К историографии творчества Карамзина
Ширинянц А. А., Ермашов Д. В.
Признаюсь, я нахожу весьма приятным, что мироздание имеет некоторую прочность, некоторую устойчивость, что если люди имеют возможность делать глупости в настоящем, могут в своих мечтах и планах вертеть по своему будущим, то они, по крайней мере, не могут изменить прошедшего… Среди тревог настоящего, среди опасений за будущее, что было бы с нами, если бы и наше прошедшее было делом сомнительным и ненадежным?
Н.Н. Страхов
В переломные периоды истории, подобные тому, который переживает в настоящее время российское общество, с особой остротой возникает вопрос о соотношении старого и нового, прошедшего и будущего, отжившего свой век и только начинающего жить. В этой связи неизбежно возрастает интерес как к историческому прошлому страны в целом, так и к изучению наследия отечественной социально-политической мысли в частности. В рамках такой ретроспективной направленности научных исследований не вызывает особого удивления повышенное внимание к истории консервативных общественно-политических учений.
Более того, в обществе формируется определенного рода мода на консерватизм, что, конечно же, не случайно и, отражая реальные потребности, во многом объясняется ощущением «политической “безродности” или “сиротства” в идейной ориентации» (1). По верному замечанию А.А. Галкина, «в какой-то мере это естественно. Социалистическая идея была в значительной степени скомпрометирована, и только сейчас началось ее медленное возрождение. Либерально-демократическая идея усилиями последних трех лет тоже дискредитирована. Поэтому взгляды многих политически ангажированных людей обратились к консерватизму» (2). При этом, если одни надеются вернуться к дореволюционной русской консервативной традиции, то другие «пытаются выдать за консерватизм ностальгию … по коммунистическому обществу» или «маскируют под этикеткой консерватизма националистические праворадикальные воззрения» (3). Таким образом, не только практическая насущность консервативной идеи сегодня в России, но и проблемы определения аутентичности, идентификации и самоидентификации политических сил в нашем обществе ставят на повестку дня вопросы изучения идейного содержания и анализа практического опыта отечественного консерватизма.
Возникшая на рубеже 1980–1990-х годов потребность в переосмыслении господствовавшей в отечественных общественных науках теории марксизма, привела и к переосмыслению сложившейся в марксистской традиции иерархии различных идейно-теоретических течений (4). В эти годы был опубликован ряд монографических и коллективных работ, в которых обстоятельно и детально анализировались основные положения консервативной идеологии (5). Большинство из них были посвящены преимущественно проблемам западного консерватизма, в силу чего «сложилась совершенно скандальная ситуация, когда наши представления о развитии зарубежной консервативной мысли гораздо обширнее знаний об отечественном консерватизме, его особенностях и типологии (6). Консерватизм, являющийся одной из главных политико-культурных традиций России, долгое время в нашей стране оставался на обочине научной мысли. И хотя общее число переизданных трудов русских консерваторов и научных исследований, посвященных анализу отечественного консерватизма как течения социально-политической мысли, с каждым годом все нарастает (7), говорить об адекватном существующей потребности состоянии научных разработок и, тем более, полноте охвата тематики пока еще не приходится. Простой констатации того, что в России «были великолепные идейные разработки этого течения и в философско-теоретической, и в более конкретных: культурной, социально-политической и даже экономической областях» (8), явно недостаточно, как недостаточно и специального анализа взглядов отдельных русских консервативных мыслителей. По-видимому, пришла очередь комплексного исследования всей русской консервативной традиции, что предполагает как изучение проблемы возникновения и формирования консервативной идеологии в России, так и сравнение идейного комплекса отечественных и европейских консерваторов, а также выяснение специфики и основных направлений русского консерватизма с учетом социально-политических особенностей России.
Не претендуя на полноту анализа и бесспорность изложения, попытаемся в меру сил восполнить хотя бы один из указанных пробелов и рассмотреть проблему возникновения русского консерватизма — проблему, неразрывно связанную с именем русского писателя, историка и политического мыслителя Николая Михайловича Карамзина (1766–1826).
