестовым походам дает в своей "Иерусалимской истории" французский священник и хронист Фульхерий Шартрский, сопровождавший в качестве капеллана графа Балдуина Бульонского во время похода к Эдессе.
Уже ранней весной 1096 г. войска крестоносцев выступили в поход. Их путеводной звездой стал Святой город – Иерусалим.8
Разнесенная по городам и весям и многократно повторенная армией епископов, священников и монахов Клермонская проповедь с ее идеей освобождения «Гроба Господня» от неверных и обещанием участникам похода полного прощения грехов вызвала всеобщий духовный подъем и широчайший отклик во всем западном мире. Массы простого народа, охваченные порывом религиозного энтузиазма, устремились в «святое паломничество», опередив рыцарей, которым требовалось время на подготовку снаряжения и улаживание семейных и имущественных дел. Аббат Гвиберт Ножанский пишет в своей «Истории»: «...Каждый, кому быстрая молва доставляла папское предписание, шел к своим соседям и родичам, увещевая [их] вступить на стезю Господню, как называли тогда ожидаемый поход. Уже возгорелось усердие графов, и рыцарство стало подумывать о походе, когда отвага бедняков воспламенилась столь великим рвением, что никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей: всякий пускал в распродажу лучшую часть имущества за ничтожную цену, как будто он находился в жестоком рабстве, или был заключен в темницу, и дело шло о скорейшем выкупе... Что сказать о детях, о старцах, собиравшихся на войну? Кто может сосчитать девиц и стариков, подавленных бременем лет? – Все воспевают войну, коли и не принимают в ней участия; все жаждут мученичества, на которое идут, чтобы пасть под ударами мечей, и говорят: «Вы, молодые, вступайте в бой, а нам да будет дозволено заслужить пред Христом своими страданиями».9
«Некоторые бедняки, подковав быков, как то делают с лошадьми, и запрягши их в двухколесные тележки, на которых помещался их скудный скарб вместе с малыми детьми, тащили все это с собою; когда дети эти лицезрели попадавшийся им на пути какой-нибудь замок или город, они вопрошали, не Иерусалим ли это, к которому стремятся... Пока князья, нуждавшиеся в больших средствах на содержание тех, кто составлял их свиту, долго и мешковато подготовлялись к походу, простой народ, бедный средствами, но многочисленный, собрался вокруг некоего Петра Пустынника и повиновался ему, как своему предводителю... Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы [сами] видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не припомню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы подобные почести. Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему... Вот этот-то человек, собрав многочисленное воинство, увлеченное отчасти общим порывом, а отчасти его проповедями, решился направить свой путь через землю венгров...»10
Попутно толпы бедноты и отдельные отряды рыцарской вольницы грабили местных жителей, устраивали погромы и сами несли немалые потери. Дошедшие летом до Константинополя крестьянские отряды были предусмотрительно переправлены в Малую Азию и в октябре 1096 г. полностью истреблены сельджуками.
В конце 1096 г. в Константинополь начали прибывать и крестоносные отряды феодалов. После многочисленных стычек и долгих уговоров, обязавшись вернуть византийскому императору те земли, которые будут отвоеваны ими у турок, крестоносцы переправились в Малую Азию.
На захваченных крестоносцами землях к началу XII в. было образовано четыре государства: Иерусалимское королевство, графство Триполи, княжество Антиохийское и графство Эдесское, в которых были воспроизведены феодальные порядки, господствовавшие в Западной Европе, в более «чистом», классическом виде. Огромную роль в этих государствах играла католическая церковь и специально созданные ею организации – духовно-рыцарские ордена, имевшие чрезвычайно широкие привилегии.
