2. Категория сходства - основная в средневековом научном познании.
3. XVII век - познавать значит различать.
4. От физики Аристотеля - через физику импетуса - к физике Галилея.
5. Мысленный эксперимент - основной метод Галилея.
6. Новое понятие материи. Противоречия Галилея.
7. Распад Космоса - смысл галилеевской научной революции.
8. П.Фейерабенд: пропагандистские приемы - основа успеха Галилея.
9. Научная революция XVII века - первый шаг к современной науке.
Плавное течение научной мысли только кажется нам тако-
вым. Находясь в самом потоке, постоянно ощущая непрерывность
времени, мы не замечаем те скачки и повороты, которые совер-
шает процесс научного мышления. Только оглядываясь назад,
пристально рассматривая последовательность этапов развития
науки, мы обнаруживаем то, что потом называем революцией,
что оказывается определяющим для научного познания на столе-
тия вперед.
Согласно концепции Томаса Куна, развитие науки проходит
ряд последовательных состояний. Начальная стадия характери-
зуется наличием различных точек зрения, отсутствием фунда-
ментальных теорий, общепринятых методов и ценностей. Затем
возникает консенсус членов научного сообщества и создается
единая парадигма - система взглядов и установок, ценностей и
образцов деятельности, которые признаются и разделяются все-
ми членами данного научного сообщества. На её основе осу-
ществляется нормальное развитие науки, накапливаются факты,
совершенствуются теории и методы. В процессе такого развития
возникают аномальные факты, приводящие к кризису, а затем и
к научной революции. В результате революции возникает новая
парадигма и весь процесс повторяется снова.
Одной из таких революций является тот поворот в мышле-
нии, который произошел в европейской науке в XVII веке. Он
послужил причиной становления так называемой "классической
науки", то есть тех представлений в математике, физике, аст-
рономии, связанных с именами Галилея, Декарта, Ньютона, ко-
торые адекватны способу мышления человека, имеющего дело с
обычными размерностями, скоростями, временем. Понятия клас-
сической науки достаточны для повседневной, обыденной жизни.
Они легко доступны пониманию и входят в нашу жизнь с раннего
школьного возраста. В отличии от релятивистских построений
Эйнштейна их можно проверить в любой момент. По словам
А.Койре "они слишком ясны и просты - так ясны и просты, что,
как и все начальные понятия, они трудноуловимы". Именно эта
"очевидность", эта невозможность представить, что может быть
иначе, и делает чрезвычайно интересным и важным попытку
рассмотреть сам процесс перехода от средневековой науки, ос-
нованной на представлениях Аристотеля, к новому научному
мышлению. Этот интерес касается как бы трёх аспектов научной
революции XVII века. Во-первых, исторический: как и почему
именно в это время, именно в Европе она смогла произойти.
Во-вторых, философско-психологический: каковыми были миро-
воззрение и личные качества людей, её осуществивших. И,
в-третьих, прогностический: что в ситуации и способе мышле-
ния того времени можно использовать в качестве указателей
для предсказаний будущих научных революций и открытий.
Надо добавить, что история науки XVII века является
весьма привлекательным объектом для изучения. С одной сторо-
ны это время достаточно удалено от нас, чтобы мы могли бесп-
ристрастно и всеобъемлюще оценить происходящее, будучи уве-
ренными в достоверности оценок, подтвержденных научной прак-
тикой четырёх столетий. С другой - достаточно близко, чтобы
оставить множество документов и первоисточников, которые
позволяют исключить возможность нежелательного влияния
трансляторов, как это имеет место, например, с античной нау-
кой.
* * *
Каков же был способ научного мышления накануне научной
революции XVII века? Вплоть до конца XVI в. основную роль в
знании в рамках западной культуры играла категория сходства.
Мир замыкался на себе самом: земля повторяла небо, лица от-
ражались в звёздах, живопись копировала пространство. И
представления о вещах выступали как повторение - отсюда ме-
тафоры "театр жизни", "зеркало мира". Мишель Фуко в книге
1966 года "Слова и вещи" выделяет четыре типа категорий
сходства в методологии средневекового научного познания.