Для этого, как нам кажется, необходимо обозначить общие причины возникновения консерватизма, его сущность и основные положения; рассмотреть процесс формирования консервативных воззрений Карамзина в контексте социокультурного и социально-экономического развития России конца XVIII –– начала XIX в.; охарактеризовать карамзинскую концепцию самодержавия и российской государственности как противостоящую интеллектуальному, политическому и экономическому влиянию Европы; выделить в консервативной доктрине Карамзина основные темы, ставшие предметом последующих философских дискурсов русских мыслителей.
Нельзя сказать, что эти вопросы не освещались в историографии. Из всего богатства обширной исследовательской литературы можно выделить следующие работы.
Во-первых, ряд научных исследований, затрагивающих наиболее общие проблемы теории и истории консервативных социально-политических учений. Здесь отметим труды немецкого социолога К. Манхейма, польского историка Е. Шацкого и американского исследователя русской общественной мысли А. Валицкого (9), создавших предпосылки корректного анализа понятия «консерватизм» и определения исходного рубежа консервативных течений. Исследования отечественных авторов А.А. Галкина и П.Ю. Рахшмира, A.M. Миграняна, К.С. Гаджиева (10), также упомянутого Манхейма представляют фактологическую базу классификации основных идей и проблемных блоков консервативной мысли. Для всех вышеперечисленных ученых характерен такой подход к феномену идеологии (в том числе и консервативной), при котором идеология понимается как продукт действительной жизни, «как интегральная часть исторического процесса» (11).
Во-вторых, литературу, посвященную истории духовного и социально-экономического развития России рубежа XVIII–XIX вв. Позиции, выработанные отечественными авторами по некоторым проблемам политической истории русского самодержавия (12), а также по проблеме «догоняющего пути» развития России (13) и ее интеллектуальной зависимости от Европы (14), позволяют вплотную приблизиться к теме выявления причин формирования консервативно-охранительных тенденций в русской общественной мысли того времени.
И, наконец, наиболее представительную в количественном отношении, группу работ, непосредственно посвященных изучению творческого наследия Н.М. Карамзина.
Здесь, наверное, имеет смысл сделать следующее замечание. Сегодня творчество Карамзина является объектом пристального внимания целого ряда специалистов в различных областях гуманитарного знания — культурологии, эстетики, литературы, истории и др. Повышенный интерес наблюдается и в отношении его политических взглядов. Однако при всем этом очевидно и то, что историография творческого наследия Карамзина, причем той его стороны, которая характеризует историка как оригинального политического мыслителя, только начинает разрабатываться в отечественной науке.
В самом деле, на протяжении длительного периода времени исследование социально-политических взглядов Карамзина либо находилось в весьма сильной зависимости от идеологической конъюнктуры, либо играло как бы подчиненную и вспомогательную роль в общем анализе его исторической концепции. Соответственно, при всем кажущемся обилии исследовательского материала, очевиден факт преобладания работ, преследующих цель изучения более историософской, нежели социально-политической составляющей мировоззрения русского писателя.
Учитывая данное обстоятельство, попытаемся представить краткий аналитический обзор именно той части литературы, которая в большей или меньшей степени содержит в себе научные выводы и оценки, позволяющие судить о Карамзине в первую очередь как об авторе яркой политической доктрины и как об одном из основателей целого направления русской общественной мыслиXIX века — отечественного консерватизма.
Современникам Карамзина и следующему за ними поколению нельзя поставить в вину отсутствие интереса к результатам его творческой деятельности. Однако, на наш взгляд, о какой-либо научности анализа карамзинской политической программы говорить не приходится вплоть до 1870-х годов. Это объясняется, по крайней мере, тремя наиболее общими причинами.
Во-первых, выхолощенная и возведенная в ранг одиозной идеологии примитивного монархизма концепция историка была поставлена официальными властями царской России вне рамок, допускающих ее прочтение даже с малейшими намеками на критику (упреки декабристов вряд ли можно считать если не научно, то хотя бы логически обоснованными) (15). Во-вторых, главный политический трактат Н.М. Карамзина, «О древней и новой России», был практически неизвестен российской читающей публике. В полном объеме он впервые был опубликован лишь в 1861 г., да и то за границей — в Берлине (16).
И, наконец, в-третьих, удивительное по силе своего воздействия на современников обаяние личности Карамзина обусловило то восторженное и благоговейное восприятие карамзинского наследия, которое привело крупнейших писателей того времени к своеобразной «конкуренции» по части хвалебных характеристик Карамзина и его роли в истории русской культуры.