Успехи крестоносцев на Востоке в значительной мере обусловливались отсутствием единства в рядах самих мусульман, борьбой между мелкими местными правителями. Как только началось сплочение мусульманских государств, крестоносцы стали терять свои владения: Эдессу уже в 1144 г. Призванный поправить положение Второй крестовый поход (1147 – 1149 гг.), вдохновленный Бернаром Клервоским и возглавленный французским королем Людовиком VII и германским королем Конрадом III, оказался неудачным. В 1187 г. Саладину, объединившему под своей властью Египет и Сирию, удалось овладеть Иерусалимом, что послужило причиной Третьего крестового похода (1189 – 1192 гг.), во главе которого стояли три европейских государя: германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Август и английский король Ричард I Львиное Сердце. В этом походе с небывалой силой проявились растущие англо–французские противоречия, парализовавшие военный потенциал крестоносцев после гибели Фридриха и ухода немецких отрядов. Взятая после долгой, двухлетней, осады Акра стала столицей Иерусалимского королевства. Иерусалим же остался в руках мусульман. Ричард I, не завершив свой обет, был вынужден покинуть Палестину (предварительно договорившись с Саладином о разрешении паломникам и купцам в течение трех лет посещать Иерусалим) после того как Филипп II, внезапно уехавший в Европу, заключил там союз против него с новым германским императором Генрихом VI.
В начатом по призыву папы Иннокентия II Четвертом крестовом походе (1202 – 1204 гг.), пожалуй, впервые отчетливо проявились как расхождения между мирскими и религиозными устремлениями его участников, так и рост универсалистских притязаний папского престола в условиях резкого обострения отношений с Византией. Выступив в поход против мусульман Египта, крестоносцы, задолжавшие венецианцам за перевозку по морю, вернули свой долг, завоевав соперничавший с Венецией христианский купеческий город Задар, сюзереном которого был король Венгрии, а завершили поход штурмом и разграблением Константинополя, беспощадными расправами с его жителями и уничтожением многих произведений искусства.
Обоснования такого радикального изменения направленности похода самими крестоносцами не оставляют сомнения в том, что оно было далеко не случайным, хотя, возможно, и не предрешенным. Гунтер Пэрисский так объясняет мотивы участников похода в своей «Истории завоевания Константинополя»: «...Они знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным городом, и не думали, что его покорение нашими явилось бы очень уж неугодным верховному понтифику или даже (самому) Богу. В особенности же к этому побуждали [крестоносцев] венецианцы, чьим флотом они пользовались для плавания, – [венецианцы действовали так] отчасти в надежде получить обещанные деньги, до которых народ этот весьма жаден, отчасти – потому, что город этот, сильный – множеством кораблей, притязал на главенство и господство во всем этом море... Была, однако, как мы верим, и другая причина, намного более древняя [по происхождению] и важная [чем все эти], а именно – совет благости господа, который намеревался таким образом унизить этот народ, преисполнившийся гордыней из-за своего богатства, и привести [его] к миру и согласию со святой вселенской церковью. Казалось соответствующим [предначертаниям божьим], чтобы народ этот, который нельзя было исправить иным способом, был бы наказан смертью немногих и потерей мирских благ, коими он владел в изобилии, и чтобы народ пилигримов обогатился добычей, [взятой] у гордецов, а вся [их] земля перешла бы в наше владение, и чтобы западная церковь украсилась священными реликвиями, которые присвоили себе недостойные {греки), и вечно радовались бы им. Особенно важно еще и то, что этот часто упоминаемый [нами] город, который всегда был вероломен [по отношению] к пилигримам, поменяв, наконец, соизволением божьим, своих жителей, пребудет верным и единодушным [единоверным] и сможет оказывать нам тем более постоянную помощь в одолении варваров, в завоевании Святой земли и овладении ею, что находится в большой близости к ней…»11 В письме неизвестного рыцаря, участника событий, мы находим более лаконичное объяснение: «...[Мы] выполняли дело Спасителя, [такое], чтобы восточная церковь, столицей коей был Константинополь, с императором и всею своею империей) признала бы себя дочерью своего главы – римского первосвященника и преданно повиновалась бы ему во всем с надлежащим смирением...»12
После захвата половины Византийской империи планы дальнейшего похода на Восток и «освобождения Гроба Господня» были отставлены. На завоеванной территории крестоносцы основали так называемую Латинскую империю (в отличие от «Греческой» – Византийской), которая просуществовала недолго. В 1261 г. греки снова овладели Константинополем и восстановили Византийскую империю, правда, последней так и не удалось никогда оправиться от того разгрома, которому подвергли ее «христианские рыцари».