Пригнаность (convenientia). Пригнаными являются такие
вещи, которые, соприкасаясь краями, соединяются друг с дру-
гом и конец одной обозначает начало другой. Благодаря этому
происходит передача движения, воздействий, свойств от вещи к
вещи. На сочленениях вещей возникают черты сходства, которые
с одной стороны являются знаком некоторого родства, а с дру-
гой - порождают новые сходства, устанавливающие общий поря-
док. Мир - это всеобщая "пригнаность" вещей. Сколько сущест-
вует рыб в воде, столько же имеется на земле животных; всех
вместе в воде и на земле столько же существ, сколько и на
небе, и одни соответствуют другим. А всего существ столько
же, сколько их высшим образом содержится в Боге. Таким обра-
зом, мир образует цепь вещей и замыкается на себе самом. В
каждой точке контакта вещей начинается и кончается звено,
похожее на предыдущее и на последующее. Так круг за кругом
следуют подобия, удерживая крайности - Бога и материю - на
соответствующем расстоянии и одновременно сближая их.
Соперничество (aemulatio). Здесь имеется в виду нечто
подобное тому, как если бы пространственное сочленение было
бы порвано и звенья цепи, разлетевшиеся далеко друг от дру-
га, воспроизводили бы свои замкнутые очертания без всякого
контакта с собой. Посредством соперничества вещи, рассеянные
в мире, вступают между собой в перекличку. Человеческое лицо
соперничает с небом, и как человеческий ум несовершенным об-
разом отражает божественную мудрость, так и глаза с их огра-
ниченным сиянием отражают свет, распространяемый в небе
солнцем и луной. Однако соперничество не оставляет инертными
относительно друг друга обе фигуры, связанные взаимным отра-
жением. Бывает, что одна из них более слабая воспринимает
сильное влияние другой. Так земля является зеркалом усеянно-
го звездами неба. А звезды господствуют над травами, для ко-
торых они являются духовным прообразом, неизменным образцом,
источником скрытых влияний. Здесь одно подобие охватывает
другое, которое в свою очередь его окружает, и, возможно,
будет охвачено другим, которое может возобновляться до бес-
конечности.
Аналогия. Использование этого понятия стало иным, чем в
античной и средневековой науке. В аналогии, которую имеет в
виду Фуко, совмещаются пригнаность и соперничество. Подобно
соперничеству аналогия обеспечивает столкновение сходств в
пространстве. Подобно пригнаности она говорит о их соедине-
ниях и связях. Рассматриваемые ею подобия - более тонкие
сходства их отношений. Аналогия теперь способна установить
неопределенное число черт родства, исходя из одного и того
же момента. Так старая аналогия между растением и животным -
растение это животное, голова которого внизу, а рот (корень)
погружен в землю - теперь усиливается и развивается: расте-
ние - это стоящее животное, питательные вещества в котором
поднимаются снизу вверх, вдоль стебля (тела), и увенчивается
цветами, плодами (головой), так как у животных венозная сеть
также начинается в нижней части живота, причем главная вена
поднимается к сердцу и голове. Посредством аналогий могут
сближаться любые вещи. Особая точка среди аналогий человек,
который находится в пропорциональном отношении и с небом, и
с животными, и с растениями, и с землей, и с металлами, и с
бурями.
Симпатия. Она свободно действует в глубинах мира. В од-
но мгновение она преодолевает огромные пространства, может
появиться в результате единственного контакта, как, напри-
мер, устанавливается контакт в момент рождения человека меж-
ду ним и планетой, которой он управляется. Симпатия приводит
в движение вещи в мире, вызывая взаимное сближение самых от-
даленных из них. Симпатия обеспечивает подвижность вещей:
притягивает тяжелые предметы к тяжести земли, легкие тела
увлекает в невесомый эфир, заставляет поворачиваться вслед
за солнцем большой желтый цветок подсолнуха. Симпатия актив-
но изменяет вещи в направлении тождества, и если бы она не
имела бы противовеса - антипатии - то мир свелся бы к одно-
родной массе, к одной точке. Антипатия сохраняет вещи в их
изоляции друг от друга и препятствует их уподоблению. Она
сохраняет каждую вещь в её стойком отличии, в её стремлении
к самосохранению. Постоянное равновесие симпатии и антипатии
обеспечивает то, что вещи могут походить друг на друга,
сближаться между собой, не поглощая друг друга, не утрачивая
при этом своей неповторимости. Именно этим равновесием объ-
ясняется то, что вещи растут, развиваются, исчезают, но бес-
конечно воспроизводятся, то есть, что существует пространс-
тво и время.