Все они, в той или иной степени следовали Пушкину, в автобиографических заметках высказавшему мысль о том, что «у нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина» (17). В русле заданной Пушкиным линии оценок творчества писателя писал, например, И.В. Киреевский, убеждавший собратьев по перу, что «не по силам нам оценить его (Карамзина — авт.) достоинство» (18). Понятно, что в контексте подобной литературной почтительности, трудно было ожидать чего-либо иного, кроме кратких эмоциональных характеристик: «подвиг великий!» (Белинский) (19), «необыкновенный человек» (Чаадаев) (20), «явление необыкновенное» (Гоголь) (21) и т. п.
Первые попытки содержательного исследования социально-политической концепции Карамзина были предприняты либеральным русским историком А.Н. Пыпиным, откликнувшимся на карамзинские юбилейные торжества 1866 г. анализом политических взглядов писателя в своей книге «Общественное движение при Александре I» (1871). Более чем неумеренное официальное восхваление творчества историографа по случаю его столетнего юбилея побудило представителей либерального лагеря русской общественной мысли к выработке своего — снисходительно-критического — толкования значения творчества Карамзина. Именно такой односторонний подход к рассматриваемой проблеме в полной мере присущ и Пыпину. По замечанию Ю.М. Лотмана, «обычно академически объективный Пыпин излагает воззрения Карамзина с... очевидной тенденциозностью» (22).
Действительно, если, с одной стороны, А.Н. Пыпину принадлежит заслуга первого комментатора знаменитой как он ее назвал «Записки о древней и новой России», то, с другой стороны, с него же начинается отсчет и тех негативных и пристрастных оценок карамзинского наследия, которые, перекочевав из дореволюционной историографии в советскую, дожили в некоторых случаях и до наших дней.
Во многом верный анализ «Записки...» Карамзина местами сопровождается у Пыпина бездоказательными обвинениями в адрес автора, например, в «сантиментальном самохвальстве» (23), при котором Карамзин, видя «в положении общества те или иные ненормальности, не думал делать из них вопроса» (24). Эту пыпинскую бездоказательность эмоционально раскритиковал Н.Н. Страхов, в своих оценках Карамзина во многом следовавший идеям А.А. Григорьева. В 1861 году Григорьев заявил, что «без толчка, данного литературе и жизни Карамзиным, мы не были бы тем, чем мы теперь» (25). Спустя десять лет, Н.Н. Страхов практически слово в слово повторив мысль Григорьева о перевороте, совершенном Карамзиным в русской литературе и нравственном сознании общества, аргументировал тезис о том, что в лице Карамзина мир впервые увидел не «дикого человека, так сказать, с хвостом звериным, холящего и лелеющего свой хвост с примерным попечением» (слова А. Григорьева), а русского европейца, парадоксально соединившего стремления к общечеловеческим идеалам с требованиями своей почвы, своей страны. «При своем огромном чтении иобразовании, –– писал Н.Н. Страхов, –– не поразительно ли, что Карамзин не нашел во всех европейских литературах таких юридических и политических понятий, к которым мог бы примкнуть всей душою? Какая душевная чуткость обнаруживается в этом отвержении всего, что не было и не могло быть сродно с русскою жизнью! Во сколько раз в этом случае Карамзин выше Сперанского, который без раздумья и колебанья отдался французской системе!» (26)
«Почвенники» полагали, что Карамзина невозможно назвать политиком ни в каком смысла этого слова. Он не имел никакой системы политических убеждений, никакой теории, никакого связного и цельного взгляда. Равным образом он неспособен был и к практической политике, не умел применяться к обстоятельствам, писать и говорить сообразно с ними для достижения заранее предположенной цели. Большинство его политических произведений, например записка «О древней и новой России», не содержали никаких положительных и ясных требований. Он, как считал Страхов, руководствовался «не какими либо отвлеченными понятиями, определенными целями, а только живым инстинктом, только сильным, хотя неясным сознанием положения своего народа, непосредственным чувством, и он указывает не на то, что следует делать, а только на то, чего делать не следует. Это превосходный пример того консерватизма, который принадлежит к самой сущности всякой жизни. Живое не ищет себя резать безнаказанно; живое дает под ножом кровь и испускает крики. Такое явление очень досадно многим умным людям, но я нахожу его прекрасным и думаю, что было бы хуже, если бы жизнь не чинила никакого отпора этим умникам» (27).
