Виктор Пелевин и его творчество

Реферат по современной литературе  Афитовой Елены, 11 класс

План

Вступление

Художественный мир в романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых»

 Русский Переплет / Анализ некоторых романов, повестей и рассказов Виктора Пелевина

Игорь Гетманский / Загадки и отгадки Виктора Пелевина

Армина Багдасаря / Hелицензированное обдумывание запрещается

Варя Титова / Если вы никогда Пелевина не читали, то

Виктория Васютина / Галлюцинации Пелевина

Личное мнение

Виктор Пелевин- один из самых модных современных писателей, культовый писатель нынешней молодежи. Несмотря на это, в его творчестве немало белых пятен, которые дают богатейший материал для возможных исследователей. В данной работе автором предпринимается попытка анализа модного писателя. Ведь куда легче писать реферат о Пушкине или Толстом: всё уже разобрано, расписано и обдумано за нас, но гораздо интереснее, хотя и сложнее, разобрать современную прозу. Именно по данной причине выбор пал на Пелевина. Темой данной работы служат художественное пространство романа «Жизнь насекомых», тот мир, в который попадает читатель, его краски, архитектоника, населяющие его образы. В дальнейшем мы обратимся к анализам большинства его произведений.

Пелевин появился в русской литературе сравнительно недавно и до сих пор интересовал в основном литературоведов, которых сам писатель сравнивал с "египетскими плакальщицами, чьи слезы оплачены". Язык В.Пелевина наиболее точно отражает сегодняшнюю языковую ситуацию, находит отклик у читателя, доказательством чего является огромная популярность этого автора среди всех слоев общества. Но известность Пелевина обусловлена отнюдь не легкостью восприятия его текстов, а в сложности его произведений вследствие культурной и эстетической многослойности текста.

Хотя творчеству Пелевина посвящено множество критических статей и очерков, к великому удивлению, о данном романе написано очень мало. В ней автор лишь опирается на исследования творчества П. Леонидом Филипповым, Александром Генисом и Андреем Даниловым. Тем не менее в основной части своей работа самостоятельна, так как роману «Жизнь насекомых» не посвящено ни одной монографии, а только несколько критических статей в периодических изданиях ( журнал «Звезда» и газета «Деловой Урал»).

Результатом данного исследования явились несколько выводов:

В романе с названием известной книги Фабра «Жизнь насекомых»,опубликованном журналом «Знамя» в апреле 1993 года, Виктор Пелевин создает особое художественное пространство, мир, где фантасмагории перемешиваются с реальностью, являя собой череду искусственных конструкций. В нем действуют непривычные правила: раскрывая ложь, не приближаешься к правде, но и умножая ложь, не удаляешься от истины.

Пелевин помещает своих героев в условия «плохой реальности», где постоянны социальные бури и катаклизмы. Заурядные явления постсоветской действительности получают оригинальную интерпретацию и представляются манифестацией мощных и злобных магических ритуалов. Однако ритуализация действительности играет вспомогательную роль: основное содержание романа составляет описание состояний сознания, воспринимающего представленную картину мира в качестве реальности. При этом советская действительность оказывается своеобразным вариантом ада, где в качестве адских мук фигурирует безысходное переживание специфических состояний ума. Окружающий мир для Пелевина - череда искусственных конструкций, где мы обречены вечно блуждать в напрасных поисках из начальной действительности. Стремление воссоздать потерянное достоинство человеческой личности – основная тема романа «Жизнь насекомых».

Место действия романа - небольшой курортный городок близ Феодосии, где узнаваемы приметы постсоветского времени: ветшающее здание пансионата, кооперативные ларьки, где продают «позорные кооперативные штаны», бетонные молы, бытовка на вершине холма, фанерные щиты с рисунками несбывшегося социалистического будущего, полузаклеенные афишами с призывами посетить лекции об НЛО – «от всего этого веяло печалью». Как в любом курортном городке  здесь есть танцплощадка, кино-бар «АО ЛЮЭС» с неоновой вывеской, кафе, где   громкие названия блюд не соответствуют их вкусу.