Разруха, усобицы и изнурительные крестовые походы опустошали европейские города и деревни. Люди не хотели даже думать об очередной кровавой бойне за "Гроб Господень". Не унималась лишь папская курия. Папа Иннокентий III непрестанно рассылал своих легатов, чтобы те воодушевляли массы и баронов на новый поход против неверных. И народы воодушевлялись. Но лишь на словах. Никто не торопился стяжать воинскую славу и сложить голову за "второй рай утех" даже ради того, чтобы сразу попасть в первый. Папа разражался угрозами опалы и отлучения, священники изощрялись в красноречии, а народ, надрывая глотки в криках одобрения, упрямо не желал пополнять ряды крестоносного воинства.
Как же все-таки выбить искру и разжечь пожар священной войны в столь тяжелые для церкви времена? Народ, прежде бывший что порох (тогда еще не изобретенный), теперь словно мокрый валежник! Что ж, иного народа не предвидится и надобно искать кресало поискристей прежнего!
Идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от «неверных», не угасала в Европе, несмотря на постигшие крестоносце в неудачи во время третьего крестового похода.
После захвата рыцарями Константинополя во время четвертого крестового похода идея освобождения «Гроба Господня» получила новый импульс: «Божье дело» будет успешным, если оно окажется в руках тех, кто менее всех погряз в грехах и корысти.
Так, Петр Блуасский, написавший трактат «О необходимости ускорения иерусалимского похода», порицал в нем рыцарей, превративших крестовый поход в мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лильский в одной из своих проповедей сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков. «Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония (продажность), ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов – обман, ни у городской черни, где свило себе гнездо воровство». И – опять тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над «неверными».13
На фоне таких проповедей многие люди того времени пришли к убеждению: если обремененные грехами взрослые люди не могут вернуть Иерусалим, то невинные дети должны исполнить эту задачу, так как им поможет Бог. И тут, к радости папы во Франции появился пророк–отрок, начавший проповедовать крестовый поход.
Глава 1. Юный проповедник крестового похода детей – Стефан из Клуа.
В 1200 г. (а может, в следующем) неподалеку от Орлеана в деревушке Клуа (а может, в другом месте) родился крестьянский мальчик по имени Стефан (а может, Этьенн). Это слишком похоже на зачин сказки, но это только воспроизведение небрежности тогдашних хронистов и разнобой в их рассказах о детском крестовом походе. Впрочем, сказочный зачин вполне уместен для рассказа о сказочной судьбе.14 Вот о чем рассказывают хроники.
Как все крестьянские дети, Стефан с малых лет помогал родителям – пас скот. От сверстников он отличался только чуть большей набожностью: Стефан чаще других бывал в церкви, горше других плакал от переполнявших его чувств во время литургий и крестных ходов. Сызмала его потрясал апрельский "ход черных крестов" – торжественная процессия в день святого Марка, участники которой несли обвитые черной холстиной кресты. В этот день возносили молитвы за воинов, полегших в святой земле, за мучимых в мусульманском рабстве. И мальчик воспламенялся вместе с толпой, яростно клявшей неверных.
Не раз сеченная спина не позволяла глазам Стефана отвлекаться от стада. Зато мысленно он постоянно находился за морем, в святой земле.
В один из теплых майских дней 1212 г. он повстречался с монахом–пилигримом, идущим из Палестины и попросившим подаяния.
Монах принял поданый кусок хлеба и стал рассказывать о заморских чудесах и подвигах. Стефан зачарованно слушал. Вдруг монах прервал свой рассказ, а потом неожиданно, что он Иисус Христос.
Все дальнейшее было как во сне (или же сном мальчика была эта встреча). Монах–Христос велел мальчику стать во главе небывалого крестового похода – детского, ибо "от уст младенцев исходит сила на врага". Нет нужды ни в мечах, ни в доспехах – для покорения мусульман, будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах. Затем онемевший Стефан принял из рук монаха свиток – письмо к королю Франции. После чего монах быстро ушел прочь (растворился в воздухе?).
Стефан не мог более оставаться пастухом. Всевышний призвал его на подвиг. Запыхавшись, мальчик примчался домой и десятки раз пересказывал случившееся с ним родителям и соседям, которые тщетно вглядывались (ибо были неграмотными) в слова загадочного свитка. Ни насмешки, ни подзатыльники не охладили рвения Стефана. Назавтра он собрал котомку, взял посох и направился в Сен–Дени – в аббатство святого Дениса, патрона Франции. Мальчик верно рассудил, что собирать добровольцев для детского похода надо в месте наибольшего стечения паломников.