Либеральные историки конца XIX –– началаXX в. вслед за Пыпиным проигнорировав всю сложность идейно-политических убеждений Карамзина, усматривали в его мировоззрении лишь черты реакционности и крепостничества и объявляли творчество мыслителя отжившим свой век (28). Так, И.А. Линниченко обнаруживал в политических взглядах писателя «ультрареакционный характер... узость... слабость политической мысли» (29). Е.А. Соловьев, утверждая, что «во всем, что вышло из-под пера Карамзина, нельзя видеть и тени величия» (30), предлагал читателям «признать “Историю...” почти непригодной для нашего времени» (31). В подобном духе писал и А.А. Кизеветтер, находивший, что призвание Карамзина было в том, чтобы «придать внешний блеск и оживление тому, что дряхлело» (32).
В этом потоке уничижительных характеристик выделяется, пожалуй, лишь мнение К.Н. Бестужева-Рюмина, который, заявив, что «первый наш историк... был у нас и первым политическим писателем» (33), попытался рассмотреть воззрения Карамзина как цельную и даже философскую концепцию.
Несколько рукописных страничек, характеризующих Карамзина-историка, принадлежат перуВ.О. Ключевского (34). Мастер исторического портрета и в этом случае остался верен себе: по форме сдержанно, академично, но не без хлесткости и глубоко по содержанию, он несколькими точными выражениями обозначил суть карамзинского подхода к российской истории, его ошибки, недостатки, тенденциозность и т. п. (35) Но, как это ни парадоксально, именно благодаря субъективизму и морализаторству, Карамзин, по мнению Ключевского, «много помог русским людям лучше понимать свое прошлое, но еще больше он заставил их любить его. В этом главная заслуга его труда перед русским обществом и главный недостаток его перед исторической русской наукой» (36).
Что касается ранних работ советских ученых, то здесь следует отметить небольшую по объему статью Б.М. Эйхенбаума (написанная в 1916 г. работа «Н.М. Карамзин» впервые была напечатана в 1924 г.), в которой автор, заметив, что «мы еще не вчитались в Карамзина, потому что неправильно читали» (37), поставил вопрос о необходимости нового подхода к изучению взглядов историографа. Считая Карамзина «первым нашим философом» (38), Эйхенбаум призвал к серьезному, лишенному пристрастных и скоропалительных оценок исследованию основ мировоззрения Карамзина.
К сожалению, официальное толкование позиции писателя было совершенно иным. Известный историк М.Н. Покровский, не преминув обвинить Карамзина в цинизме (39), преподносил своим слушателям фантазии (иначе и не назовешь) о том, что русский мыслитель писал свою «Историю государства Российского», вдохновляясь «интересами торгового капитала» (40). Нарком культуры А.В. Луначарский в лекции, прочитанной им 25 октября 1924 г. в университете им. Я. Свердлова, не поднялся выше заурядной подтасовки фактов из жизни Карамзина, огульно заявив, что тот критиковал правительство Александра I за излишне ревностное стремление просветить народ (41). Ярлыки «махровый реакционер», «настоящая реакционная бестия» (42) перешли (правда, в более мягкой форме) в лексический арсенал последующих советских историков.
Типичным примером здесь служат работы В.Н. Орлова, который, упрекая Карамзина в «открытой фальсификации прошлого» (43), старательно не замечал просветительских и гуманистических основ мировоззрения мыслителя. Пренебрежительное нежелание прислушаться к аргументам писателя характерно и для А.В. Предтеченского, изображавшего точку зрения Карамзина в виде «обывательских рассуждений» (44).
Однако в некоторых случаях реализовывался и более корректный подход к исследованию социально-политических идей историка. Еще в 1940-х годах избежать прямолинейности в изучении карамзинского наследия пытались Г.А. Гуковский, особо выделивший в концепции Карамзина значение нравственных установок (45), и Н.Л. Рубинштейн, выдвинувший в своей книге «Русская историография» тезис о том, что историческому видению Карамзина присущи «исторический национализм, идеал консервативной традиции, противопоставляемый буржуазной революционности Западной Европы» (46).
