Шолохов: "Поднятая целина"

Книга 1

Роман открывается картиной предвесеннего сада.

Январским вечером 1930 года в хутор Гремячий Лог въезжает верховой. У встречной женщины он спрашивает, где здесь живет Яков Лукич Острознов, та указывает. Верховой входит в хату к Якову Лукичу и спрашивает хозяина, помнит ли он Половцева. Островнов пугается, узнает в верховом есаула Александра Анисимовича, с которым они вместе прошли германскую войну, а расстались в Новороссийске, — Островнов Думал, что есаул вместе с казаками уплыл в Турцию. Поужинав, хозяин и гость уединяются, чтобы поговорить.

Давыдов, один из «двадцатипятитысячников», приезжает в райком партии, задержавшись в Ростове по болезни. Давыдов работает на Путиловском заводе, в прошлом он был моряком. Секретарь райкома объясняет стоящую перед Давыдовым задачу — ехать сегодня же в качестве уполномоченного проводить сплошную коллективизацию. Они обсуждают тактику поведения с кулаками: спуску не давать, но в то же время не отпугнуть середняка неоправданно завышенными требованиями. Упоминают также, что необходимо также бороться со всевозможного рода уклонистами.

Давыдов приезжает в Гремячий Лог, прибытие его замечают казаки, они балагурят, обсуждают его лошадь. Давыдов отправляется в сельсовет, где застает секретаря партячейки Макара Нагульнова. Вскоре приходит и председатель сельсовета Андрей Разметнов. Давыдов заговаривает о колхозе, Нагульнов упоминает, что у них есть «товарищество по совместной обработке земли», но у него нет ни средств, ни техники, так как туда входит одна беднота. Нагульнов добавляет, что в 20-м году у них была коммуна, куда он также входил, но она «распалась от шкурничества». Кроме того там неудачно назначен председатель, который меняет племенного быка на испорченный мотоцикл (после этого его так и прозвали —. Менок). Разметнов говорит, что им бы хорошо в председатели Островнова Якова Лукича, который «свой человек» и рачительный хозяин. Нагульнов, напротив, не доверяет Островнову.

Яков Лукич и Половцев проговорили всю ночь. Островнов интересуется, везде коллективизация или только у них, Половцев отвечает, что везде. Яков Лукич жалуется на многочисленные обиды, которым его подвергла Советская власть — забирают хлеб, а взамен дают расписки — «скоро этих бумаг мешок насобираю». Островнов рассказывает о своем хозяйстве, в котором он знает толк, о том, как он вырастил кобылу, которая заняла на сельскохозяйственной выставке призовое место, о том, как он начал «прислухаться» к агрономам, о том, как стал «культурным хозяином», о том, что Советская власть приказывала сеять как можно больше, и теперь Островнов боится, что его зачислят в кулаки. Яков Лукич не хочет в колхоз, так как он свое хозяйство потом и кровью наживал, а другие ничего не делали. Половцев вспоминает, что еще при отступлении в Екатеринодаре говорил казакам: «Горько ошибетесь, ребята! Прижмут вас коммунисты, в бараний рог скрутят. Всхомянитесь вы, да поздно будет». Половцев рассказывает, что ему не удалось уйти из Новороссийска, так как их предали добровольцы и бросили союзники. Половцев вступил в Красную Армию, командовал эскадроном. Однако по дороге на польский фронт фильтрационная комиссия проверяла бывших офицеров. Половцева от должности отрешили, арестовали и отправили в ревтрибунал. Половцев понимает, что его либо расстреляют, либо отправят в концентрационный лагерь, так как кто-то из станичников донес, что он участвовал в расстреле Подтелкова (во время казачьего восстания, о котором говорится в романе «Тихий Дон»), По дороге в ревтрибунал он сбежал, долго скрывался, жил под чужой фамилией, а в 23-м году вернулся в свою родную станицу. Документ, что он воевал в рядах Красной Армии сохранился, и, несмотря на то, что поначалу Половцеву пришлось давать объяснения в ЧК, вскоре его оставили в покое. До последнего времени Половцев учительствовал. На вопрос Якова Лукича, зачем нужны колхозы, есаул отвечает, что таков путь к коммунизму — полнейшее уничтожение собственности. «Вначале быки и коровы общие, а потом и все будет общее — дети, жены, чашки, ложки. Ты хотел бы лапши с гусиным потрохом покушать, а тебя квасом кормить будут. Крепостным возле земли будешь». Половцев упоминает, что читал Карла Маркса и знаменитый «Манифест Коммунистической партии» и что из них именно это и вытекает. На возражения Островнова Половцев отвечает, что его никто и спрашивать не будет. Яков Лукич соглашается, что нужно бороться. Половцев утверждает, что у них много единомышленников и в Москве, и в Красной Армии, и среди казаков. На неуверенность Островнова, пойдет ли за ними народ, Половцев замечает: «Народ — как табун овец, его вести надо». На прямой вопрос, с ними он или нет, Яков Лукич просит один день подумать. На следующее утро он решается и подписывает бумагу, обязательство до последней капли крови воевать с коммунистами-большевиками .