И вот – раннее утро. Щуплый мальчик с котомкой и посохом на пустынной дороге. "Снежный ком" покатился. Мальчика еще можно остановить, удержать, связать и бросить "остыть" в подвал. Но ведь никто не предвидел трагического будущего.
Один из хронистов свидетельствует "по совести и по истине", что Стефан был "рано возмужавшим негодяем и гнездилищем всех пороков". Но эти строки были написаны спустя тридцать лет после печального финала безумной затеи, когда задним числом стали искать козла отпущения. Ведь имей Стефан дурную репутацию в Клуа, мнимый Христос не выбрал бы его на роль святого. Вряд ли стоит называть Стефана и юродивым, как это делают советские исследователи. Он мог быть просто экзальтированным доверчивым мальчиком, сметливым и речистым.15
По пути Стефан задерживался в городах и деревеньках, где своими речами собирал десятки и сотни людей. От многочисленных повторов он перестал робеть и путаться в словах. В Сен–Дени пришел уже опытный маленький оратор. Аббатство, расположенное в девяти километрах от Парижа, притягивало многотысячные толпы паломников. Стефана там приняли отлично: святость места располагала к ожиданию чуда – и вот оно: ребенок–златоуст. Пастушонок бойко пересказывал все, что слышал от пилигримов, ловко вышибал слезу у толп, которые и пришли–то за тем, чтобы умиляться и плакать! "Спаси, господи, страждующих в плену!" Стефан указывал на мощи святого Дениса, хранимые среди злата и драгоценных каменьев, чтимые толпами христиан. А затем вопрошал: такова ли судьба гроба самого господа, вседневно оскверняемого неверными? И выхватывал из-за пазухи свиток, и толпы гудели, когда отрок с горящими глазами потрясал перед ними непреложным велением Христа, обращенным к королю. Стефан вспоминал о множестве чудес и знамений, поданных ему господом. Например, накануне появления монаха–Христа стадо забрело в пшеницу. Стефан погнался с хворостиной за коровами – а те вдруг пали перед ним на колени! "Не так ли и нехристи падут пред нами!"
Стефан проповедовал перед взрослыми. Но в толпе были сотни детей, которых тогда частенько брали с собой старшие, направляясь к святым местам.
Через неделю чудесный отрок вошел в моду, выстояв в острой конкуренции со взрослыми краснобаями и юродивыми. К тому же Стефан исцелял хромых и слепых, являл и иные знаки святости.
С горячей верой слушали нового чудотворца дети. Он взывал к их тайным мечтам: о ратных подвигах, о путешествиях, о славе, о служении господу, о свободе от родительской опеки. А как это льстило честолюбию подростков! Ведь господь избрал своим орудием не грешных и алчных взрослых, а их – детей!
Паломники расходились по городам и весям Франции. Взрослые очень скоро забыли о Стефане. Зато дети взахлеб рассказывали всюду о ровеснике – чудотворце и ораторе, поражая воображение соседских детей и давая друг другу страшные клятвы помочь Стефану. И вот уже игры в рыцарей и оруженосцев заброшены, французские ребятишки начали опасную игру в христово воинство. Дети Бретани, Нормандии и Аквитании, Оверни и Гаскони, пока взрослые всех этих областей ссорились и воевали друг с другом, стали объединяться вокруг идеи, выше и чище которой не было в XIII в.
Хроники умалчивают, был ли Стефан для папы счастливой находкой, или кто-то из прелатов, а может, и сам понтифик заранее запланировали явление мальчика–святого. Принадлежала ли сутана, мелькнувшая в видении Стефана, никем не уполномоченному монаху–фанатику или переодетому посланцу Иннокентия III – теперь уже не дознаться. Да и неважно, где возникла идея детского крестоносного движения – в недрах папской курии или в ребячьих головах. Папа ухватился за нее железной хваткой.16
Теперь все служило добрым предзнаменованием для детского похода: плодовитость лягушек, столкновения собачьих стай, даже начинающаяся засуха. То там, то здесь появлялись "пророки" двенадцати, десяти и даже восьми лет от роду. Все они твердили, что посланы Стефаном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все эти пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса...