Пригнаность, соперничество, аналогия и симпатия указы-
вают нам пути развития подобия, но не место его существова-
ния не способ его регистрации и опознания. Для того, чтобы
скрытые сходства были бы видимы на поверхности вещей, необ-
ходима зримая примета. Мир подобного - это непременно мир
примет. Знание подобий основывается на определении этих при-
мет и на их расшифровке. Лицо мира покрыто знаками, харак-
терными чертами, и тайными словами, являющимися видимыми
формами невидимых сходств. Например, между волчьим корнем и
глазами существует симпатия. Его семена представляют собой
маленькие черные шарики, помещенные в белые оболочки, подоб-
но векам сверху глаз. Эта отметина сообщает нам, что это
растение помогает при болезнях глаз.
Таким образом, в знании XVI века сходство оказывается
самым универсальным, самым очевидным, но вместе с тем и са-
мым скрытым, подлежащим выявлению элементом, определяющим
форму познания и гарантирующим богатство его содержания. Но
сходство - категория чрезвычайно неустойчивая, так как при
любой попытке её познания отсылает к другому подобию, кото-
рое в свою очередь взывает к новым и так до бесконечности.
Приходится обследовать весь мир, чтобы установить достовер-
ность самой поверхностной аналогии. Такое знание получается
из бесконечного нагромождения утверждений, влекущихся друг
за другом. Поэтому, начиная с самых основ, оно будет зыбким.
Простое сложение - единственная форма связи элементов зна-
ния. Отсюда бесконечные реестры, отсюда их однообразие.
Именно здесь вступает в дело категория Космоса. Это
старое платоновское понятие сохранило свою жизнеспособность
в течение средневековья и Возрождения. В XVI веке понятие
Космоса играет основополагающую роль в знании, выполняя две
определенные функции. Во-первых, как категория мышления, оно
гарантирует исследованию, что каждая вещь при более широком
охвате найдет свое зеркало и свое космическое подтверждение.
Во-вторых, как всеобщая конфигурация природы, оно устанавли-
вает пределы на пути неустанного движения сменяющих друг
друга подобий, то есть указывается на то, что существует
большой мир и его границами обозначены пределы для всех ве-
щей, в них развертывается действие всех подобий. В рамках
системы, где приметы и подобия взаимно переплетаются в бес-
конечном витке, было совершенно необходимо, чтобы в сущест-
вовании Космоса мыслилась гарантия знания XVI века и предел
его распространения.
"Нам представляется, - пишет М.Фуко, - что познания XVI
века слагались из неустойчивой смеси рационального знания,
из понятий, порожденных обрядами магии, и из всего культур-
ного наследия, воздействие которого было приумножено вновь
открытыми античными текстами. Наука этой эпохи выстроенная
таким образом, не отличается структурной прочностью; она яв-
ляется как бы всего-навсего лишь свободным пространством, в
котором сталкиваются приверженность к авторитетам древности,
пристрастие к чудесному и уже обострённое внимание к той
высшей разумности, в которой мы узнаем себя. И эта трехчлен-
ная эпоха как бы отражается в зеркале каждого произведения и
каждого отдельного ума..."
* * *
В начале XVII века мысль перестает двигаться в стихии
сходства. Отныне подобие - не форма знания, а, скорее, повод
совершить ошибку. "Заметив какое-нибудь сходство между двумя
вещами, - говорит Декарт в "Правилах для руководства ума", -
люди имеют обыкновение приписывать им обеим, даже в том, чем
эти вещи между собой различаются, свойства, которые они наш-
ли истинными для одной из них". Эпоха подобного постепенно
замыкается в себе самой. Картезианская критика сходства иск-
лючает подобие как основную практику и первичную форму зна-
ния, обнаруживая в нем беспорядочную смесь, подлежащую ана-
лизу в понятиях тождества и различия меры и порядка.