Гремяченский актив и беднота собираются на собрание. Давыдов выступает перед ними, говорит, что его прислали организовывать колхоз и уничтожать «кулака-кровососа». Хорошо было бы организовать колхоз только из бедняков, но у бедняков ничего нет, а дл# того чтобы много сеять и убирать, нужны средства и трактора. Казаки спорят — часть соглашается с колхозом, так как «артелем и батьку хорошо бить», часть сомневается. Выступает некто Любишкин, который говорит, что его агитировать за Советскую власть не нужно, что он с кадетами воевал не за то, чтобы богатые опять лучше него жили, упоминает про кулака Фрола Рваного, требует «жилы кулаку перерезать», тогда «пойдем в колхоз». Когда начинают голосовать, утверждая список кулацких хозяйств, один человек воздерживается. На него набрасываются и Давыдов, и Нагульнов, и Разметнов. Тот мотивирует свой отказ голосовать «за» тем, что один из «кулаков» его сосед и он много от него хорошего видел. После внушения, при вторичном голосовании, человек с неохотой поднимает руку. Утверждая в качестве кулака Тита Бородина, собрание находится в нерешительности: Давыдову сообщают, что Бородин сам бедняцкого рода, в 18-м году добровольцем ушел в Красную Армию, имеет раны и награды, а когда вернулся, занялся хозяйством — и нажил три пары быков и «грызь от поднятия тяжестев». Потом Тит начал нанимать работников и, по его утверждению, «был ничем, а стал всем», за это и воевал. Тит говорит, что это он кормит Советскую власть, а Нагульнова и Разметнова называет «портфельщиками» и отказывается их слушаться. Давыдов возмущается: «был партизан — честь ему, а кулаком стал, врагом сделался — раздавить!» Собрание нехотя голосует, чтобы Тита раскулачить. По пути с собрания Давыдов рассуждает с Нагульновым о собственности, который говорит, что у него «с мальства к собственности ненависть». Отец Нагульнова был зажиточный крестьянин, и однажды в их огород забралась соседская свинья, мать плеснула на нее варом, свинья в результате сдохла, а через неделю у Нагульновых в степи сгорело 23 копны пшеницы. Дело было очевидное, отец подал в суд, началась тяжба, которая тянулась лет пять, пока соседского сына не нашли на гумне убитым — ктото пропорол его вилами. Следствие не нашло убийц. Затем Нагульнов вспоминает про войну с немцами, когда лежа в окопах, он думал, за что он воюет, за чью собственность терпит страх, добавляет, что был отравлен газами, а в гражданскую его контузило, потом «зачало припадками бить», ему дали орден, от которого ему «зараз теплее становится». Заканчивает он тем, что «в землю надо зарыться, а всех завлечь в колхоз — все ближе к мировой революции». Нагульнов вспоминает о том, как вместе с Титом Бородиным он был на подавлении восстания в одной из волостей Донецкого округа. Однажды Тит заявился на квартиру и внес в хату тюки, в которых оказалось восемь пар отрубленных ног. Нагульнов возмущается, но Тит возражает, что восставшим поделом, а он этими сапогами всю семью обует. Тит потом и сам заявлял, что позже ему самому стало страшно своих поступков.

