Творцы русской классики

Аникин А.А.

Литература – это вечно движущийся, самостоятельный поток народной жизни,со своей особой эволюцией. Все же определяет его течение не только внутренняя логика и замысел истории… Литературы не существует без личных судеб писателей, без ее созидателей: писатель одновременно и служит литературе, и формирует ее.

Русская классика объединена сложившимся обликом писателя: это личность, наделенная великим даром народного языка, даром высокого Слова, целиком посвятившая свою судьбу служению искусству, понимая под этим глубокий духовный труд по созданию подлинной энциклопедии русской жизни. Русский писатель наделен и необыкновенным талантом перевоплощения в живые образы бытия, он видит жизнь многомерно, словно проживая множество судеб, причем судеб не случайных или малозначащих, а именно отражающих бытие в главных его проявлениях.

Признание литературы настоящей школой жизни, средством познания и развития России – вот что объединяет таких разных в своих судьбах и в своих художественных открытиях русских классиков.

Сейчас мы обратимся к галерее очерковых портретов, посвященных писателям, где выделим не столько индивидуальные биографии, сколько особый вклад каждого писателя в развитие литературы золотого века. Литературный процесс имеет свои вехи, и определены они именно вхождением в классику того или иного автора: что значит его присутствие для становления русской классической словесности.

Русская классика сотворена сынами России – из всех ее местностей. Место рождения – тоже явление значимое, первые впечатления детства, первые слова великого языка уже закладывают нечто в духу будущего поэта. Так вот, Москва дала нам такие имена, как Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Островский… Так называемый орловско-курский ареал – Тургенева, Толстого, Тютчева… Украина – Гоголя с Полтавщины, а Подольская губерния – Некрасова, Таганрог – Чехова... Поволжье, Саратов – Чернышевского, Тверь – Щедрина… Симбирск – Гончарова… И география русской классики только расширялась… В классике 20-го века этот процесс достиг полного выражения: от Смоленщины до Приамурья, от Мурманска до Закавказья – такова география в писательских корнях. Россия обрела голос – от самой почвы, рождавшей такие имена...

Классика – понятие живое, многообразное в своих достижениях, и, конечно, в нем тоже есть внутренняя иерархия, своя значимость для творчества каждого писателя. Мы бы хотели представить самый первый ряд русской классики, понимая, что и он не будет совершенно полным без таких имен, как С.Т.Аксаков, А.И.Герцен, А.В.Кольцов, Н.С.Лесков, А.Н.Майков, А.К.Толстой, А.А.Фет…

Итак, попробуем сказать о портретах первого ряда в картине золотого века.

Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837)

В творчестве Пушкина классический облик русской словесности нашел свое первое полное воплощение. Это совершенство в свободном обращении Слова к любой стороне бытия, совершенство в раскрытии народного духа. Найдена такая ясная и такая емкая авторская позиция: "И неподкупный голос мой был эхо русского народа". Все бытие становится предметом поэзии, жизнь представлена в истинном облике, как борьба вечных противоречий – свет и тьма, Бог и дьявол – с верой в торжество гармонии. Вера в красоту, значимость бытия, ценность присутствия жизни в каждом малом явлении – духовный исток русской классики.

Сам пушкинский облик стал на протяжении веков восприниматься как сложившийся русский тип писателя. Как ни странно, для неопытного читателя это даже мешает принять величие Пушкина: кажется, что он такой же, как все… Но скорее это "как все" именно сформировано Пушкиным. В Пушкине выкристаллизовалось русское мышление и чувствование, явились основные темы и их решения; сложились сугубо художественные подходы в поэтике, определившие затем развитие русской классики; сам характер литературной деятельности Пушкина стал типичным для русской литературы. Более того, даже чисто личные качества Пушкина, его индивидуальная судьба даст множество отражений в жизни наших классиков – от Лермонтова до Есенина или Твардовского.

Проходят столетия с рождения пушкинских строк, а они не несут отпечаток архаичности. Прочтите тексты, написанные на десятилетие раньше, чем явился Пушкин, и – весь облик слова, само мышление и чувствование видится принадлежащим только тому времени, только эпохе Карамзина или Радищева, не говоря уже о других гениях 18-го столетия – Ломоносове или Сумарокове.

На слове Пушкина лежит только отпечаток опыта жизни, выдержанности, а не устаревания. Вот это и есть особый колорит классики.