Попытаемся реконструировать те изменения в научном мыш-
ление XVII века, которые сделали иным само знание. В связи с
тем, что утрачивает свое всеобщее значение понятие подобия,
и его применение ограничивается самыми нижними и скромными
рубежами знания, отныне любое сходство подчиняется испытанию
сравнением, то есть принимается только на основе порядка
тождества и серии различий. Более того, прежде цепь подобий
могла быть бесконечной - всегда можно было открыть новые по-
добия. Теперь же становится возможным полное перечисление: и
в форме перечисления всех элементов, и в форме категорий, и
в форме анализа. Следовательно теперь сравнение вещей может
достичь невиданной доселе точности, в то время как старая
система подобий, никогда незавершаемая, всегда открытая для
новых случайностей, могла становится лишь все более вероят-
ной , но не точной.
Таким образом, деятельность ума ученого XVII века, в
отличии от века предыдущего, состоит не в том, чтобы сбли-
жать вещи между собой, занимаясь поиском всего того, что мо-
жет быть в них обнаружено в плане родства, взаимного притя-
жения или скрытой природы, а, напротив, в том, чтобы разли-
чать. Познавать теперь значит различать, то есть посредством
интуиции дать себе представление о вещах, установить тож-
дества, а затем зафиксировать необходимость перехода от од-
ного элемента серии к другому, непосредственно следующему за
ним.
* * *
С научной революцией XVII века неразрывно связано имя
Галилео Галилея. Пересматривая все традиционные представле-
ния о науке, её методе и задаче, он опирался на определенную
традицию, на те достижения, которые составили предпосылки
его собственной работы. Сам Галилей называет несколько важ-
нейших имен, традиции которых он продолжает: критикуя Арис-
тотеля, Галилей апеллирует к Платону, а ещё чаще к Архимеду,
чьи сочинения действительно оказали решающее влияние на
творчество Галилея. Из более близких по времени он чаще все-
го ссылается на Коперника - обоснование гелиоцентрической
системы последнего, создание физики, которая согласовалась
бы с этой системой, стали делом жизни Галилея.
Физика Аристотеля к тому времени уже полностью отжила
свой век, но тем не менее это была прекрасно разработанная
наука, хотя она и не была построена на математических нача-
лах. Более того она была более близка к опыту здравого смыс-
ла, чем физика Галилея. Это была теория, которая естествен-
ным образом исходя их данных здравого смысла, подвергала их
чрезвычайно связному и систематическому истолкованию. Кроме
того, аристотелевская физика не удовлетворялась простым вы-
ражением "факта" здравого смысла, она его помещала в целост-
ную концепцию физической реальности, основными чертами кото-
рой были вера в существование качественно различных "природ"
и вера в существование Космоса, т.е., в общем, вера в су-
ществование глобальных принципов порядка, в силу которых
множество реальных существ образует иерархически упорядочен-
ное целое.
Итак, в аристотелевской физике каждая вещь, подчиняясь
всеобщему порядку имела свое естественное место в Космосе. И
если эта вещь "в порядке", то она в нем оставалась и пребы-
вала навсегда. Более того, она должна была оказывать сопро-
тивление любой попытке удалить её из этого места. Последнее
можно было совершить только в результате принуждения, и тог-
да тело, оказавшись вне своего места, стремилось в него
возвратиться. То есть всякое движение вызывало своего рода
космический беспорядок, так как оно есть результат либо при-
нуждения, либо, наоборот, усилия со стороны бытия, направ-
ленного на противодействие этому принуждению. Всё это восс-
тановление порядка и являлось движением "по природе". Следо-
вательно, состояние покоя в объяснении не нуждалось - это
объяснялось собственной природой тела. Но хотя для каждого
из движущихся тел движение являлось преходящим и эфемерным
состоянием, тем не менее для Космоса в целом оно было вечно
необходимым феноменом, неким процессом, в котором вещи конс-
титуировались, актуализировались и становились собственно
вещами. В случае насильственного движения, которое предпола-
гало непрерывное действие связанного с движущимся телом дви-
гателя, то оно, разумеется, не могло быть продолжительным,
так как ничто из того, что "является противоестественным, не
может быть бесконечным и непрерывным". Если прервать связь
между движущимся телом и двигателем, то движение останавли-
валось. Аристотель не допускал действия на расстоянии, с его
точки зрения, всякая передача движения предполагает сопри-
косновение - т.е., чтобы перемещать тело, его надо или та-
щить или толкать.