Андрей Разметнов уходил на службу в 1913 году. У него не было денег не только на коня, но и на приличное обмундирование. На станичном сборе его решают отправить на службу за счет войска. Пай земли Андрея взяло станичное правление и, пока он воевал, сдавало в аренду. В германскую Андрей заслужил три Георгиевских креста. Деньги он отсылал жене и матери. К концу войны жена приехала к Андрею в полк, пробыла там несколько дней, а через положенный срок уже у себя в станице родила мальчика. В 18-м году Андрей вернулся в станицу, но пробыл там недолго — ушел на гражданскую. Его ранило, и в госпитале от случайно встреченного станичника Андрей узнал, что после разгрома отряда Подтелкова в Гремячем Логе белые казаки, «мстя ему за уход в красные, люто баловались с его женой, что все это стало известно хутору и что Евдокия, не снеся черного позора, наложила на себя руки». Через две недели умер сын Андрея от простуды. Андрей возвращается в станицу и, узнав, что его жену насиловал некто Дерябкин, поехал к его куреню. Встретив там его отца, Андрей собирается зарубить его, но здесь появляется жена Дерябкина с огромным количеством детей и принимается кричать, чтобы он тогда рубил всех, так как они — дети обидчика Андрея. Андрей отступает и со словами «Счастье твое. Детишки...» уходит. Проходит еще два года. Андрей возвращается домой с польского фронта. Мать Андрея пробует его уговорить жениться, но тот отмалчивается. В этом же году Андрей сошелся с Мариной, вдовой убитого под Новочеркасском вахмистра. Марина была на десять лет старше Андрея. Она пригласила его покрывать крышу, правда, потом выяснилось, что сделала она это не без умысла (крышу потом заново перекрывал дед Щукарь). По ее словам, мужа своего, лихого вахмистра Пояркова, она любила за одну смелость. Андрей остается у нее ночевать и с того дня начинает часто бывать в доме Марины. Марина «будто двадцать лет сбросила», даже начала ходить на собрания, чтобы наблюдать там за Андреем — не заигрывает ли он с молодыми бабами. Она отдала ему всю одежду мужа, и Андрей, «ходивший до того голодранцем, не стыдясь, на правах преемника, защеголял по Гремячему в суконных вахмистровых шароварах и рубахах, рукава и воротники которых были ему заметно коротки и узковаты» . Вернувшись с собрания бедноты, Андрей говорит Марине, что надо идти в колхоз. Та категорически отказывается. Андрей злится, одевается, уходит.

На следующий день перед правлением собирается 14 человек (в числе прочих и дед Щукарь) — выселять кулаков. Нагульнов отказывается идти раскулачивать Дамасковых, так как его жена Лушка живет с Тимофеем, сыном Фрола Дамаскова. Тита Бородина не оказывается дома. Его жена говорит, что Тит уехал. Быков Тита тоже нет. Нагульнов предполагает, что Тит угнал быков продавафь, узнав о том, что его собираются раскулачить. Вскочив на одного из коней Тита, Нагульнов начинает преследование. Вскоре он нагоняет Тита и приказывает ему поворачивать обратно. После некоторого колебания Тит выполняет приказание. У Тита с собой оказывается обрез, на требование Нагульнова выдать обрез Тит отвечает отказом, затем сетует на то, что зря воевал за «справедливую власть», которая теперь берет их «за шкирку».

Разметнов тем временем отправляется к Фролу Дамаскову. Тот показывает Разметнову подписанную Разметновым же справку о том, что Дамасков выполнил сдачу по хлебу. Разметнов утверждает, что хлеб здесь ни при чем, и начинает опись имущества. Дамасков не понимает, за что у него описывают имущество и выселяют. Беднота, пришедшая с Разметновым, начинает взламывать сундуки и радостно перечислять их содержимое. Взломав амбар, конфисковывают пшеницу. Кое-кто из бедноты уже натянул на себя валенки Фрола и, пока никто не видит, прямо ложкой ест из жестяного бака мед. Нагульнов с Титком в полдень возвращаются в хутор. За время их отсутствия Давыдов описал имущество еще двух кулацких хозяйств, выселил самих хозяев. Нагульнов снова требует у Тита выдать обрез, но тот, видимо, выбросил его дорогой. Давыдов угрожает Титу арестом, тот выходит из себя, бросается на Давыдова, рассекает ему бровь. Возникает суматоха, жена Тита спускает с цепи собаку, которая, догнав деда Щукаря, начинает трепать его, Через некоторое время все успокоилось. Нагульнов пишет письмо в ГПУ относительно Титка, которого отправляют тут же в район. Тит грозится, обещает Нагульнову, что их пути еще «схлестнутся» , несмотря на прошлую дружбу. В сельсовете после раскулачивания собираются Давыдов, Нагульнов, Разметнов. Разметнов заявляет, что больше раскулачивать не пойдет, что он «с детишками не обучен воевать», напоми нает, что у Гаева, которого они раскулачили, детей одиннадцать человек. Давыдов выходит из себя, кричит, что их никто не жалел поэтому они тоже не должны никого жалеть. Рассказывает, как его отца после забастовки сослали в Сибирь. Их у матери было четверо, и мать, чтобы не умереть с голоду, пошла на улицу. Давыдов вспоминает, как в 9-летнем возрасте прятался за занавеской, когда мать «приводила гостей». Затем начинает убеждать Андрея, что и семьи кулацкие выселяют, «чтобы не мешали строить новую жизнь». Внезапно с Нагульновым случается припадок, он кричит, что если бы даже тысячи баб, детишек и стариков нужно было «в распыл для революции», он бы не задумался ни на минуту. На следующий день проходит собрание, на котором обсуждается план будущего колхоза. Давыдов рассказывает о жизни рабочих, затем слово предоставляется Кондрату Майданникову, который «всю свою жизнь на бумагу записывает». Майданников говорит о том, сколько у него детей, сколько ему нужно хлеба, сколько он в прошлом году посеял и т. д. Из всех этих цифр становится ясно, что жить в одиночку хорошо не получается. Отсюда вывод — всем нужно в колхоз. Однако при голосовании из 200 с лишним хозяйств только около 60 подняло руки «за». Против не было никого — остальные просто не хотели идти в колхоз. Кондрат Майданников приходит домой, идет в сарай и начинает прощаться с быками, разговаривет с ними — вспоминает, как выхаживал их, как быки работали на него, и, заплакав, уходит из сарая. Придя в хату, пишет заявление Нагульнову «в ячейку коммунистической партии», чтобы его «допустили в колхоз», «до новой жизни». В Гремячем строят первые общественные ясли (для скота). Майданников указывает, что «трудно будет», так как «трое работают, а десять у плетня цыгарки крутят».