Приблизительно в эти же, т. е. 1940–1950-е, годы кое-что можно было прочесть о Карамзине и за рубежом. Например, в книгах В.В. Зеньковского «История русской философии» (1948–1950) и «Русские мыслители и Европа» (1955), вышедших в Париже, содержатся небезынтересные наблюдения и замечания об «эстетическом гуманизме» писателя (47). А в фундаментальном исследовании В.В. Леонтовича «История либерализма в России», изданном в 1957 году на немецком языке, Карамзину полностью посвящена одна глава. Автор, пойдя вразрез со всеми традиционными представлениями, отвел историку место в ряду представителей русского... либерализма. Смелые и неожиданные выводы Леонтовича были, конечно, обусловлены его своеобразным подходом к идентификации либеральной идеологии. Все это характеризует «Историю либерализма в России» как сочинение, полезное для формирования свежего взгляда на карамзинскую социально-политическую концепцию (48).
В советской исторической литературе 1960-х годов все явственнее наблюдается переход от однозначных характеристик к более взвешенным оценкам места и исторической роли деятельности Карамзина. Здесь, по-видимому, необходимо особо выделить статью историка русской литературы Г.П. Макогоненко «Литературная позиция Карамзина в XIX веке», в которой достаточно убедительно и четко обосновывалась мысль, что «антиисторически было бы рассматривать Карамзина... как идеолога реакции, как выразителя интересов реакционеров-крепостников» (49).
Заслуживают внимания и литературоведческие работы П.Н. Беркова, выдвинувшего перед отечественными исследователями задачи определения «подлинной исторической роли писателя в формировании общественного сознания» и воздаяния исторической справедливости тем, «кому в ней обычно отказывали» (50). При этом Берков впервые в советской историографии более или менее подробно проанализировал такое важное для понимания эволюции политических воззрений Карамзина сочинение как «Историческое похвальное слово Екатерине II».
С середины 1970-х годов начинают появляться исследования, для которых характерна «не простая констатация охранительно-монархических начал в концепции Карамзина, а стремление вникнуть в существо карамзинской аргументации» (51). Так, С.С. Ланда, учитывая парадоксальность многих политических формул историка, в своей книге «Дух революционных преобразований» сделал акцент на рассмотрении идей национальной русской самобытности в доктрине мыслителя, пытаясь воспроизвести логику рассуждений Карамзина по этому вопросу (52).
Нельзя не отметить при этом и факт публикации работ, посвященных уже непосредственно политическим взглядам Карамзина. Это относится, прежде всего, к трудам Л.Г. Кислягиной, которая, прослеживая процесс формирования социально-политических принципов историка (правда, только до 1803 г.), сосредоточила свое внимание на изучении карамзинской концепции русской государственности, которая, безусловно, несет на себе основную теоретическую и идеологическую нагрузку всего консервативного идейного комплекса русского мыслителя (53).
Ценными в содержательном отношении представляются также исследования Н.В. Минаевой, исходившей в своей трактовке карамзинской политической программы из сложности взглядов Карамзина, которая, по ее мнению, «заключалась... в сплетении просветительских, скептических и прямо реакционных убеждений» (54).
Возросший интерес к личности писателя, проявившийся в 1980-е годы, обернулся выходом в свет целого ряда книг Н.Я. Эйдельмана, Е.И. Осетрова, В.Э. Вацуро, прослеживающих весь жизненный и творческий путь историка и произведших в конце концов эффект того самого явления, которое в научной публицистике приняло с легкой руки В.Э. Вацуро и Ю.М. Лотмана форму знаменитого выражения: «Карамзин возвращается».
В этом процессе «возвращения» особо следует отметить роль самого Ю.М. Лотмана. Будучи величиной мирового уровня в науке (55), одним из основателей отечественной семиотики, причем разрабатывая семиотическую методологию по преимуществу на историческом материале России XVIII–XIX вв., Лотман многие годы жизни посвятил изучению творчества Карамзина. Работа 1957 г. «Эволюция мировоззрения Карамзина», более поздние труды и особенно книга «Сотворение Карамзина» снискали ему всеобщее признание и право считаться главой отечественного карамзиноведения (56).