Таким образом, аристотелевская физика образовывала все-
объемлющую, совершенно связную теорию, в которую не уклады-
вается лишь один повседневно наблюдаемый факт: движение бро-
шенного тела. Объяснение Аристотеля, что бросающий приводит
в движение не только тело, но и воздух, который в состоянии
некоторое время держать в движении тело, было отвергнуто ещё
в VI веке Иоаном Филопоном. Он предложил новый способ объяс-
нения движения брошенного тела, который в XIV веке был раз-
вит в физику импетуса.
Согласно Филопону, бросающий сообщает брошенному телу
некую нематериальную движущую силу, а воздух, приводимый при
этом в движение, ничего не добавляет к движению тела. В фи-
зике импетуса ещё нет никаких идей, в которых был бы хотя бы
намек на то, что было названо законом инерции, но она содер-
жала ряд допущений, которые могли привести к открытию этого
закона. Именно в ней наметился тот путь, которым затем пошел
Галилей. Как показал А.Койре, Галилей в своем сочинении "О
движении" выступает как критик аристотелевской динамики с
точки зрения динамики импетуса, и впоследствии придает ей ту
форму, в которой уже и на самом деле содержался принцип
инерции.
Физика импетуса строится на базе космологии и физики
Аристотеля, пересматривая лишь отдельные положения послед-
ней. Полностью сохраняются представления о конечности Космо-
са, неравноценности пространства и связанным с этим делением
движения на естественное и насильственное. Движение тела
продолжается до тех пор пока действует двигатель. Скорость
тела прямо пропорциональна силе двигателя и обратно пропор-
циональна сопротивлению среды. То есть сила здесь, в отличии
от классической механики, является причиной скорости, а не
ускорения. Тенденцию к покою, которая постоянно присутствует
в движущемся теле, и которую должна преодолевать движущая
сила, нельзя рассматривать как предшественницу инерции, как
её понимала классическая механика. Импетус, или запечатлен-
ную силу (impetus impressus), расходует по мере движения
брошенное тело. И он иссякает, уходя на преодоление тенден-
ции тела к покою. То есть инерция в физике импетуса это то,
что способствует трате импетуса, прекращению движения, в
противоположность инерции классической механики, сохраняющей
состояние равномерного прямолинейного движения.
Первоначально понятие импетуса применялось для объясне-
ния насильственного движения. Однако постепенно его стали
применять также и для объяснения движения подброшенного
вверх тела, как наиболее уникального случая, где как бы сни-
мается различие естественного и насильственного движений. И
в самом деле, если брошенное вверх тело движется насильст-
венно под воздействием сообщенного ему импульса, то, остано-
вившись потом на мгновение, оно падает назад уже под дейс-
твием силы тяжести. Физики пытались понять, чем объяснить
различие скорости падающего тела в начале и конце движения,
какую роль здесь играет тот импульс, который двигал тело
вверх. Если он оказывает в первые моменты падения некоторое
сопротивление силе тяжести, то это означало бы, что импетус
может сохраняться, консервироваться в теле в момент мгновен-
ной остановки тела. Этого не могла допустить схоластическая
физика в силу принципиального различения естественного и на-
сильственного движений, которое требовало различать также и
характер сил, вызывающих эти два разных движения.