На следующий день колхозники идут раскулачивать старика Лапшинова, который был скупым, рачительным хозяином и успел заранее имущество получше припрятать. Тогда Майданников припоминает Лапшинову, что в свое время тот давал Майданникову просо на семена — дав две меры, назад требовал три. На это Лапшинов искренне удивляется — неужели Майданников думал, что ему просо даром дадут. Некоторые сочувствуют Лапшинову, который трогательно прощается со своим хозяйством. Демка Ушаков, один из бедноты, пытается отобрать у жены Лапшинова гусыню. Они долго тянут ее один к другому, пока голова у гусыни не отрывается и Демка не падает на кошёлку с яйцами, которые гусыня высиживала. Присутствующие смеются, все как бы само собой обращается в шутку. Выселенные кулаки селятся у своих родных и знакомых. Они начинают собираться на сходки, которые посещает и кое-кто из середняков, восставших против колхоза, и даже двое из бедноты, один из которых — Хопров Никита, артиллерист гвардейской батареи, сослуживец Подтелкова, в 19-м году участвовавший в карательном отряде. Он боялся, что его участие откроется, и умолял Лапшинова и Островнова, которые были в курсе дела, молчать. Лапшинов пользовался этим — Никита ему бесплатно пахал, молотил и т. д. Яков Лукич не заставлял Никиту работать, но периодически «заходил на угощенье», пил водку, благодарил и уходил. Хотя Хопров злился и на того и на другого, все же терпел.

Половцев по-прежнему живет у Островнова, по его наущению Яков Лукич выступает на колхозном собрании, агитируя за колхоз. У Островнова сходка кулаков. Говорят о том, что объявляются офицеры, что народ озлоблен и должен восстать. Хопров спрашивает Островнова об офицере, что живет у него, Яков Лукич отнекивается. Хопров уходит со сходки, Лапшинов пытается его не пустить. В запале Хопров говорит, что Лапшинов и остальные — кровопийцы, что он сам на себя донесет о своем участии в карателях, «но и вы держитесь». Островнов вместе с Фролом Рваным отправляются к Половцеву, рассказывают о случившемся. Половцев приказывает взять топор и идти к Хопрову. После некоторого колебания Хопров открывает дверь, его убивают. Затем пытаются выведать у жены, сообщил ли уже Хопров о кулаках или нет, потом убивают и ее.

Приехавший в станицу следователь не смог найти убийц Хопрова. Нагульнов и Давыдов смутно догадываются, что это убийство как-то связано с коллективизацией, и на одном из ближайших собраний колхозников выносится единогласное решение о выселении кулацких семейств из пределов Северо-Кавказского края.

Давыдов живет у Нагульновых. Лушка, жена Нагульнова, несмотря на веснушки, покрывающие ее лицо, красива и обаятельна. Она кокетничает с Давыдовым, тот пытается поговорить с Нагульновым о том, чтобы он подействовал на свою жену. Нагульнов отмахивается, говорит, что сам разберется. Давыдов упоминает, что идет к Островнову, так как хочет пригласить его в колхоз. Нагульнов заявляет, что против этого, так как Островнов зажиточный и по натуре своей кулак.