Действительно, лишенные какой-либо политической ангажированности, его книга и статьи, может быть, лучшее на сегодняшний день из написанного о русском историке. Особенного внимания читателей заслуживают историко-литературоведческие комментарии Лотмана к записке «О древней и новой России» (57) и, несомненно, «Сотворение Карамзина» — одновременно и научное исследование, и роман-реконструкция, в котором автор, используя метод «воссоздания» личности писателя, показывал, как «Карамзин творит Карамзина» (58).
Достойными всяческого уважения следует признать усилия современного писателя А.Ю. Сегеня, в 1988 году – в результате двухлетних изысканий и сверки более 30 списков – впервые после 1914 г. опубликовавшего в журнале «Литературная учеба» трактат «О древней и новой России» и внесшего заметный вклад в популяризацию творческого наследия Карамзина (59). Не менее важными в этом отношении представляются также плоды научно-издательской деятельности Ю.С. Пивоварова, дважды в начале 1990-х гг. напечатавшего текст карамзинской записки (60).
Последовавшие в конце 1980-х — начале 1990-х годов исследовательский «бум» и мода на Карамзина, отмеченные появлением десятков научных и популярных статей о Карамзине, зачастую сопровождались «погрешностями» ученых, излишне эмоционально и апологетически оценивавших место и роль русского мыслителя в отечественной исторической и политической литературе.
Вместе с тем изредка звучали и критические упреки в адрес историографа, примером чего может служить весьма сочувственное цитирование слов Пыпина современным ученым Б.Н. Бессоновым, уверяющим, что «Карамзин укреплял национальное самообольщение, содействовал историческому сентиментализму» (61).
Переосмысление творчества Карамзина с учетом современных реалий развития Российского государства характерно для публикаций А.В. Гулыги. По его мнению, русский писатель «возвращается к нам... как замечательный мыслитель, чертивший круг интересов будущей русской философии. На первом плане — судьба страны, пройденный ею путь и путь предлежащий» (62). Созвучны идеям Гулыги размышления крупного современного историка А.Н. Сахарова, помимо всего прочего особо остановившегося на проблеме соотношения «космополитизма и национального нигилизма» (63), которые были одинаково чужды Карамзину.
Нельзя обойти вниманием и точку зрения упоминавшегося уже нами Ю.С. Пивоварова, представленную им в предисловии к отдельному изданию «Записки о древней и новой России». Усматривая в Карамзине автора одного из первых (если не первого) вариантов мифа о России (64), Пивоваров характеризует «последнего нашего летописца» как первого русского политолога, положившего начало не только русской консервативной традиции, но и всей отечественной теоретической и ретроспективной политологии (65).
С 1990-х гг. имя Карамзина заняло прочное место на страницах научных и научно-популярных журналов; уже не счесть, пожалуй, общего числа переизданий «Истории государства Российского» (правда, сопровождаются они вступительными статьями все одних и тех же авторов — Ю.М. Лотмана, А.Ф. Смирнова, А.Н. Сахарова и др.) и других сочинений писателя (66); политические взгляды историографа широко представлены в справочной (67) и учебной (68) литературе; без краткого анализа карамзинской концепции или просто без упоминания о Карамзине не обходится практически ни один из авторов, пишущих об истории русской мысли или отдельных ее проблемах (69). Однако, вместе с этим, нельзя не обратить внимания и на то, что специальных работ, или хотя бы работ обобщающего характера, отвечающих современным требованиям, соответствующих достигнутому уровню исследований в области социально-политических идей Карамзина, так, к сожалению, и не появилось, и «возвращение Карамзина», несмотря на отмеченную нами выше «моду» и издательскую активность, следует признать не завершенным и да конца не состоявшимся.
Поэтому, имея в виду общую проблему малоизученности русской консервативной идеологии, ее истоков, формирования и развития, можно предположить, что главные и фундаментальные работы как о мировоззрении Карамзина в целом, так и о его социально-политических взглядах в частности, еще впереди. Имеющаяся на сегодняшний день историография политического наследия мыслителя, надо признать, пока недостаточно разработана и во многом несет в себе устоявшиеся за целые десятилетия стереотипные подходы и методологически изжившие схемы. Тот разнородный и имеющий часто фрагментарный характер исследовательский материал, который накоплен современными учеными, ждет еще своего осмысления и систематизации.