Привычное определение Пушкин – основоположник русского литературного языка – надо толковать как то, что в слове Пушкина русская душа нашла самое полное, свободное выражение, точнее которого быть не может, и это будет осознаваться, пока есть на земле русский человек…

Почему природный гений избрал именно этого поэта, с такой необычной родословной ("Потомок негров безобразный" - скажет он, смеясь, о себе)? Дух дышит где хочет – говорится в сокровенном стихе Евангелия, и Пушкин – того удивительное проявление.

Родившийся в древней Москве, несущий фамилию со значительной для России историей, гордившийся своим шестисотлетним дворянством и вместе с тем своим тоже знатным чернокожим предком – арапом Петра Великого Ганнибалом, Пушкин в поэзии, прозе, драме стал первым русским классиком и даже образцом писательской судьбы в нашем Отечестве, где так удивительно переплелись судьбы столь разных народов.

Да, Пушкин создал памятник себе нерукотворный – и вечно живой: лирика любви и ненависти, созерцания и борьбы, творческого самосознания и постижения Всевышнего. "Пророк" (в нем видел Вл.Соловьев самое ядро пушкинского творчества), "Я помню чудное мгновенье", "Бесы", "19 октября", "Клеветникам России", "Зимний вечер" и "Зимнее утро", "Отцы пустынники и жены непорочны…" - какие разные лирические состояния и какие образцы точности в выражении духовных истин…

Протяженное полотно жизни воплощено Пушкиным в его удивительной прозе – "Повестях Белкина" и "Капитанской дочке", "Пиковой даме" и "Дубровском" - как и в поэтическом эпосе "Полтавы" и "Евгения Онегина". Драматизм события – от исторического до бытового – передают маленькие трагедии, "Борис Годунов"…

Пушкин-журналист и критик, историк и издатель, участник и организатор литературных течений: во всем виден и сейчас словно наш современник, а в действительности – гений литературы и самой жизни, выразивший словом и делом саму судьбу русского человека.

Да не забудем и редкостную открытость самой личной жизни Пушкина: ставшая легендой, она тоже остается своеобразным памятником.

Много говорят тексты пушкинских дневников и писем, собранные мемуары о нем и даже вещи, ему принадлежащие, не говоря о рукописях и рисунках – творениях его пера. Биография Пушкина уже при его жизни становилась легендой, узнавалась и осмысливалась как гениальный роман – от лицейского брожения молодого духа, к возмужалой мятежности многолетнего изгнанника, ссыльного, к зрелости, мужественности в петербургской светской среде и культурной жизни Отечества... То же и в личной жизни Пушкина: история его вражды и дружбы, любви и семейного уклада, сама его гибель – как русккий роман…

Впервые явилась в Пушкине такая полнота выражения русской жизни, какая в дальнейшем станет ведущим признаком классического произведения. И удивительная открытость во всяком проявлении пушкинского гения!.. Образец русского классика, а уже многовековое изучение Пушкина – образец отношения к русской классике. Знать бы и всю российскую жизнь, как мы знаем Пушкина… Понимать бы и свою собственную судьбу с тем же напряжением, как мы стараемся понять Пушкина!..

Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829)

Если Пушкин цели своей жизни видел в поэзии, то его современник и друг прошел яркий путь в гражданском служении России: это один из видных русских дипломатов, участвовавших в формировании российской политики в Азии и на Кавказе. Поучительны и до сих пор его идеи обустройства Закавказья, а тонкая и сильная дипломатическая работа в ранге посла в Персии имела долгие исторические следствия и тоже остается образцом в своем роде. Пушкин глубоко переживал безвременную гибель Грибоедова в результате мятежа при дворе шаха, в Тегеране.

И Грибоедов остался безусловным классиком русской драматургии – на том поприще, которого меньше коснулся Пушкин. Литература не стала для Грибоедова профессией, и это его, можно сказать, любительское присутствие в литературе оказалось неожиданным свидетельством того, что русская классика состоялась, раз рядом с Пушкиным стоит "Горе от ума" - великое произведение, написанное любителем, произведение, даже не опубликованное при жизни автора, расходившееся в сотнях тысяч рукописных копий, но без которого невозможно представить дальнейшее движение литературы…

Все же неверно видеть в Грибоедове автора только одного произведения – знаменитой комедии "Горе от ума", он создал ряд произведений для театра, пьесы его шли на подмостках, известны отдельные лирические его стихи, статьи и заметки. Как и почти каждый писатель золотого века, Грибоедов удивительно раскрывается в письмах – небольших словесных шедеврах. Но вот в ряд русской классики Грибоедов действительно вошел именно с созданием примерно к 1824 году так и не опубликованной полно при его жизни пьесы, сыгранной лишь в любительских спектаклях, но ставшей быстро общеизвестной и доступной благодаря рукописным копиям – обычная практика для литературы начала 19-го столетия.