Яков Лукич вспоминает о прожитой жизни, думает о том, что если бы не Советская власть, он благодаря трудам своим жил бы «богаче богатого, сытнее сытного». Яков Лукич — хозяйственный человек, «он не хочет, чтобы мясом его овец питался где-то в фабричной столовой рабочий или красноармеец. Они — советские. Советская власть обижала Якова Лукича налогами и поборами десять лет, не давала возможности крупно повести хозяйство». Когда Советская власть стала даром отбирать хлеб, скотину и прочее Яков Лукич продал паровой двигатель, купленный в 16-м году* зарыл в кубышке 30 золотых десяток и кожаную сумку серебра! продал лишнюю скотину, свернул посев. Благодаря своей прозорливости, так как «сумел вовремя разглядеть грядущее безвременье», Яков Лукич остался цел и никто его не тронул. Половцев говорит Якову Лукичу, что нужно резать скот, что «надо рвать из-под большевиков землю». Половцев объясняет, что скотину можно еще нажить, что быков из Америки и из Швеции пришлют, но болыцевиков надо задушить. Внезапно к Якову Лукичу приходит Давыдов. Половцев скрывается в соседней комнате. Островнов рассказывает Давыдову о полезных агрономических советах, которые он вычитал в журналах. Давыдов уходит от Островнова с пачкой журналов под мышкой и уверенностью, что Островнов очень полезный человек.

Между тем в деревне начинают резать скот, чтобы не отдавать в колхоз. Все подвалы оказываются забиты мясом, «ели невпроворот и болели животами от мала до велика». Дед Щукарь одним из первых зарезал свою телку и так объелся, что потом долго страдал расстройством желудка. Разметнов, узнав о массовом убое скота, прибегает к Давыдову и рассказывает о случившемся. Давыдов слушает его рассеянно — ему прислали из Ленинграда посылку с папиросами, шоколадом и прочим, и ему приятно, что друзья его не забыли. Разметнов замечает, что Давыдову не грех бы помыться и выстирать одежду, а то рубашку на нем «шашкой не прорубишь, и потом разит, как от мореного коня». Давыдов обещает это сделать.

Давыдов идет к Нагульнову, встречает Лушку, которая после выселения кулаков, с которыми уехал Тимофей Рваный, ходит как в воду опущенная. Когда уезжали подводы с кулацкими семьями и пожитками, Лушка публично голосила по Тимофею, а после того дня «и вовсе мужа зачуждалась». Нагульнов заявляет, что дает ей несколько дней на сборы, а потом пусть убирается куда глаза глядят. Давыдов опять упрекает Нагульнова за жену, тот отвечает, что бабы для него ничего не значат и что он весь «заостренный на мировую революцию». Добавляет/что сам разрешил Лушке, «если ей на то нужда», гулять — лишь бы в подоле не принесла или «какой хворости не захватила». Но вот то, что она с кулацким сыном снюхалась, Нагульнов ей простить не может, так как «в новую жизню» вступает и «руки марать» не хочет. Затем говорит, что как только произойдет мировая революция, он «первый шумнет, чтобы жениться на инаконравных» — тогда все посмешаются, и не будет на белом свете «такой срамоты, что один телом белый, другой желтый, а третий черный, и белые других ихним цветом кожи попрекают и считают ниже себя. Все будут личиками приятно смуглявы и все одинаковы». Давыдов злится, говорит, что уходит от Нагульнова, забирает свой чемодан и удаляется.

Нагульнов, узнав о том, что режут скот, предлагает ходатайствовать в ЦИК о праве расстреливать тех, кто это делает. Давыдов возражает, что по закону можно «на три года посадить, выселить из края», но расстрел — это уж слишком. Добавляет, что людей просвещать надо. На следующем собрании Давыдов с Нагульновым заявляют, что тех, кто режет скот, будут исключать из колхоза. Люди начинают жалеть о том, что резали скот, жалуются друг другу. По дороге с собрания Давыдов заходит в конюшню, где стоят колхозные кони. Возле конюшни много народу, дежурит Кондрат Майданников, который объясняет Давыдову, что, как только наступает время коням корм задавать, люди приходят и требуют, чтобы их коню дали сена побольше и получше, «никак не могут отрешиться от единоличности».

На следующем собрании ячейки было решено обобществить весь скот, в том числе даже птицу. Давыдов заходит к деду Щукарю, который все еще страдает животом. Ему на живот бабка-лекарка ставит чугунок, «чтобы оттянуло». Дед охает, вопит, что бабка ему живот порвет. Давыдов пугается, разбивает чугунок, вызволяя Щукаря. Щукарь кается, что зарезал корову. На следующий день Щукарь, ходя по деревне, рассказывает всем, что к нему лично за советом о колхозных делах приходили Давыдов и Нагульнов.