Список литературы
1. Филиппова Т.А. Мудрость без рефлексии (Консерватизм в политической жизни России) // Кентавр. 1993. № 6. С. 51.
2. Консерватизм как течение общественной мысли и фактор общественного развития (Материалы «круглого стола») // Политические исследования (Полис). 1995. № 4. С. 59.
3. Рахшмир П.Ю. Предисловие // Культурный консерватизм с США. Пермь, 1995. С. 7.
4. См., напр.: Мигранян А.М. Переосмысливая консерватизм // Вопросы философии. 1990. № 11. С. 114–115; Современный консерватизм. М., 1992. Гл. III.
5. См., напр.: Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. О социальных корнях консервативной волны. М., 1987; Гусев В.А. Консервативные идеологии // Социологические исследования (Социс). 1994. № 11; Консерватизм в США: прошлое и настоящее. Сб. ст. М., 1990; Неоконсерватизм: философия, идеология, политика. М., 1992; Современный консерватизм. М., 1992 и др.
6. Соловьев Э.Г. О некоторых особенностях формирования консервативного идейного комплекса в России. К постановке проблемы // Проблемы общественно-политической мысли в зеркале новой российской политологии. М., 1994. С. 3.
7. См., напр.: Консерватизм в России («круглый стол») // Социс. 1993. № 1; Консерватор: эксперт, гражданин, правитель («круглый стол») // Вестник Моск. ун-та. Серия 12: Политические науки. 1995. № 4; Соловьев Э.Г. У истоков российского консерватизма // Полис. 1997. № 3; Российские консерваторы. М., 1997; Смолин М.Б. Очерки Имперского Пути: Неизвестные русские консерваторы второй половины XIX — первой половины XX века. М., 2000; Гросул В.Я., Итенберг Б.С., Твардовская В.А., Шацилло К.Ф., Эймонтова Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М., 2000; Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее: Сб. науч. трудов. Вып. 1. Воронеж, 2001 и др. Отметим, что из названных изданий набиолее солидным выглядит коллективная монография группы специалистов Института российской истории РАН «Русский консерватизм XIX столетия», однако при всей широте и разнообразии представленных в ней проблем и персоналий, в книге речь идет преимущественно о русском «политическом консерватизме», что обусловило стремление авторов, сосредоточившихся на исторической «фактуре», ограничиться анализом двух основных, с их точки зрения, черт консерватизма — отношения «к социальной системе и государственному устройству страны» (См.: Гросул В.Я. Заключение // Гросул В.Я., Итенберг Б.С., Твардовская В.А., Шацилло К.Ф., Эймонтова Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М., 2000. С. 418).
8. Консерватизм в России («круглый стол») // Социс. 1993. № 1. С. 43.
9. См.: Манхейм К. Консервативная мысль // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994; Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. Реф. сб. ИНИОН РАН. Вып. 1. М., 1991; Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990.
10. См.: Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М., 1987; Мигранян А.М. Переосмысливая консерватизм // Вопросы философии. 1990. № 11; Гаджиев К.С. Современный консерватизм: опыт типологизации // Новая и новейшая история. 1991. № 1 и др.
11. Манхейм К. Консервативная мысль // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 573.
12. См.: Ланда С.С. Дух революционных преобразований. М., 1975; Лотман Ю.М. «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Карамзина –– памятник русской публицистики начала XIX века // Литературная учеба. 1988. № 4; Мироненко С.В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989; Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII –– начало XIX столетия. СПб., 1992; его же. Последний летописец. М., 1983.
13. См.: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1985; Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и «Записка о древней и новой России» // Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991; Соловьев Э.Г. О некоторых особенностях формирования консервативного идейного комплекса в России. К постановке проблемы // Проблемы общественно-политической мысли в зеркале новой российской политологии. М., 1994.
14. См., напр.: Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII –– первая половина XIX в.). М., 1985; Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа: Критика европейской культуры у русских мыслителей. М., 1997.