В романе обозначено несколько сюжетных линий, и каждая из них связана с какой-либо категорией людей, являющихся лицом своего времени. В романе 15 героев (кстати, ровно столько, сколько и глав). В каждой истории внимание сосредоточено на изображении странной жизни, бессмысленно жестокой в круговороте рождений, совокуплений и смертей. Но никто не спросит у героев «Зачем живёшь?». Герои произведения узнаваемы, потому что маски насекомых удивительно точно передают их сущность, они – типажи постсоветского периода. В нашей стране в последнее десятилетие XX века появились так называемые « новые русские». Это комары из советской Шамбалы – Арнольд (бывший Паша) и Артур, но эти звучные иностранные имена плохо сочетаются с образами обычных кровопивцев, как иронизирует автор, в блоковском стиле – характерного цвета «мне избы серые твои». Но устремления у них самое современные: наладить на продаже крови соотечественников совместный бизнес с американцем Сэмом Саккером (имя которому дано не случайно, во всём мире именно Америку называют «uncle Sam»), для них Сэм – существо высшей породы. Не выдерживают натиска новых русских непородистые – пример тому, судьба Арчибальда, работающего в пункте сдачи крови. Он сам расценивает своё прозябание как существование мимо жизни. Его попытка встать вровень с Артуром заканчивается плачевно: крылья его уже не держат, а муха Наташа, у которой он хочет напиться крови, попросту прихлопывает его ладошкой.

Современны устремления и у самой Наташи: она мечтает уехать с Сэмом в Америку, не желая оставаться в России и повторить бесцветную жизнь своей матери, муравьиной самки Марины, или растягивать меха баяна, как это делал её покойный отец, офицер «Магаданского муравейника», Николай.

Ещё два героя романа: драматический актёр Максим, то торгующий бессодержательными картинами, то увлекающийся постмодернизмом – «искусством советских вахтёров», и его друг Никита. Оба они наркоманы. Кстати, начиная с «Жизни насекомых» герои Пелевина регулярно потребляют наркотики, однако писателю глубоко безразлична проблема наркомании – его гораздо больше интересует состояние расширенной через «набор» психики, которая изображается им очень жёстко – со всеми её изломами и падениями.

С точки зрения формы Пелевин – посмодернист (в классическом его варианте), экспериментирующий и изобретающий. Но он уходит дальше то этого, развивая традиции постмодернистской эстетики, он выписывает в романе картину мироздания. Принцип буддизма о возможном переселении человеческих душ в животных, насекомых Пелевин доводит до абсурда. Обитатели этого мира взаимодействуют друг с другом в 2-х равноправных телесных модусах – людей и насекомых. Каждое действие героя как насекомого немедленно отзывается в нем как в человеке. Жизнь людей-насекомых оказывается непрекращающейся взаимосогласованной симуляцией актов существования. Читателю невозможно уследить за превращениями. Думаешь, что это человек, а он вонзает хоботок и пьет кровь, думаешь, муха, а она снимает платьице и идет купаться и т.д. Но всё сливается в единое целое и по отдельности один модус ничего не значит без другого. Целое – это человек-насекомое, пытающийся жить в мире, который кажется ему реальностью. По этому же принципу всеобщей связанности и взаимосогласованности, построена и структура самого романа.

Самопознание пелевинских героев в ситуации «плохой реальности» определяется через примат духа над материей. Это мысль о том, что источник всех бед – нравственная неполноценность личностного начала, неизбежным следствием чего является общая социальная неустроенность. Пелевин поднимает в романе проблемы, что без внимания к смыслу собственной жизни и свободы от  коммунальной зомбированности ничего хорошего не получится. Это показывает он   на героях романа, точнее на 4-х их них.

Глава вторая под названием «Инициация» рассказывает об отце и сыне – жуках-скарабеях. Мудро и просто смотрит на жизнь отец, для которого вся жизнь и весь мир – навозный шар, который он называет египетским слогом Йа. Тому же учит и сына. И хоть жизнь эта непростая («башкой об бетон»), она прекрасна.

Невесело сложилась жизнь насекомого Серёжи. Вгрызшись в мягкий суглинок, он уподобился простому таракану, к тому времени, когда он стал задумываться, всё ли делает верно, его жизнь стала рутинной. И в России и в Америке он оставался всё тем же обычным тараканом, обывателем с характерным набором предметов материального благополучия. Серёжа пытается вырваться и для этого роет вверх (всю жизнь он рыл в сторону), под землёй от него остаётся лишь навозный шар. Выбравшись на поверхность, он вернулся на то место, откуда начал рыть, но уже совсем старым. Он стал цикадой и затрещал своими горловыми пластинами о том, «что жизнь прошла зря, и о том, что она вообще не может пройти не зря, и о том, что плакать по всем этим поводам абсолютно бессмысленно.