Галилей сделал допущение, что импетус может сохраняться
в теле в состоянии покоя. Это снимало принципиальное разли-
чие между силами, действующими при естественном и насильст-
венном движении, и, таким образом, сблизило эти два вида
движения. Здесь Галилей близко подходит к открытию закона
инерции, но сделать следующий шаг и допустить, что тело мо-
жет двигаться само по себе, не расходуя никакого импетуса, а
поэтому и не замедляя своего движения, в рамках физики импе-
туса невозможно.
Итак, к началу XVII века невозможность применения неоп-
ределенной и расплывчатой концепции "импетуса" в дальнейшем
развитии теории движения становилась все более очевидной.
Необходимо было отбросить эту концепцию с тем, чтобы создать
математическую физику, новое понятие движения. И именно это
сделал Галилей.
"Мы так хорошо знакомы с принципами и понятиями новой
механики или, точнее, так к ним привыкли, - пишет А.Койре, -
что нам почти невозможно усмотреть те трудности, которые не-
обходимо было преодолеть, чтобы установить эти принципы и
понятия. Эти принципы представляются нам столь простыми,
столь естественными, что мы не замечаем содержащиеся в них
парадоксы. ...мы так свыклись с математической наукой, мате-
матической физикой, что нам больше не кажется странным расс-
мотрение бытия с математической точки зрения, не кажется
странным парадоксальное дерзновение Галилея, заявившего, что
книга природы написана математическими знаками. Нам всё это
представляется само собой разумеющимся, но совсем иначе обс-
тояло дело для современников Галилея." Для них было чрезвы-
чайно трудно понять Галилея, объясняющего реальное бытие
посредством бытия математического: ведь события новой дина-
мики разворачиваются в бесконечном пустом пространстве и ка-
саются тел, движущихся по прямым линиям, которые не являются
реальными телами, перемещающимися в реальном пространстве, а
математическими телами, перемещающимися в математическом
пространстве. Галилей дает математическое решение конкретных
физических проблем: проблемы падения тела, проблемы движения
с силой брошенного тела, утверждая, что "желать исследовать
проблемы природы без математики - это всё равно что пытаться
сделать некую вещь, которую сделать невозможно".
Сближая математический объект с объектом физическим,
преобразованным с помощью эксперимента, настаивая на необхо-
димости иметь дело с идеализированными объектами, а не объ-
ектами эмпирического мира, Галилей сразу решает ряд проблем.
Во-первых, он снимает различие между физикой, объясняющей
причины движения, и математикой, позволяющей, описав это
движение, сформулировать его закон. Во-вторых, устраняет
принципиальное различие между математикой и физикой как нау-
ками, и механикой как искусством. В-третьих, отменяет тради-
ционное представление о том, что математика - это наука о
неизменных сущностях, и тем самым кладет начало новой мате-
матике, способной описывать движение и изменение, и устанав-
ливать их законы. В-четвертых, ставит вопрос о том, что для
физика важнее установить закон, описывающий изменения явле-
ний, чем искать их причины.
Как живопись того времени обращается к перспективе, так
наука этого периода - к геометрии. Галилей стремится поста-
вить на место физики Аристотеля механику, которая по его за-
мыслу была бы чем-то вроде геометрии физического мира. Гали-
лей осуществляет геометризацию пространства, т.е. замещение
конкретного пространства Аристотеля абстрактным пространс-
твом эвклидовой геометрии, которое теперь рассматривалось
как реальное и становилось тем пространством, в котором
позднее поместилась его физика.
* * *
Условием возможности решения всех этих проблем является
у Галилея эксперимент, который представляет собой или умоз-
рительный опыт, или материализацию математической конструк-
ции.