15. Характерный пример здесь являют собой замечания М.Ф. Орлова на «Историю» Карамзина: «Воображение мое, воспаленное священною любовью к Отечеству, искало в «Истории Российской…», памятника славы нашей и благородного происхождения… Желаю, чтобы нашелся человек, который, овладев, так сказать, рассказами всех современных историков, общим соображением преклонил насильственно все их повествования к одной и той же системе нашего древнего величия… Зачем говорит, что Рюрик был иноземец? Что варяги не были славянами?.. Ливий сохранил предание о божественном происхождении Ромула. Карамзину должно было сохранить таковое же о величии древних славян и россов» (Орлов М.Ф. Об «Истории государства Российского» Карамзина // Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 57–60). Заметим, что предпочтение легенды («предания») истине, чувства («воспаленное воображение», «желаю») анализу реальных фактов едва ли можно назвать демонстрацией исследовательских возможностей критика. А «преклонить насильственно», согласимся с мнением А.А. Формозова, –– «откровенность удивительная, но вряд ли похвальная» (Формозов А.А. Классики русской литературы и историческая наука. М., 1995. С. 38).
16. См. об этом: Альтман М.М. Публикация «Записки о древней и новой России» Н.М. Карамзина и царская цензура // Вопросы истории. 1982. № 4; Сегень А.Ю. История создания и публикаций трактата «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» // Литературная учеба. 1988. № 4.
17. Пушкин А.С. Воспоминания. Карамзин // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 8. Л., 1978. С. 49.
18. Киреевский И.В. Обозрение русской словесности 1829 года // Киреевский И.В. Избранные статьи. М., 1984. С. 45.
19. Белинский В.Г. История государства Российского, сочинение Н.М. Карамзина // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 7. М., 1957. С. 598.
20. Чаадаев П.Я. Письмо А.И. Тургеневу за 1838 г. // Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 133.
21. Гоголь Н.В. Избранные места из переписки с друзьями. XIII. Карамзин // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. 8. М., 1952. С. 276.
22. Лотман Ю.М. «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Карамзина –– памятник русской публицистики начала XIX века // Литературная учеба. 1988. № 4. С. 88–89.
23. Пыпин А.Н. Общественное движение при Александре I. СПб., 1871. С. 280.
24. Пыпин А.Н. Исследования и статьи по эпохе Александра I. Т. 2. Пг., 1917. С. 466.
25. Григорьев А.А. Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина. I. Вступление. Народность и литература // Григорьев А.А. Собрание сочинений / Под ред. В.О. Саводника. Вып. 3. М., 1915. С. 15. См. также С. 17, 19.
26. Н. Косица [Страхов Н.Н.]. Вздох на гробе Карамзина // Заря. 1870. Кн. 10, отд. II. С. 220–221.
27. Н. Косица [Страхов Н.Н.]. Вздох на гробе Карамзина // Заря. 1870. Кн. 10, отд. II. С. 221.
28. См., напр.: Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. Т. 1. М., 1898. С. 165, 166, 258 и др.; Завитневич В.З. Сперанский и Карамзин, как представители двух политических течений в царствовании Императора Александра I. Киев, 1907. С. 36, 49.
29. Линниченко И.А. Политические воззрения Н.М. Карамзина // Голос минувшего. 1917. № 1. С. 125.
30. Соловьев Е.А. Карамзин // Карамзин. Пушкин. Гоголь. Аксаковы. Достоевский: Биогр. очерки. Челябинск, 1994. С. 92.
31. Там же. С. 79.
32. Кизеветтер А.А. Н.М. Карамзин // Русский исторический журнал. 1917. Кн. 1. С. 20.
33. Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики. СПб., 1882. С. 215.
34. Написаны они были около 1898 г. и опубликованы впервые в 1983 г. (См.: Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 133–137).
35. Перечислим без комментариев несколько характеристик: «Карамзин смотрит на исторические явления, как смотрит зритель на то, что происходит на театральной сцене... Герои Карамзина действуют в пустом пространстве, без декораций, не имея ни исторической почвы под ногами, ни народной среды вокруг себя» (Ключевский В.О. Н.М. Карамзин (I–III) // Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 7. М., 1989. С. 274).
«Их речи и поступки внушаются отвлеченными понятиями долга, чести, добра, зла, страсти, порока, добродетели» (Там же. С. 275). «Это люди разных хронологических периодов, но одинакового исторического возраста (С. 275). «Он (Карамзин. — Е.Д.,