Между тем конфискованные кулацкое имущество и одежду распределяют между бедняками. Это дело поручают Якову Лукичу Островнову. Прибегает в сельсовет и Щукарь, чтобы ему выписали бумагу на получение новой шубы, так как во время раскулачивания его старый тулуп потрепала собака. Щукарь добивается своего, и чуть позже ходит по деревне, похваляясь новым полушубком. Ночь. Кондрат Майданников лежит и вспоминает свою жизнь — о родителях, которые были бедняками, о том, как молился на «темный образ староверского письма», о том, как был на действительной военной службе и «вместе со своей сотней порол плетью и рубил шашкой бастовавших иваново-вознесенских ткачей, защищая интересы фабрикантов». Затем Кондрат в 20-м году рубил белополяков и врангелевцев, защищая Советскую власть. «Кондрат давно уже не верит в бога, а верит в коммунистическую партию, ведущую трудящихся всего мира к освобождению, голубому будущему». Кондрат отвел всю свою скотину в колхозный баз, но все же ему не спится ночью, так как «осталась в нем жалость-гадюка к своему добру». Накануне Майданников видел, как мальчишка-пастух гнал коров на водопой — галопом, там не посмотрел, какая корова напилась, какая нет — и так же галопом погнал назад.

Нагульнов между тем ведет дебаты, правильно ли сделали колхозники, обобществив птицу, — слишком мелкое дело для тех задач, что стоят перед ними. Давыдов стоит за то, чтобы «курей разогнать по домам». С подачи Давыдова так и делают. Давыдов едет с последними новостями в центр. Там ему дают новое задание — довести коллективизацию до 100%.

По весне колхозники на собрании обсуждают, сколько, чего и где им сеять, сколько целины распахать, сколько отложить в семенной фонд и т. д. Яков Лукич Островнов проявляет себя на собраниях с самой лучшей стороны — дает дельные советы, своей спокойной уверенностью поднимает дух колхозников. Половцев по-прежнему живет у Якова Лукича, чертит какие-то карты, рассылает депеши, готовится к восстанию. Яков Лукич живет двойной жизнью — хотя, с одной стороны, он ярый противник Советской власти, с другой — ему нравится хозяйствовать. Ему нравится говорить с Давыдовым, с колхозниками, налаживать общее дело, строить сараи, коровники и т. п. Вечером он обычно докладывает Половцеву о том, что произошло за день. Половцев слушает молча, лишь один раз выходит из себя — когда ему рассказали о распределении среди бедноты кулацкой одежды, сказал, что по весне перережут всех, кто принимал в этом участие. Яков Лукич замечает, что составил список бравших кулацкое добро. Половцев руководит Яковом Лукичом, и по его наущению Островнов приказывает вместо соломенной подстилки в стойла быкам насыпать песка, якобы для чистоты. Давыдов это одобряет, так как не очень до сих пор разбирается в сельском хозяйстве. Один из колхозников — Любишкин — прибегает к нему, предупреждает, что быки померзнут на песке, но Давыдов отмахивается, говоря, что «хватит по старинке работать». На следующее утро половина быков не могла встать. В результате Яков Лукич едва удержался на своей должности завхоза. Давыдов прощает Островнова, так как верит, что это произошло по недоразумению. К Половцеву в дом Островнова тем временем приезжает некто Лятьевский Вацлав Августович, польский шляхтич, бывший хорунжий. На вид ему лет около 30-ти, он желтолиц и худощав, левый глаз у него зажмурен, «видимо, после контузии». Лятьевский постоянно шутит, острит. Половцеву сообщают какие-то важные новости, и вскоре он уезжает. Лятьевский остается. Он «оказался человеком непоседливым и по-военному бесцеремонным». Однажды Яков Лукич наталкивается в сенях на Лятьевского, который прижимает его сноху. Лятьевский реагирует на появление Якова Лукича спокойно, даже предлагает закурить, намекает, чтобы он ничего не говорил своему сыну. Островнов сыну ничего не стал говорить, но сноху вывел в сарай и там хорошенько отхлестал вожжами. Как-то Лятьевский напивается и говорит, что не понимает, почему Яков Лукич связался с ними. «Половцеву и мне некуда деваться, мы идем на смерть... Нам терять нечего, кроме цепей, как говорят коммунисты. А вот ты? Ты, по-моему, просто жертва вечерняя. Жить бы тебе да жить дураку...» Лятьевский добавляет, что он дворянин и что ему было обидно ехать из своей страны и в поте лица на чужбине добывать хлеб насущный. «А ты? Кто ты такой? Хлебороб и хлебоед! Жук навозный!» Яков Лукич оправдывается, что им житья нет, что все забирают, налогами задушили. Лятьевский возражает, что в других странах крестьяне тоже налоги платят, даже еще большие, чем здесь. Яков Лукич не верит и пребывает в некотором недоумении. Однажды от Половцева доставляют письмо, в котором он сообщает, будто'болыпевики через некоторое время начнут сбор якобы семенного хлеба, который на самом деле пойдет на продажу за границу. А это крестьянам и всему народу России грозит голодом. Яков Лукич должен по этому поводу начать среди сельчан разъяснительную работу.