"Горе от ума" предугадало развитие русской, глубоко своеобразной комедии, да и драмы в целом. От грибоедовского шедевра идет прямой путь к "Ревизору" Н.В.Гоголя и затем к драматургии А.П.Чехова, к комедии "Вишневый сад".

Присутствие Грибоедова рядом с Пушкиным было признаком устойчивого развития русской классики, а грибоедовские слова "я как живу, так и пишу свободно и свободно" могут быть общим творческим девизом для русских великих художников.

В ранних своих водевилях Грибоедов вращается в рамках сложившегося жанра, смеховые положения создаются словно по готовому трафарету, хотя и тоже с определенным авторским своеобразием – в сюжетах, в игре стихом и проч.: "Кто брат, кто сестра", "Притворная неверность" - какие легкие и банальные названия… Но только стоит вдуматься в звучание "Г о р е от у м а", и поражает глубина и мудрость этих слов. Знаток Библии, а это почти каждый читатель золотого века, определенно чувствовал здесь и отголосок священных текстов: Горе миру от соблазнов, горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит (Матфея, 18, 8); Горе строющему город на крови и созидающему крепости неправдою! (Пророка Аввакума, 2, 12) и др. Вдумываясь в грибоедовское "Горе...", надо всегда помнить, что поэт создавал его одновременно с глубокой работой над текстами Библии, даже с созданием стихотворных переложений Писания… Да, видимый контраст с жанром комедии, но – не так ли и Гоголь будет толковать своего "Ревизора"?..

И.А.Гончаров назвал "Горе от ума" комедией жизни – в статье "Мильон терзаний", и это глубоко верное определение: жизнь представлена здесь необычайно широко, гораздо шире скромных замыслов сатиры. Это такая же энциклопедия бытовой, общественной и духовной жизни русского человека, как и "Евгений Онегин" Пушкина.

Написанная легким, живым языком, комедия свободно сплетает смешное и трагическое, толкует о любви и смерти, родительском и сыновнем долге, о становлении личности и о служении Отечеству… Комедия касается всех сторон бытия, которые вовсе и не подлежат насмешке! Оттого и такое глубокое, некомическое название. Это мудрое, образно-философское изображение переломной эпохи, и верно заметил тот же Гончаров, что каждая эпоха перемен имеет своего Чацкого: это вечный человеческий тип, явившийся и в декабристскую, и в народовольческую, и в большевистскую пору, и – недавний переломный 1991 год…

Грибоедов раскрыл всю горечь незрелой революционности и ее внутренний трагизм, тонко показал зарождение, первые признаки крушения сложившихся укладов жизни, пророчески увидел начатки нигилизма… Было ли это смешно? Не будем забывать, что Чацкий – герой именно комедии и несет в себе зерно комичности. П.А.Вяземский считал его единственным смешным героем "Горя…". Так оно и есть…

Да, "Горе от ума" несет такой массив жизненной мудрости, что всякая постановка пьесы – вплоть до ХХI-го века – раскрывает вечно живые черты русского гения классики. Смех Грибоедова – классический русский смех: умный, многогранный, свободный. Грибоедов – классик русского смеха…

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841)

С удивительной поэтической мощью начал свое творчество Лермонтов - первые стихи его мы знаем относящиеся к 1828 году: это не робкое, маловыразительное ученичество, а энергическое, уверенное самоутверждение. "Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник", - скажет он в стихах 1830 года с дерзкой уверенностью в своей поэтической судьбе.

И, кажется, только ради поэзии он прожил такую короткую и в основном мрачную жизнь: несчастливое детство с расколом в семье, ранняя смерть матери и вражда с отцом; нет удовлетворения ни в дружбе, ни в любви, ни в службе и полученном образовании… Муки от собственного тяжкого характера и темперамента и гнет от властей и условностей общества. Превратности военной службы – без всякой жажды воинских достижений, кроме того, что касается выражения его личных достоинств – чести, храбрости, ловкости… И безвременная гибель на вздорной дуэли – в нижнем офицерском чине провинциального полка, без великого опыта отцовства и супружества… Зато с только что обретенной великой литературной славой!

