«Человеческий ветер» Бориса Пильняка

...человеческий суд... не может быть столь строгим, как суд человека над самим собой. (Б.Пильняк)

В чём сила художественного воздействия рассказа Б.Пильняка “Человеческий ветер”? Почему это произведение нельзя читать равнодушно? Перечитываю вновь и вновь и поражаюсь глубине и тонкости передачи человеческих характеров, взаимоотношений, проблем.

Рассказ написан в сентябре 1925года. Но при чтении создаётся впечатление, что он о нас, о нашем времени. Наверное, потому, что проблемы, поставленные в рассказе, общечеловеческие, над ними не властны эпохи, революции, государства. Это проблемы жизни и смерти, любви и ненависти, семейного счастья и одиночества, верности и измены.

Автор на нескольких страницах показал несколько судеб людей, которые могли бы быть одной счастливой семьёй. Но этого не произошло... Почему? Кто виноват? Писатель оставляет этот вопрос открытым, показывая боль и страдания своих героев. Можно однозначно сказать только одно: в несчастье детей повинны их родители, оба, и отец и мать, не сумевшие быть мудрыми в пору становления своей семьи.

“...Это был вечер, когда он прогнал свою жену”. Затем писатель, нарушая уже сказанное, противоречит себе: “Это не был вечер: это была полночь”. Возможно, это противопоставление (это был вечер – это не был вечер) усиливает бесповоротное решение, показывает разрыв навсегда, навеки. Но между этими фразами замечательные по своей метафоричности несколько предложений, построенных иногда вне правил синтаксиса, рисующих большое человеческое счастье: “До этого были и бурьяны рассветов, и половодье полей, и ночи со словами о том, что “люблю, люблю, навсегда, навсегда”, – были обвалы рассветов, когда в рассветном мире были солнце, мир и озёра её глаз, в которых можно утопить мир и солнце, – она, заполнившая мир и солнце”. Сколько бы придирчивый критик подчеркнул речевых и стилистических нарушений, например повторов. А ведь эта картина поражает и восхищает до слёз! И вдруг резкая смена настроения: “Всё это было”. Пильняк не даёт подробных размышлений по поводу разрыва между молодыми супругами. Это снова неожиданно, пунктирно: пейзаж, интерьер, портрет – всё в нескольких коротких предложениях: “За окнами лил осенний дождь и там надо было колоть глаза. На столе горела свеча, капала на то самое сукно, которое никогда не сменялось. У неё опухли глаза, и у глаз были морщинки”. Это сливается в единую картину драмы. И снова удивится придирчивый критик: такой обычный эпитет “осенний” дождь, созвучный предыдущему “промозглый” вечер, и “расшифрованный” фразеологизм “надо было колоть глаза”, который, нарушая свою общепринятую форму (темно, хоть глаз выколи), почему-то у Пильняка не потерял своего зловещего значения. Непонятно, почему автор не ставит запятую в этом сложносочинённом предложении, не давая сделать паузу, передохнуть от неожиданности.