В более ранний период развития науки мысленный экспери-
мент тоже имел место. Так, например, Аристотель осуществлял
мысленный эксперимент, доказывая невозможность в природе
пустоты. Однако роль мысленного эксперимента здесь была дру-
гая. Аристотель прибегал к нему для того, чтобы отвергнуть
какую-либо возможность: в этом смысле эксперимент играл у
него негативную роль. Галилей же прибегает к воображаемому
эксперименту для подтверждения своих допущений. Теоретичес-
кое построение у Галилея создается до всякого опыта и неза-
висимо от него - оно представляет собой решение задачи, пра-
вильность которого лишь задним числом должна быть подтверж-
дена в опыте. Это построение приобретает характер теорети-
ческого допущения, которое не могло получить точного аналога
в опыте, но могло быть минимально к нему приближенно за счет
устранения всех помех и увеличения чистоты эксперимента. Та-
кое изменение значения мысленного эксперимента в физике свя-
зано с перестройкой метода доказательства, со стремлением
построить физику на базе математики. Как пишет французский
историк науки П.Таннери, "Физики поступали так. Выдвигался
какой-нибудь априорный постулат, из него делались выводы, а
затем эти выводы проверялись на опыте. Галилей по существу
следовал именно этому пути." Таким образом, научная работа
для Галилея в основном сводилась к созданию геометрической
схемы механического события и последующему мысленному экспе-
риментированию с этим идеально сконструированным объектом
или, если возможно, его практической реализации.
Здесь заключен богатый методологический источник для
сегодняшнего возрождения тех особенностей познания, которые
дают нам не только информацию, но и доставляют наслаждение.
И прежде всего это те, которые значительно утрачены сегодня
из-за господства реального эксперементирования в естествен-
ных науках. Это можно было бы считать положительным, если бы
одновременно не пострадало и умение вести дискуссию, выдви-
гать и доказывать гипотезы, и вообще, способность к свобод-
ной игре ума, которая может быть и делает великого ученого
таковым.
* * *
Создание математической физики привело к переосмыслению
таких фундаментальных понятий как материя и пространство.
Аристотелевскому понятию материи были свойственны неопреде-
ленность, изменчивость, непостоянство, что, конечно, не мог-
ло служить основой для воплощения математических конструк-
ций. У Галилея она предстает как всегда себе равная, само-
тождественная, неизменная, выступает в качестве самостоя-
тельной субстанции, становится неизменной и постоянной осно-
вой природных явлений. Новое, совершенно особое значение
приобретает принцип атомизма, который объясняет явления,
внешне имеющие видимость структурности и упорядоченности,
сводя их к скрытому в их глубине беспорядочному движению
бесчисленных изолированных частиц, то есть порядок на уровне
явлений оказывается продуктом хаоса на уровне сущности. Об-
суждая вопрос о возможностях воплощения в материале идеаль-
ных конструкций, Галилей отвергает утверждение, что "многие
изобретения в машинах удаются в малом, но не применимы в
большом". В XVI веке было распространено мнение, что механи-
ческая конструкция тем ближе к своей геометрической модели,
чем меньше в ней материи. "Общераспространенное мнение,- го-
ворит Галилей,- совершенно ложно, настолько ложно, что ско-
рее можно было бы утверждать как истину противное, а именно
что многие машины можно сделать более совершенными большего
размера, нежели меньшего... Смею утверждать, что если мы,
отвлекшись от всякого несовершенства материи и предположив
таковую неизменяемой и лишенной всяких случайных недостат-
ков, построим большую машину из того же самого материала и
точно сохраним все пропорции меньшей, то в силу самого
свойства материи мы получим машину, соответствующую меньшей
во всех отношениях... Так как я предполагаю, что материя не-
изменяема, т.е. постоянно остается одинаковой, то ясно, что
такое вечное и необходимое свойство может вполне быть осно-
вой для чисто математических рассуждений."
А.Койре доказал, что механика Галилея основана на поня-
тиях материи близких к таковым у Платона и Демокрита. Но хо-
тя и демокритовские атомы отвечают потребности механики но-
вого времени в неизменной и равной себе материи, но у Гали-
лея они выполняют другую роль. С помощью этой идеи Галилей
решает проблему континуума. И бесконечно малые Галилея - это
не атомы Демокрита: в них появляются характеристики, которых
не было у античного философа. Он утверждает, что континуум
состоит из неделимых, природа которых парадоксальна: они са-
ми не имеют величины, но из их бесконечного множества сос-
тавляется любая конечная величина. Тут одно непонятное - ли-
шенная величины частица - объясняется через другое - реально
существующее бесконечное множество. Это понятие-парадокс иг-
рает важную роль в механики и математике Галилея. Хотя он и
понимает противоречивый характер своего учения о бесконечно
малых, однако с помощью этого принципа Галилей вводит важную
категорию механики "мгновенную скорость", отменяя тем самым
аристотелевскую теорию движения. Как пишет П.П.Гайденко:
"Коль скоро мгновение - это бесконечно малая "доля" времени,
то, стало быть, само мгновение - это уже не время; мгновение
- это не конечный отрезок времени, каким бы малым он не был;
это нечто среднее вневременностью и временем, точно так же,
как бесконечно малый отрезок пространства не есть не матема-
тическая точка, ни как угодно малый отрезок пространства.