Рядом с Пушкиным и Грибоедовым поражает эта несложившаяся биография Лермонтова: "Не для людей я жил на свете", "На жизнь надеяться страшась, // Живу как камень меж камней" - словно подтверждается его ранний стих…

Но сколь велико его значение в русской поэзии!

Пушкин воплотил в слове всю полноту гармонии – Лермонтов всю мощь мятежной энергии, против покоя, против равновесия: "А он, мятежный, просит бури, // Как будто в бурях есть покой" ("Парус"). Редкое лирическое состояние не отражено в творчестве Пушкина – и потеря веры, и разочарование, даже отвращение к самому себе, и игра бесовских сил, и непримиримые конфликты с миром, но – примиряющиеся со временем под эгидой высшей, Божественной гармонии.

Да, в Пушкине мы видим полноту бытия, но в Лермонтове – какую-то роковую односторонность, сосредоточенность на своем Я, жажду конфликтов и отвращение к равновесию. Все сосредоточено на личности, которая становится подлинным соперником Бога: "Я – или Бог, или никто…"; "Я на творца роптал, страшась молиться" ("Ночь")…

Вот без этого мятежа, ставшего доминантой лермонтовского творчества была бы неполна и наша классическая литература. Лермонтов стал едва ли не первым русским певцом мрака, демонизма…

И тем дороже в его творчестве удивительные по живой пластике, кристально чистые образы гармонии – такие редкие просветы среди мятежного мрака: "Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка… Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога!.." (1837).

Этим светлым, жизнелюбивым чувством насыщены стихи, с которыми обычно мы впервые встречаем Лермонтова в нашем детстве, – великое "Бородино", и память об этой полноте жизни, воплощенной в образе воина-патриота остается незабываемой на всю жизнь, даже при знакомстве с искушающими своим демонизмом стихами…

Конечно, Лермонтов в поэзии шел за Пушкиным – по достоинству и зрелости стиха – но и часто вступая в спор со своим кумиром, которому посвящено стихотворение, открывшее Лермонтова России – "На смерть поэта" (1837).

Так же и в прозе: "Герой нашего времени" возрос на пушкинском опыте, с внешней простотой рисунка, живописной сдержанностью, точностью в создании характеров. Но и здесь Лермонтов дал нашей классике нечто существенно новое – жанр психологического романа, в котором все построение подчинено "законам", а точнее – причудам нашей психики: когда смещаются разные точки зрения на один и тот же предмет, когда личность накладывает свой властный отпечаток на все течение событий - даже на само течение времени. В романе и продолжается лирическая тема демонической личности, и – неожиданно светло преодолевается: в образе человека простого сердцем – Максим Максимыч, и так до конца не ясно, Печорин или этот скромный штабс-капитан явится подлинным героем своего времени…

С Лермонтовым наша классика словно получила подтверждение своей грядущей судьбы: это уже не неожиданное явление гения Пушкина, а продолжение и накопление традиции. Накопление духовных сокровищ, где сохранено каждое проявление русских судеб…

Николай Васильевич Гоголь (1809-1852)

Гоголь вошел в литературу с яркими, колоритными повестями из украинского быта: "Вечер накануне Ивана Купалы", "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1830-32)… Да, гений русской классики – выходец из дворян Полтавской губернии – принес нечто глубоко неповторимое со своими героями-парубками и дивчинами, со своим особенным слогом, в котором так силен украинский колорит – в сплетении слов, в неповторимом юморе, в полноте цветущей жизни. Гоголя сразу заметили в столичной литературной среде – в Петербурге: столице, о которой так взыскательно и глубоко позже будет писать этот хохол, как его тут же прозвали в писательском кругу. И невозможно будет представить русскую литературу без хохла, проездившегося по всей России (его выражение) и давшего так много для развития русского духа.