Детвора формировала отряды и маршировала по окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия, поющего гимны и псалмы, находился свой пророк, за ним несли орифламму – копию стяга святого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи, размахивали курящимися кадильницами.
А какое это было заманчивое зрелище для детей знати, которые наблюдали торжественный ход сверстников из своих замков и домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или старший брат. Кто-то из них погиб. И вот – возможность отомстить неверным, стяжать славу, продолжить дело старшего поколения. И дети из знатных семей с энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями Христа и Приснодевы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были подчиняться худородному сверстнику–пророку.
В движение включилось немало и девочек, которые тоже мечтали о святой земле, подвигах и свободе от родительской власти. Вожаки не гнали "девчонок" – хотелось собрать армию побольше. Многие девочки ради безопасности и для удобства движений переодевались мальчиками.
Как только Стефан (еще не истек май!) объявил местом сбора Вандом, туда стали сходиться сотни и тысячи подростков. С ними были немногочисленные взрослые: монахи и священники, идущие, по выражению преподобного Грея, "всласть пограбить или вдосталь намолиться", городская и деревенская беднота, присоединившаяся к детям "не для Иисуса, а ради хлеба куса"; а всего больше – воры, шулера, разный преступный сброд, который надеялся поживиться за счет знатных детей, хорошо снаряженных в дорогу. Многие взрослые искренне верили в успех похода без оружия и надеялись, что им достанется богатая добыча. Были с детьми и старцы, впавшие во второе детство. Сотни продажных женщин вились вокруг отпрысков знатных семей. Так что отряды получались на диво пестрые. И в прежних крестовых походах участвовали дети, старики, орды магдалин и всяческие подонки. Но раньше они были лишь довеском, а ядро христова воинства составляли искусные в ратном деле бароны и рыцари. Теперь вместо плечистых мужей в латах и кольчугах ядро воинства составляли безоружные дети.
Но куда же смотрели власти и, главное, родители?
Все ждали, что дети «перебесятся» и успокоятся.
Король Филипп II Август, неутомимый собиратель французских земель, коварный и дальновидный политик, поначалу одобрил инициативу детей. Филипп хотел иметь папу на своей стороне в войне с английским королем и был не прочь угодить Иннокентию III и организовать крестовый поход, да только власти его на то не хватало. Как вдруг – эта затея детей, шум, энтузиазм. Разумеется, все это должно зажечь сердца баронов и рыцарей праведным гневом против неверных!
Однако взрослые не потеряли голову. А детская "возня" стала угрожать спокойствию государства. Ребята бросают дома, бегут в Вандом, и в самом деле собираются двинуться к морю! Но с другой стороны, папа отмалчивается, легаты агитируют за поход... Осторожный Филипп II опасался прогневать понтифика, но все же обратился к ученым недавно созданного Парижского университета. Те ответили твердо: необходимо немедленно остановить детей! Если надо – силой, ибо их поход вдохновлен сатаной! Ответственность была за остановку похода снята с него, и король издал эдикт, повелевающий детям немедля выбросить из головы глупости и разойтись по домам.17
Однако королевский эдикт не произвел впечатления на детей. У ребячьих сердец был владыка могущественнее короля. Дело зашло слишком далеко – окриком его уже не остановить. Лишь малодушные вернулисьдомой. Пэры и бароны не рискнули применить насилие: простой люд сочувствовал этой затее детей и поднялся бы на их защиту. Без бунтов не обошлось бы. Ведь народу только что внушали, что божья воля позволит детям без оружия и кровопролития обратить мусульман в христиан и, таким образом, освободить из рук неверных "Гроб Господень".
К тому же папа заявил громогласно: "Эти дети служат укором нам, взрослым: пока мы спим, они с радостью выступают за святую землю". Иннокентий III все еще надеялся с помощью детей разбудить энтузиазм взрослых. Из далекого Рима он не мог видеть исступленных ребячьих лиц и, вероятно, не сознавал, что уже утратил контроль над ситуацией и не может остановить детский поход. Охвативший детей массовый психоз, искусно подогреваемый церковниками, теперь уже невозможно было сдержать.
Поэтому Филипп II "умыл руки" и не настаивал на выполнении своего эдикта.
В стране стоял стон несчастных родителей. Забавные торжественные детские шествия по округе, столь умилявшие взрослых, превратились в повальное бегс