"Мгновенная скорость" - это уже не скорость в собственном
смысле слова, ибо всякая скорость предполагает движение, а
движение может происходить только во времени. Значит, мгно-
венная скорость - это нечто вроде неподвижного начала движе-
ния." С помощью именно этого понятия Галилей пытается решать
проблему континуума. Через понятие бесконечно малого, кото-
рое не является реальностью ни математической (с точки зре-
ния традиционной математики), ни физической, он осуществляет
построение физики на основе математики. Но противоречие, с
самого начало заложенное в понятие бесконечно малого, с не-
избежность воспроизводится на каждом следующем этапе разви-
тия галилеевской мысли. Этим объясняется почему Декарт не
мог принять многих утверждений Галилея, в частности его те-
зиса о переходе падающего тела через все стадии медленности.
Лейбниц высказывает в адрес Галилея упрек ещё более серьез-
ный, имея в виду уже не частный вопрос: он считает, что Га-
лилей не развязал узел парадоксов континуума, а разрубил
его. Вопрос соотношения математики и физики также не получил
удовлетворительного решения у Галилея, который строил меха-
нику как ветвь геометрии. Подобно художнику, овладевшему
перспективой, которая всегда влечет за собой зрительную ил-
люзию, Галилей наталкивается на то же противоречие, что и
художники: он хочет создать науку как объяснение природных
феноменов, а в действительности наука превращается у него в
описание процессов изменения этих феноменов. Все эти пробле-
мы получили в дальнейшем философское обоснование у Декарта.
* * *
Итак, мы видим, что, несмотря на свои заблуждения и
противоречия, несмотря на незавершенность и непоследователь-
ность многих своих положений, именно Галилей был тем челове-
ком, который произвел ряд фундаментальных замен в способе
познания в XVII веке. Прежде всего он заменил средневековую,
основанную на построениях Аристотеля, установку сознания на
новую, на которой впоследствии базировалась вся современная
наука. Галилей сгладил существовавшее различие между естест-
венным и искусственным, открыв тем самым дорогу эксперемен-
тальному изучению природы, потому что только теперь стал
возможен опыт над прежде неподвластным эксперементированию
гармоничным Космосом. Экспериментирование, которое заключа-
ется в формировании искусственных состояний, в "пытке приро-
ды", стало возможно при появившейся теперь уверенности, что
природа, поставленная в неестественные условия, сможет пока-
зать свою суть. Успех Галилея также связан с тем, что он
опирался на не до конца и ему самому очевидный постулат о
однородности, равноценности пространства и времени, в проти-
вовес средневековым представлениям о том, что каждая точка
пространства имеет свой собственный уникальный смысл. Он за-
менил конечный и иерархически упорядоченный Космос бесконеч-
ной Вселенной, связанной в единое целое благодаря идентич-
ности своих элементов и единообразию своих законов. Разруше-
ние понятия Космоса означало крушение идеи иерархически упо-
рядоченного, наделенного конечной структурой мира. Идея отк-
рытой, безграничной Вселенной, объединенной и управляемой
одними и теми же законами, сливала два противопоставляемых
прежде мира - земной и небесный. Земные и небесные законы
стали едиными - астрономия и физика стали взаимозависимыми и
объединенными в единое целое. Из научного обихода исключают-
ся все суждения, основанные на качественных оценках, поняти-
ях совершенства и гармонии. По мнению А.Койре, вообще в рас-
паде Космоса заключался наиболее революцион