Гоголь словно раздвинул географию русской классики, показав, что именно вся Русь явится как единый поэтический образ в литературе – от столиц до отдаленных краев. Именно после Гоголя русская литература стала восприниматься как литература всех населяющих Россию народов, а уж тем более – как литература славянского единства…

Всякий, кто помнит "Ночь перед Рождеством" и "Тараса Бульбу", скажет, что для Гоголя нет никакой отдельной от русского мира Украины: это все большая, как космос, единая, скрепленная одной кровью и верой, Родина. Единство, заложенное при гетмане Богдане Хмельницком и царе Алексее Михайловиче, так укрепляло великий корень Киевской Руси, что, конечно, явление Гоголя в северной столице было самым естественным, как и вечное упокоение писателя в другой столице – Москве, в древнейшем Даниловом монастыре (позже перенесен прах на Новодевичье кладбище).

Так уж русская духовность переплетала африканские корни Пушкина, шотландские – Лермонтова, татарские – у Карамзина и Тургенева, немецкие – у Фонвизина, Герцена, турецкие – у Жуковского, польские – у Достоевского. Какая же Русь – без Гоголя?..

Сам Гоголь видел себя продолжателем духовного пути Пушкина, с восторгом встретившего в Петербурге хохла: в "Авторской исповеди" Гоголь скажет, что сюжеты двух великих произведений подарены ему Пушкиным – речь шла о "Ревизоре" и "Мертвых душах". Возможно, не столько облик Пушкина в жизни, сколько именно его духовное завещание – поэзия и труды последних лет – так вдохновили Гоголя. Вскоре после смерти Пушкина Гоголь явился словно в новом, неожиданном обличье: уходит местный колорит и красочность придуманного прежде рассказчика Рудого Панька, и все сильнее проявляется глубоко трагическая скорбь о судьбе России и русского человека.

Это видно было уже и в "Миргороде" (1836) и в "Петербургских повестях", которые Гоголь начал печатать еще при Пушкине, в его журнале "Современник": о былых героях напомнит "Тарас Бульба" и, как символ, укажет путь русского человека, его цели и его врагов, но вокруг уже нелепые и пошлые майоры Ковалевы, Пироговы, Поприщины… Ломается судьба художника Чарткова, словно в полунебытии проживает свою жизнь-шинель Акакий Акакиевич Башмачкин. И Гоголь словно ведет к прорыву из этого жалкого круга жизни, ему все видится богатырство – в духе козачества.

Гоголь будет и "Ревизора" толковать не как сатиру на чиновников, а как страшную картину человеческих заблуждений и слабостей – перед лицом подлинного, грядущего ревизора – самого Всевышнего, который не по-хлестаковски будет судить нас по нашим делам и словам…

Тот же мотив есть и в "Мертвых душах"(1842): преодоление чичиковщины – преодоление и силой смеха, и силой проповеди. Так Гоголь видел до конца не выполненный замысел: создать три тома поэмы, где изобразится словно вся Русь и падший, ничтожный герой пройдет путь от падения к возрождению, к богатырству на поприще служения истине, борьбы со злом, восхождения к Богу.

И как много делал Гоголь для объяснения своих же книг! Сколько примечаний и пояснений к "Ревизору", сколько пояснений в письмах и статьях… Это стремление раскрыть истину о своей духовной работе привело к большой книге – "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847): не публицистика, а проповедь писателя, видевшего свое назначение в духе Христа.

Это прямое и настойчивое обращение в творчестве к Христу стало новым этапом в развитии русской классики. Именно Гоголь так настоячиво и открыто соединил художественное творчество с борьбой за идеалы христианства. Это художник и христианский проповедник одновременно: после Гоголя именно на этом пути русская классика достигнет самых великих достижений. Проповедь Достоевского и Толстого идет вослед Гоголю…

Таков путь Гоголя: от лукавого балакиря Рудого Панька к высокому слогу "Размышлений о Божественной литургии", высокому замыслу "Мертвых душ".

Николай Алексеевич Некрасов (1821-1877)

"Новое время – новые песни" - так памятен этот мотив из поэмы "Кому на Руси жить хорошо" (1863-1877), самого значительного и не завершенного некрасовского полотна. Некрасов входит в нашу литературу уже после гибели Пушкина: его не вполне удачный дебют – в 1840-м году, книга "Мечты и звуки", не лишенная проявлений таланта, но резко встреченная в критике и почти полностью уничтоженная автором. А уже вскоре, в середине сороковых, Некрасов становится полновесным участником литературной жизни, обратившись от романтических веяний к мотивам на злобу дня, к жгучим проблемам современности. Но именно здесь и суждено было проявиться некрасовскому гению.