Из-за слухов, что хлеб пойдет за границу сдача семенного фонда проходит очень медленно, с задержками. Нагульнов ежедневно собирает собрания, грозится, но никаких изменений к лучшему не происходит. Среди прочих отказываться сдавать хлеб и оправдываться перед Нагульновым приходит некто Банник. После долгих препирательств с Нагульновым он говорит, что не станет сдавать хлеб, чтобы его «потом на пароходы да в чужие земли... Антанмобили покупать, чтобы партийные со своими стрижеными бабами катались». В запале говорит, что, придя домой, лучше свиньям скормит хлеб, чем отдаст на заготовки. Нагульнов, не владея собой, вскакивает и бьет его наганом в висок. Затем под угрозой оружия заставляет писать бумагу о том, что Банник «вредитель, белогвардеец, мамонтовец» и проч. После того как Банник отдает бумагу, Нагульнов замечает, что если тот завтра не привезет хлеб в амбар, он его убьет. Нагульнов идет домой, ему снятся его товарищи, погибшие в боях. К Нагульнову приходит Разметнов и сообщает, что Банник поехал заявлять на Нагульнова в милицию. Разметнов стыдит Нагульнова, и тут выясняется, что Нагульнов запер в кладовой, где хранилась бухгалтерская отчетность, еще нескольких крестьян, отказывающихся сдавать семенной хлеб. Они просидели в «холодной» всю ночь. Разметнов отпирает их и пытается извиниться, но не успевает — те признаются, что утаивали хлеб. Разметнов остается в недоумении, думая о том, прав или не прав

Нагульнов, осуществляя колхозную политику подобными методами. Давыдов, который в это время отсутствовал (он ездил за сортовой пшеницей в район), узнает о случившемся, идет к Нагульнову ругает его, обещает сегодня же поставить о нем вопрос на партячейке. Давыдов советует Нагульнову брать пример с комсомольца Найденова из агитбригады, который не так давно приехал в Гремячий, — «у него все сами хлеб несут без мордобоя и сажания в «холодную». Нагульнов отмалчивается, однако назавтра вместе с Найденовым идет по домам. Найденов общается с народом на равных, садится за стол, рассказывает забавные случаи из своей жизни, так что заставляет смеяться хозяев до упаду. Незаметно он переводит разговор на тяжелую жизнь крестьян в капиталистических странах, рассказывает о том, как издеваются над людьми, агитирующими за свержение капитализма. С пафосом повествует о том, как героически погиб румынский комсомолец — несмотря на то, что даже родная мать умоляла его, он все же не выдал своих товарищей. Потом неожиданно Найденов заговаривает «о деле» и дружески советует хозяевам сдать хлеб. В результате назавтра хлеб хозяева привозят. Нагульнов спрашивает, правда ли то, что Найденов рассказывал о румынском комсомольце. Тот отвечает утвердительно — когда-то давно прочел в журнале. Нагульнов удивляется — ведь Найденов сказал хозяевам, что прочел это вчера в газете. Найденов отмахивается, говорит, что это не важно, «важно, чтоб люди ненависть почувствовали к палачам и капиталистическому строю, к нашим борцам — сочувствие. Важно, что семена вывезли...».

Семенной фонд к середине марта заготовлен полностью. Было нужно чинить много колхозных плугов, борон и проч., и кузнец Шалый приналег на работу и успел все сделать к нужному сроку. За это Давыдов при большом стечении колхозников премировал его своими привезенными из Ленинграда инструментами. Давыдов сопровождает все приличествующей событию речью, колхозники одобрительно относятся к премированию Шалого, а тот, не привыкший к таким знакам внимания и обычно довольствовавшийся со стороны хуторян скупыми водочными магарычами, окончательно растерялся, сбивчиво сказал слова благодарности, и по знаку Нагульнова «оркестр, составленный из двух балалаек и скрипки», заиграл Интернационал.

Через два дня Нагульнов развелся с Лушкой. Както Лушка встретилась с Давыдовым возле правления колхоза под предлогом того, что ей надо выяснить, как дальше жить. Давыдов советует ей работать, а не лодырничать. В ответ Лушка просит найти ей какого-нибудь «завалящего жениха» или самому Давыдову взять ее в жены. Давыдов смущается и отвечает, что «девочка ты фартовая и нога под тобой красивая, да только не туда ты этими ногами ходишь».