Иного мнения придерживается ночной мотылек Митя, сопровождаемый двойником Димой. Митя ищет в жизни истинный свет, для этого он летит к площадке, освещённой двумя красными фонарями, посередине её – трухлявый пень с гнилой водой, а вокруг – мириады насекомых, спешащих к нему, как к алтарю, но лишь Митя понимает всю бессмысленность их стремления и стремится прочь. Теперь он заглянет в колодец своей жизни и поймет, что жизнь существует лишь один миг, что «мы носим в себе источник всего». И миг этот освещён внутренним светом, который дарован изначально каждому:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идёт, и плачет уходя.

Этим новым знанием Митя растревожил могущественное существо, которое как он говорит «незаметно жевало меня почти всю жизнь и сожрало почти целиком». Думал и жил всё это время не он, а это существо – его труп, который превратился вскоре в навозный шар. Митя сбрасывает его с обрыва. Нигде не находит он Димы, ведь Дима и был тем трупом, тем навозным шаром, который не давал Мити жить всё это время. После всего этого нет уже ни того, ни другого, а есть только один настоящий, живущий Дмитрий (вот откуда не случайность их имён). Он нашёл свой источник света, заключающийся во внутренней гармонии «ты – круг ослепительно яркого света, кроме которого ничего никогда не было и нет».

То, что в экзистенциальной философии называется «конечностью человеческого существования», некие первичные условия человеческого бытия в мире, через которые и посредством которых человек живёт, Пелевин объявляет «навозным шаром». У каждого из 4-х уже рассмотренных героев есть свой Йа. Для отца и сына скарабеев этот шар – сам мир, для Серёжи – это то, что делали его тараканы, для Мити же – нечто отмершее, мешающее жить полноценно.

Роман «Жизнь насекомых» - особый фантасмагорический мир, царство живых и мёртвых (живых мертвецов, таких как труп Мити и мёртвых живцов, таких как Серёжа и скарабеи).

Критики видят в Пелевине продолжателя многих традиций, сам же он сказал: «В русской литературе было очень много традиций, и куда ни плюнь, обязательно какую-нибудь продолжишь». Прозу Пелевина пытались истолковать как турбореалистическую, фантастическую, постмодернистскую, но в целом его творчество не укладывается в какие-либо жанровые рамки: произведения его многослойны. Однако, возникает вопрос, почему ранние произведения Пелевина были отмечены малой букеровской премией, а его зрелые творения воспринимаются многими критиками с нескрываемой враждебностью. Возможно, так произошло потому, что костяк этих произведений, в данном случае романа «Ж.н.», составляют ирония и интеллектуальная игра и используются в том числе и применительно к позитивному содержанию, к ценностям сакрального характера, а такая литература обычно переводится в разряд «несерьёзной», фантастической, а то и нравственно сомнительной.

Бессмыслица Пелевина – вовсе не отсутствие смысла, напротив, это – гиперсмысл, или даже смысл смысла. Некоторые критики указывают на «проповеднический» характер прозы Пелевин, провоцирующего читателя принимать его произведения как манифестацию некоего целостного мистического учения. Такому пониманию противоречит особая ,специфическая для Пелевина концепция авторства, определяющая его особое положение в современной литературе.

 По замечанию критика А. Гениса, Пелевин пишет в жанре басни – «мораль» из  которой должен извлекать сам читатель. Автор ничего не «хочет сказать», и все смыслы, которые читатель находит, он вычитывает из текста самостоятельно.

 Многочисленные эксперименты со стилями, контекстами, художественной формой служат у Пелевина организации этой особой формы авторства, редуцирующей взаимоотношения автора с читателем вплоть до полного упразднения.

 Теперь обратимся к некоторым статьям или даже «интервью», опубликованных в выпусках «Московский Комсомолец» и других журналов. Первая статья посвящена анализам некоторых произведений, где читатель сделал попытку проанализировать то, о чём пишет Пелевин и что он хочет этим произведением сказать. Первоначально следует заметить, что анализировать произведения Пелевина, дело щекотливое и очень занятное.

Русский Переплёт / Анализ некоторых романов, повестей и рассказов Виктора Пелевина

«Ты, Ваван, не ищи во всем символического значения, а то ведь найдешь».— С такими словами Фарсейкин обращается к главному герою книги Татарскому. Или, скорее всего, это автор обращается к критику, предвосхищая разоблачение замысла. А я не внял предупреждению, стал искать и нашел.