В Некрасове русская классика обрела мирскую почву, и пусть не видится это каким-то упрощением или обеднением по сравнению с пушкинским поэтом-пророком. "Его послал Бог гнева и печали Рабам земли напомнить о Христе", - сказано у Некрасова в стихотворении "Пророк" (1874), посвященном Н.Г.Чернышевскому: эти слова вполне отвечают и его собственному поэтическому кредо. К мирскому служению Христу с таким трудом шел и Гоголь, встречая столько непонимания при том. А вот Некрасову, возможно, это удалось и в глазах его соратников, читателей-современников.

"Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан", - в конце концов, этот другой некрасовский девиз так близок творчеству А.Н.Радищева, декабристов, а будучи понят не с излишней прямолинейностью, он найдет что-то созвучное и у Пушкина, призвавшего Отчизне посвятить души прекрасные порывы… Некрасов, с его жаждой гражданственного служения, - закономерный шаг в развитии русской литературы. Именно его гражданственный пафос и вся соответствующая ему поэтическая гармония стиха отвечает высоким критериям русской классики.

Стих Некрасова глубоко народен, в нем нашли отражения интонации русских песен, образы фольклора и живой устной речи. Поэт, может быть, как никто прежде, сумел приблизить стихотворное мастерство к восприятию не только искушенного читателя, но и простолюдина. Здесь, конечно, не прошел мимо и опыт великого поэта-простолюдина А.В.Кольцова (1809-1842). Некрасов придал простонародным мотивам полное достоинство и право отражать любые стороны жизни. Это удивительное свойство дворянина по своему положению – хотя и пережившему в своей судьбе крайнюю нужду, муки ради куска хлеба…

Некрасов создал истинную энциклопедию русской трудовой жизни середины 19 столетия. Его герои – крестьяне, подневольные бурлаки и работники, солдаты и их семьи – воплощены с непередаваемой глубиной и живостью, это точные и - одухотворенные портреты ("Несжатая полоса", "Забытая деревня", "Размышления у парадного подъезда", "Мороз, Красный нос", "Железная дорога", "Русские женщины" и другие поэтические шедевры). Многие его стихи стали и народными песнями: "Что ты жадно глядишь на дорогу", "Коробейники"…

Так Некрасов открыл социальные границы в пространстве русской литературы, и уже не стало никаких сословных ограничений для развития гения русской классики: Некрасов утвердил право любого простолюдина, крепостного, бурлака или бродяги быть запечатленным в литературном полотне. Так классика приобрела еще одну грань творческой свободы – свободу социальную…

Некрасов был активнейшим деятелем литературной среды, издателем и редактором таких журналов, как "Современник", "Отечественные записки", определивших целую литературную эпоху. Поэтому так много у него и стихов, посвященных соратникам по борьбе за народное благо, выдающимся современникам: В.Г.Белинскому, Т.Г.Шевченко, Н.А.Добролюбову, И.С.Тургеневу и др. Некрасов поэтизирует свою эпоху в событиях, портретах, картинах быта и природы.

В "Кому на Руси…" Некрасов мечтал о тех временах, когда высокая литература станет поистине народной ("Когда мужик не Блюхера, и не милорда глупого Белинского и Гоголя с базара принесет"), и как никто другой послужил этому своим талантом.

Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883)

Тургенев – первый долгожитель в русской литературе золотого века: немыслимо краткий путь отмеривала прежде судьба писателям, ставшим зачинателями великой литературной истории… Современник и очевидец Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Белинского… История его взаимоотношений с писателями-ровесниками – Некрасовым, Герценом, Щедриным, Л.Толстым - сама составляют важное историческое полотно. Наконец, Тургенев – из первых выходцев-писателей с орловско-курского ареала: эта центральная часть России дала нам Тютчева и Фета, Л.Толстого и Лескова, Писарева и Бунина.

Явление Тургенева – свидетельство зрелости, устойчивости в становлении русской классики: Тургенев впитал уже всю полноту русской литературной традиции, не столько развивая новые эстетические качества, сколько закрепляя весь художественный опыт своих предшественников.