К Якову Лукичу ночью заявляется Половцев. Лятьевский спит, так как все это время пил. Половцев сообщает, что выступать следует прямо сейчас, что неподалеку находится агитколонна и что с нее начать следует. В разговоре с Яковом Лукичом Половцев вспоминает, как в детстве до смерти засек укусившего его щенка, и как потом с самим Половцевым сделалась истерика от жалости к животному. С тех пор Половцев не любит собак, но, по его словам, любит кошек и маленьких детей. Половцев вместе с Островновым отправляются на тайную сходку, где собираются сочувствующие белому движению крестьяне. Половцев сообщает собравшимся, 4Tq ждать осталось недолго и что выступление назначено на завтра. Крестьяне отвечают, что они сомневаются, сообщают, что вышла газета со статьей Сталина о перегибах в коллективизации. Крестьяне говорят, что раньше они думали, будто приказ такой идет из центра, а теперь выясняется, что это местное начальство все творило. Поэтому их «пути-дорожки» с Половцевым теперь разошлись. Высказывают сомнение, что иностранцы, от которых Половцев обещает помощь, окажутся лучше коммунистов и что их «потом с родной земли силой не придется выволакивать». Крестьяне требуют назад свои расписки. Половцев выхватывает наган, кричит, что будет всех расстреливать как предателей, и вместе с Яковом Лукичом убегает. По приезде в Гремячий Половцев говорит Якову Лукичу, что пока уезжает, но скоро вернется. В остальных станицах казаки также отказались восставать, Половцев ругает казаков за то, что они не понимают, что статья Сталина — лишь маневр и подлый обман. Через несколько дней в Гремячий привозят запоздавшие по случаю половодья газеты со статьей Сталина «Головокружение от успехов». Крестьяне читают статью, спорят о прочитанном. На собрании Нагульнов выражает недовольство этой статьей, говорит, что она «не в глаз, а в самое сердце» ему попала. Нагульнов пытается оправдаться перед собравшимися за свои «перегибы», говорит, что он делал это от чистого сердца, «поспешая к мировой революции». Однако Нагульнов по-прежнему твердо стоит на своем: даже с середняком, который противится вступлению в колхоз и «приближению мировой революции», надо обходиться по всей строгости. Заявляет, что у самого Сталина попросил бы отпустить его на китайскую границу — «там я дюжей партии спонадоблюсь, а Гремячий пущай Андрюшка Разметнов коллективизирует». На вопрос Давыдова, признает ли он свои ошибки, Нагульнов отвечает, что признает, но с письмом не согласен и «статья неправильная». Давыдов грозится сообщить в район о выступлении Нагульнова против линии партии. Тот отвечает, что сам это сделает и за свои перегибы и за все сразу ответит. Давыдов стыдит Нагульнова за то, что он явился на собрание в подвыпитом виде предполагает, что, если дело дойдет до разбирательства, его скорее всего исключат из партии. Давыдов предлагает часть коров и мелкий скот вернуть хозяевам, но основной упор сделать на то, чтобы колхоз не распался. Многие середняки подают заявления о выходе из колхоза. Давыдов предупреждает, что если будут проситься обратно, то они еще подумают, брать их или нет. Из райкома приходит невразумительная директива о том, как ликвидировать перегибы на местах. По всему чувствуется, что в районе царит полная растерянность, никто из начальства в колхозах не показывается. На запросы с мест ответов не приходит. Но после того, как было получено постановление ЦК «О борьбе с искривлениями линии в колхозном движении», райком засуетился, и в Гремячий посыпались распоряжения о срочном предоставлении списков раскулаченных, о возвращении колхозникам обобществленного мелкого скота и птицы и проч.

Из колхоза выходит все больше народу. Из райкома приезжает некто Белых, член бюро, говорит, чтоб Давыдов не отдавал скот тем, кто выходит из колхоза, только в исключительных случаях, «придерживаясь классового принципа». Давыдов сомневается, не выйдет ли то же самое, что и со 100-процентной коллективизацией. Белых его успокаивает, вспоминает о Нагульнове, на которого в райкоме заведено целое дело: «за перегибы придется отвечать, надо кем-то пожертвовать». После отбытия начальства Давыдову сообщают, что «единоличники» забрали самовольно своих быков и лошадей. Только к вечеру скот удается отбить обратно, дело даже не обходится без драки. Несмотря на усиленную охрану, которую Давыдов поставил к общественным загонам и конюшням, вышедшим из колхоза все же удается угнать часть скота в степь и укромные места. Вышедшие требуют'землю, в противном случае угрожают начать пахать свои старые наделы, которые отошли к колхозу. Давыдов говорит, что им выделят новую землю на дальних выпасах, где вовсе не обработанная земля. Крестьяне возмущаются, некоторые даже начинают пахать свои старые наделы. Но их прогоняют и дают новые участки на необработанной земле. Выходит из колхоза и подруга Андрея Разметнова Марина Пояркова. Марина в последнее время зачастила в церковь, и совместная жизнь с Андреем у них не ладилась. Андрей уговаривает ее не выходить из колхоза, иначе ему придется от нее уйти, но Марина устраивает скандал и с видом по