Правы исследователи творчества Бориса Пильняка, отмечая живописное мастерство писателя, мастера “сжатого, чёткого образа”, его умение “одним-двумя словами очертить человека, зверя, пейзаж”1 . Это и одинокая свеча, капавшая на сукно, о котором чуть выше, при описании кабинета, было сказано: “...пепел перецветил сукно на столе из зелёного в жёлтое, пепел нельзя было сдуть со стола”, “на столе в его комнате изредка менялись книги и никогда не менялось сукно...” Такие контекстуальные антонимы, как “свеча” и “пепел” (огонь и прах), символизирующие свет и тьму, жизнь и смерть, становятся вдруг близкими по значению, потому что они портят сукно (полотно жизни?..). А герой, наклонясь к свече, “читал медленно, по складам, сотню раз перечитанный лоскуток бумаги”, записку жены любовнику о свидании, что и привело к разрыву. И снова противопоставление: текст записки знает наизусть (“сотню раз” читал), а темп чтения медленный (“по складам”). Удивляет и слово-образ “лоскуток” бумаги, уменьшительная форма слова лоскут, что вообще не означает бумагу. В толковом словаре Ожегова даются два понятия: “Лоскут – остатки, отходы в текстильном, швейном и кожевенном производствах в виде лоскутков” и “Лоскут (уменьш. лоскуток) – обрывок или отрезок ткани, кожи”2 . Употребление этого слова в значении “лоскуток бумаги” с огромной художественной силой показывает измятый от волнения и многократного чтения листок, записку женщины, предающей любовь, мужа, семью (“Приди к одиннадцати, когда все уснут...”), и, возможно, обдуманность поступка главного героя, который не вдруг решился на разрыв, потому что любил эти глаза, “как озёра”, которые на протяжении всего рассказа главным образом и дают нам представление об Алёнушке, имя которой в рассказе – не иначе как с ласкательным суффиксом. Умение Пильняка намеренно повторить слово, употребляя его в различных контекстах, для характеристики своих героев ярко прослеживается в эпизоде ссоры и расставания. Например, это слово “наваждение” (“По суеверным представлениям: то, что внушено “злой силой с целью соблазнить, увлечь чем-нибудь””)3 . Она просит мужа простить: “Иван, прости. Это было наваждение”. И это же слово в записке к другому: “Николай, это наваждение, но я не могу быть без тебя”. И оно же в ответе мужа, который говорил “медленно, по складам” (снова повторение): “Это слово сюда не подходит. Я наваждениями не занимаюсь. И наваждение тут тоже ни при чём”. Даже мольба Алёнушки простить ради сына (“У нас же ребёнок!”) не поколебала решимости Ивана (“...же-ре-бё-нок... мне не надо, чтоб у тебя были жеребцы”). Эти чудовищные слова заставили жену, у которой вдруг “исчезли морщинки у глаз, остались одни глаза, полные ненависти, презрения и оскорблённости”, прошептать “тоже по складам: “Не-го-дяй!”” и уйти навсегда. И только это ошеломило его, он бросился через четверть часа “в дождь”, закричал “беспомощно, очень унизительно и жалко: – Алёнушка – –”. Но ему никто не откликнулся. В этой сцене, короткой и жуткой, всего в одном небольшом абзаце, состоящем из 9 строчек, или 15 предложений, из которых 14 – простые (двусоставные и односоставные – безличные), передана вся трагедия любви. Это усиливается троекратным повторением через одно предложение выражения: “За дверью было тихо. За дверью было пусто”. Герой предаёт в первую очередь сына, поэтому автор пишет: “...постель ребёнка была пуста, горела около постели на стуле свеча”. Снова свеча – и пустота, прах, в который превратили супруги свою жизнь и любовь. Его “огромное” письмо с просьбой вернуться осталось без ответа.

Борис Пильняк – мастер метафоры. Например: “Улица провалилась во мрак и дождь”. И точно так же во мрак провалилась Алёнушкина жизнь, которую писатель тоже передал образно: она “похожа была на очень яркий, пёстрый, красный платок, на цыганскую шаль, которую навертели на руку, завихрили около ночных, загородных домов, свечей, около мутных рассветов. Эта шаль пропахла многими табаками и духами...”, а потом упала “в очень мусорный московский пригород”. Старший сын Иван жил в провинции у сестры, а родившийся вне брака Николай, в семилетнем возрасте узнавший “муку падучей”, – в приюте.

“И тогда мать умерла”. Писатель показывает вполне закономерный конец, начало которому положил разрыв с мужем, крах любви, семьи, счастья. Именно поэтому он пишет, употребляя неопределённое местоимение: “Она умерла от какого-то тифа, но большой смысл смерти был в том, что всё, положенное ей на жизнь, она отжила”. Жутко читать это словосочетание – “смысл смерти”. Насколько привычнее выражение: “В чём смысл жизни человека?” Неужели может быть и “смысл смерти”? Наверное, тогда, когда теряется “смысл жизни”? А смысл жизни Алёнушка потеряла с утратой семьи.