И этот великий опыт Тургенев переносит на изображение современности: необычайная чуткость к духу времени, способность уловить новые характеры принесло писателю имя первооткрывателя типов лишнего человека (Чулкатурин), нигилиста (Базаров), знаменитой тургеневской девушки (Лиза Калитина, Наталья Ласунская), создателя емкого образного обобщения дворянское гнездо. По тургеневским наблюдениям критики выводили целые закономерности в характерах и поведении ("Русский человек на rendez-vous" Н.Г.Чернышевского). Тургенев открыл и первых революционеров вроде Инсарова, и несостоявшихся борцов, красочных демагогов вроде Рудина. И, конечно, Тургенев одним из первых вывел живые лики русского крестьянства: Хорь и Калиныч, Касьян с Красивой Мечи, Ермолай, герои-певцы, однодворец Овсяников…

Да, заслуженно высоко подняли имя Тургенева его "Записки охотника" (1847-1852), "Рудин", "Дворянское гнездо" (1858), "Отцы и дети" (1861) - как мастера глубоких жизненных обобщений, а не это ли и есть подлинное призвание русской классики?

Тургеневу свойственно сокровенное переживание природы, в его творчестве мы видим глубокое единение человека с землей, его взрастившей, что составляет древнюю русскую духовную традицию. Столь велико и мастерство его как художника, что любая пейзажная зарисовка все теряет в своем пересказе: живописные тексты живут только в своем первозданном качестве. Читать Тургенева – погружаться в совершенный художественный мир…

Тургенев начал свое творчество в 1830-е годы со стихотворений ("Вечер", "К Венере Медицейской", "Русский", "Дай мне руку" и др.) – и остается в русской классике создателем необычайно емкого жанра стихотворений в прозе – "Senilia". Это подлинные шедевры слова, исполненные глубины духа и художественного мастерства. Вот один из таких шедевров – "Русский язык" (1882), передающих весь опыт русской классики, всю жизнь русского Слова:

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

… Тургенев и сам достойно послужил этому величию, пройдя самый зенит золотого века - 50-е – 60-е года.

Федор Иванович Тютчев (1803-1873)

Почти ровесник Пушкина – по рождению… Но лишь во второй половине золотого столетия Тютчев полновесно присутствует в русской литературе, его творчество словно заново открывают после вышедшей в 1850-м году статьи куда более молодого, но уже прочно вошедшего в литературную жизнь Н.А.Некрасова – с характерным названием "Русские второстепенные поэты": Некрасов дает высокую оценку печатавшимся в 1836-40-м годах стихам, подписанным инициалами "Ф.Т." или "Ф.Т—въ". И публикация этой статьи совпала с особой порой в жизни самого Тютчева: с 1840-го до 1848-го года им было написано всего лишь восемь стихотворений, теперь же начинается самая активная творческая полоса.

Что же, и при жизни Лермонтова было опубликовано лишь несколько его лирических произведений… Так и у Тютчева – всего две изданные книги небольшого объема: в 1854-м и в 1868-м годах. Но Тютчеву была отпущена судьбою жизнь долгая, не прерванная так нежданно, как у Пушкина, Грибоедова или Лермонтова…

Сравнительно небольшое количество художественных произведений Тютчева несоизмеримо с глубиной и значением его творчества. Вот как сказал друг Тютчева, гениальный лирик Афанасий Фет:

Но муза, правду соблюдая,

Глядит – а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей.

Небольшая книга Тютчева своеобразно свидетельствует об удивительной степени свободы в творчестве поэта: поэзия – это не профессия, работа, не терпящая пауз – иначе голодная смерть! - а само перевоплощенное бытие личности, отразившее все штрихи ее судьбы. Слово рождается только в свой срок, когда не может не родиться.

Так, как у Тютчева, могло сложиться только творчество поэта в дворянский век русской культуры. Вот она, естественная, приобретенная достоинством поколений, родовая свобода – свобода творчества… И с каким достоинством поэт несет это наследие свободы. Нет здесь, говоря пушкинской строкой, часов забав иль праздной скуки, нет изнеженных звуков безумства, неги и страстей. Только чистая, свободная духовность…

Тютчев явился во второй, весьма сумрачной половине века, словно носитель истинно пушкинского гения – гения света и свободы, да еще столь вызревшего и столь независимого ни от общественного мнения, ни от гнета литературной среды…

Кажется удивительным почти незамеченное современниками присутствие рядом с Пушкиным, еще в 1830-е годы совершенных шедевров Тютчева: "Весенняя гроза", "Летний вечер", "Душа хотела б быть звездой", "Как океан объемлет шар земной", "Последний катаклизм", "Цицерон", "Silentium!", "Безумие", "Песок сыпучий по колени"… - и почти невозможно остановить недлинный, но такой впечатляющий для каждого знатока русской поэзии список… "Томов премногих тяжелей"…

И эти стихи, печатавшиеся еще в пушкинском журнале "Современник", так полновесно зазвучали после некрасовской публикации – и уже не забывались никогда. Такое созревание поэтического кристалла первой величины на периферии литературного движения тоже явилось свидетельством зрелости, полноты русской классики как состоявшегося эстетического явления высочайшего уровня.

На примере Тютчева как-то особенно заметно несоответствие поэтической ценности - слову критика о ней: всякое толкование не покрывает всю полноту образной стихии. Лучшее свидетельство гения – очевидная ценность его удивительных строк. Только читать Тютчева – и не нужны никакие комментарии… Как читал великий Лев Толстой стихотворение "Тени сизые смесились" (написано в середине 1830-х годов): "Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Я вам сейчас скажу его"… Так и должно чувствовать и передавать истинную поэзию.

Да, самая кристальная, чистая одухотворенность русского слова сказалась в каждой строке Тютчева.

И Тютчев прожил большую, долгую жизнь, так тонко и прочно сплетенную с судьбами России. Это дипломат и философ, придворный камергер и литературный цензор, имеющий высокий чин тайного советника. Это автор глубоких историко-политических исследований о судьбах России и Восточной Европы, насыщенных необычайными и родственными его поэзии откровениями. Даже и личная, семейная история Тютчева – это словно поэтический образ, равный Онегину или Печорину…

Александр Николаевич Островский (1823-1886)

Островский – гений русского театра, только он среди русских классиков целиком посвятил себя драматургии и организации театрального дела, начав в 40-е годы с обличительных комедий ("Свои люди – сочтемся", "Бедная невеста", "Картина семейного счастья") и пройдя большой, сорокалетний творческий путь.

Колорит пьес Островского совершенно неповторим: герои, ситуации, композиция и сюжет, самый язык – все сразу передает уникальный стиль. Чаще всего материал произведений взят из купеческой среды – своеобразного сословия, в котором, с одной стороны, выделяется необычайная энергия и яркость, заметность в русской жизни, здесь, можно сказать, нет привычного героя русской литературы – маленького человека; с другой же стороны, купечество со своей резкой консервативностью в культуре, в быте, оказалось и носителем многих уходящих жизненных устоев.

И Островский, чувствуя именно здесь, средоточие судеб русского народа, от комедий уходит к драмам, рисующим глубоко трагические картины. Это можно связать с тем, как, высмеивая прежде старые нравы в купеческой среде и одновременно все глубже изучая жизнь своих героев (в том числе и работая в мирском и коммерческом судах), Островский видел и достоинство так называемой жизни по "Домострою" (великая книга - свод правил христианской жизни, составленный при Иване Грозном), и, главное, зыбкость новых оснований русской жизни.

Сколько резкой и яркой, авторитетной критики вызвал один из любимых героев Островского – патриархальный и весь просветленный Любим Торцов из комедии "Бедность не порок"! Что говорить о пьесе "Комик 17-го столетия", где восклицают о "Домострое": "Вот книга-то! Вся жизнь как на ладони".

Распад христианского уклада в быту рисует драматург в знаменитой "Грозе" (1859), выведя тяжкое столкновение стариков-самодуров, превратно и неглубоко воспринимающих и православие, и вековые домашние традиции, с молодым поколением, где есть и попросту безвольные, опустошенные люди вроде Бориса Дикого или Тихона Кабанова, а есть и такие глубокие, сильные натуры, как Катерина, во всем противоречащая традиционной добродетели и страдающая от неспособности найти прочный жизненный путь. Потеря Христа, ложные толкования веры, - удел современного человека, что рисует Островский как великую трагедию, ведущую к гибели (грех самоубийства).

И, конечно, подобное содержание гораздо шире нравов купеческой среды: Островский не бытописатель, а художник в русской классической традиции, обращенный к духовно-нравственной стороне жизни. Пьесы Островского исполнены и глубокого религиозного смысла, в целом его творчество незримо обращает читателя и зрителя к Христу, хотя сам драматургический род не близок к проповеди, а, наоборот, препятствует выражению активной авторской позиции.

В драматургии может быть убедительна именно