Живописное мастерство Б.Пильняка, как уже было замечено, проявляется в умении создавать яркие детали, по его выражению, “различные мелочи”, придающие своеобразие его стилю и манере письма (“мелочи, которые я отбираю, как мёд, для моих рассказов”)4 . Одной из наиболее ярких деталей является диван с окурками. Вот первоначальное описание: “В его комнате стоял продавленный кожаный диван, за диваном веками собирались окурки” (и эпитеты продавленный, кожаный, и гипербола “веками” собирались окурки усиливают образ). Далее, прошло несколько лет: “За продавленным диваном росли залежи окурков” (“Залежь – то, что долго лежит без движения, употребления” (Словарь С.И. Ожегова). Отмеряя десять лет человеческой жизни как “недолгий срок” и (тут же антоним) “громадный срок!..”, автор пишет, что у Ивана Ивановича “всё больше и больше копилось за продавленным кожаным диваном окурков”. Эта выразительная “мелочь” подчёркивает однообразие и пустоту жизни человека, который не нашёл “смысла жизни”, прожил одиноко, не принеся никому счастья, даже родному сыну, о котором не подумал в порыве ревности и ненависти, о котором, возможно, не вспоминал до неожиданно пришедшего письма от Ивана. Четырнадцатилетний подросток, сохранивший нежность к самому святому – матери, сам написал и отцу, и брату, имевшему ту же фамилию – Иванов. А первоначальная строка: “Здравствуй, дорогой мой папа” – помогла помолодеть “на десятилетье” отцу. Но такая же строка письма Николая вызвала гнев, и “всей кровью, всей ненавистью” “захотелось крикнуть, опять, опять: – “Вон! вон!.. – мне ублюдков не надо!”” И это чувство было сильнее.

Кульминационной является сцена приезда инвалида Николая к “отцу”. Скупые, но выразительные портретные детали впервые представляют нам его: приподнятые плечи, “лицо с тонкими усами, как верёвочки” (такое сравнение!), бледное, усталое. Но наиболее яркой деталью является “палка о резиновом набалдашнике, какие носят калеки”. Эта палка как символ беспомощности постоянно фигурирует в короткой, но жуткой до боли сцене диалога между героями: вот она “упала” из протянутых к “отцу” рук, вот И.И. Иванов “поднял и передал её” Николаю, вот Николай принял палку, вот он уходит, опираясь на неё. Всё это происходит как бы само по себе, машинально, но не даёт забыть, что перед нами несчастный, больной человек. Тем более жестокими нам кажутся и слова, и поступки Ивана Ивановича, переданные в основном глаголами и наречиями. Он “стоял”, “не подал руки”, “отвернулся”, “сказал тихо”, “громче сказал”, “закричал”, “завизжал” и “кричал вслед” (какая градация!). Сравните с поведением Николая: “шагнул, нерешительно и радостно остановился”, “сказал”, “заплакал”, “протянул вперёд руки”, “покорно, поспешно сел на стул”, “встал”, “не слушал”, “пошёл вон из комнаты”.

Трогательной является сцена встречи братьев, которые никогда не видели друг друга, но любили, любили так же, как любили мать, берегли память о ней. Это их объединяло, хотя писатель подчёркивает резкий контраст между “сильным” и “слабым” (“Сильный человек держал слабого за плечи”; “Вскоре сильный человек сидел рядом со слабым на полу”). Это противопоставление намеренно усиливается рядом эпитетов-синонимов, относящихся к Ивану: “высокий, здоровый, румяный, покойный, сильный военком”, “запряжённый в ремни от сабли и револьвера”. Именно его ждал и не дождался Иванов-отец, крича в темноту: “Иванушка!” А “улицы проваливались во мрак, плакала земля дождём” (какие яркие метафоры!). Он увидел сына единственный и последний раз, стоя в толпе на вокзале, узнал сразу этих двоих, один из которых вёл и поддерживал хромого, опирающегося “на палку о резиновом набалдашнике”, и узнал глаза, которые “были небывало похожи на глаза матери, на те озёра, в которых некогда он мог топить мир и солнце”. Понял ли, что потерял, этот сразу ставший “дряхлым” и “седым” человек?

Рассказ состоит из четырёх глав, и последняя представляет собой единственное предложение (кстати, дословно повторённое из главы второй): “Впрочем: человеческий суд не должен, не может быть столь строгим, как суд человека над самим собой”. Ряд однокоренных слов, многократно встречающихся в рассказе: человек, человеческая жизнь, человечье жильё, – заканчивается непонятным и жутким словом “человечина” (“...человеку, жизнь которого пропахла человечиной”). Что оно обозначает? В толковом словаре даётся его лексическое значение: “мясо человека как пища диких зверей или людоедов”. Думается, у Пильняка это контекстуальный неологизм, так как лексическое значение переосмысливается. Человечина созвучна слову мертвечина, то есть что-то неживое, бесчувственное, страшное. Б.Пильняк нам не даёт никаких объяснений поступков героев, не рассуждает о дальнейшей судьбе И.И. Иванова (и в этом сила художественного восприятия рассказа), он только пишет предпоследнюю фразу: “Дома в сенцах запахло человечиной”. Почему “в сенцах”? Почему “запахло человечиной”? Почему перед заключительной фразой – главой о суде человека над самим собой? Не говорит ли это о самоубийстве героя?..

Рассказ начинается философским размышлением о быстротечности жизни и о смерти: “...в каждые десять лет уходит с земли из жизни – одна пятая всех живущих на земле людей, десятки миллионов людей идут гнить в землю, кормить червей...” Заканчивается тоже философской фразой, созвучной библейскому: “Не судите, да не судимы будете”. И это обрамление придаёт огромное значение истории семьи Ивановых, заставляет задуматься каждого о себе, о своих поступках, о близких и дорогих людях. Ведь не случайно Б.Пильняк назвал своих героев Ивановыми, а отца (да и сына, названного в его честь) Иваном Ивановичем Ивановым, самыми распространёнными русскими именем, отчеством и фамилией. Это подчёркивает значимость поставленных проблем, их естественность, обыденность и – глобальность: нет ничего важнее жизни, любви, верности, милосердия, семейного счастья!

Эпоха, исторические и революционные события намеренно отодвинуты автором. На то, что действие в рассказе происходит в первой трети XX века, указывают лишь отдельные историко-культурные реалии: предметы (свечи – единственный способ освещения), устаревшие слова (например, приют – слово, вновь приобретающее актуальность), слова иноязычного происхождения (дортуар – общая спальня для учащихся в закрытом учебном заведении), далее возможные профессии Ивана Ивановича, который мог быть “преподавателем ли гимназии или земским статистиком”. О бурных революционных событиях сказано как бы между прочим (и только в скобках!) всего дважды: “...эти дни бытия Ивана и Николая привели их в великую русскую революцию” (1905–1907 или 1917? Ведь Ивану только 14 лет!) и (накануне встречи братьев, уже взрослых мужчин) “это было время, когда уже отгромыхивала революция”. Таким образом, Б.Пильняк общечеловеческое ставит выше конкретно-исторического, потому что, по его мнению, “данному человеку – морщинки у глаз, запах комнаты – существенней, многозначимей, чем события эпох”, потому что жизнь человека пролетает так быстро, как ветер, человеческий ветер (символический образ, пронизывающий всё произведение), что надо успеть выполнить своё человеческое предназначение. И эта мысль (основная идея) делает рассказ Б.Пильняка не пессимистическим, а, напротив, заставляет поверить в возможность любви и счастья, так как в то же время, когда умирают одни, “приходят в жизнь миллионы людей, родятся, растут, живут... множатся, буйствуют половодьями вёсен, изобилуют летами, покойствуют эмалевыми днями бабьего лета, сгорают красными зимними зорями”.

Вот в чём сила художественного воздействия рассказа “Человеческий ветер”.

Вопросы для беседы

Какие общечеловеческие проблемы поставлены автором в рассказе?

Что мы узнаём о герое И.И. Иванове?

Любил ли он свою жену? Докажите это.

Что случилось в их отношениях?

Как поступил Иван Иванович? Правильно или нет? Обоснуйте своё мнение.

Сложилась ли жизнь у Алёнушки?

Был ли счастлив Иван Иванович?

Кто виноват? Можно ли было всё исправить?

Расскажите об Алёнушке как о матери. Ваше отношение к ней.

Что мы узнали о судьбах детей?

Как они относятся к матери даже после её смерти?

Расскажите об отношении братьев к отцу.

Как описана встреча Николая с Иваном Ивановичем? Ваше отношение к поступку И.И. Иванова.

Почему сын Иван не захотел встретиться с отцом?

Правы ли они были, думая об Иване Ивановиче как о негодяе?

Как вы поняли финал рассказа?

Что вас особенно поразило в произведении?

Назовите художественные особенности. Какова их роль?

Почему рассказ называется “Человеческий ветер”?

Какие мысли и чувства он вызывает?

Список литературы

1 . Андроникашвили-Пильняк Б. Своя картина мира // Пильняк Б. Человеческий ветер. Романы, повести, рассказы. Тбилиси: Мерани, 1990. С. 18.

2 . Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1986.

3 . Там же.

4 . Андроникашвили-Пильняк Б. Указ. соч. С. 18.