Найти было сложно,— слишком много камуфляжа, призванного замаскировать главное содержание романа. Ну, ничего, я к этому успел привыкнуть. Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Ан нет, не то! Взять хотя бы «испанскую коллекцию живописи». Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче,— нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с «Одномерным человеком» Герберта Маркузе. Бумажки с печатями— вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина  Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца.

Пожалуй, «Generation П» можно было бы принять за отечественный вариант «Одномерного человека», а Пелевина— за сегодняшнего российского Герберта Маркузе. И реакции вроде как, подтверждают догадку. Читающая публика узнала себя. Оттого одни этим романомÁ восторгаются,— узнали. Оттого же другие выражают резкое неприятие,— тоже узнали. Да, можно было бы принять, но не стоит этого делать.

Смею вас уверить: Пелевин— не Маркузе. Пелевинское изображение нынешнего теле-компьютерного общества следует рассматривать всего лишь как отдельно боковое завихрение фабулы, а вовсе не как главную идею. Анализируя какие-либо книги Пелевина, всегда надо следовать принципу: ищите архетип! Так что мне остается приступить к глубоким раскопкам.

Какое же символическое значение, какой архетип заложен тут в качестве краеугольного камня? Несмотря на кардинальные отличия композиции и языка, я усматриваю параллель между «ОмонРа» (см. ниже) и «Generation П». Там главный герой ищет истинную сущность, мечется по жизни, взмывает ввысь, падает на дно и, в конце концов, находит себя. Постижение Самости— вот главный архетипический фундамент «Омона Ра». Нечто аналогичное находим и тут.

До самой последней главы я все гадал, что же использовано в качестве этого самого краеугольного кирпичика, в качестве основы композиции. На название главы я натолкнулся, как на темную стену в ночи: «Золотая комната». Мне хотелось крикнуть: «Ну, конечно же, как я раньше не догадался?!» Чуго же такого неожиданного я увидел в названии «Золотая комната»?

Чтобы объяснить доходчиво, мне понадобиться небольшое отступление с примером из нашей реальной жизни. Любым нормальным человеком (а ненормальным— тем более) прочнее всего усваиваются идеи, которые он не осознанно заглатывает, а постигает непосредственно, бессознательно. Талантливо исполненные художественные произведения воздействуют почти исключительно бессознательно. Мастера, работающие на ниве литературы, живописи, кинематографа, чтобы быть понятыми, должны использовать символические образы. Искусство выделилось из числа ремесел именно потому, что говорит на том же языке, на котором человек получает сообщения от личного бессознательного в сновидениях. По этим же каналам верующие получают послания от Бога. Приведу для примера несколько символов, связанных в единую систему.

Я намеренно не стану обращаться к каким-нибудь древним египетским папирусам или к греческой мифологии. Все основные архетипы были осмысленны еще в глубокой древности и описаны в легендах каждого из великих народов. И обращаться к тем пластам культуры, конечно надо. Однако я сейчас опишу видение современной нам двенадцатилетней девочки. Это не совсем заурядный сон. К. Г. Юнг называл подобные сновидения Великими снами. Он велик именно единой системой фундаментальных символов. Вы увидите, что архаическая символика также жива в наши дни, как и пять тысяч лет назад, что она способна воздействовать на психику человека.

Итак, девочка двенадцати лет видит сон, в котором четверо (четверица) ребят, две девочки и два мальчика, катаются на одной доске с колесиками (скейт). Доска разделяется на две равные половинки— синюю и красную. В ходе катаний персонаж сна, девочка, ассоциируемая эго сновидящей с собой, встречается с молодым человеком (известным наяву рок музыкантом), а к завершению сна приходит к бабушке, одетой в желтое (золотое) платье и с оранжевым абажуром на голове. Бабушка произносит сновидящей наставление, ставя в пример ей один из четырех начальных персонажей сна. Но эго сновидящей вступает в спор и покидает сон в оппозиции к бабушке.

Я вынужден был описать сновидение вкратце. Его символика такова. Четверо ребят— это четыре ипостаси сновидящей, четыре функции ее психики (как и четыре стороны света, четыре времени года, четыре евангелиста и т. д.). Синяя доска (скейт)— интеллект сновидящей (мужское начало Ян). Напомню: на нем катались два мальчика. Красная доска— ее чувство (женское начало Инь). На нем катались две девочки. Появившийся позже рок музыкант— анимус, то есть мужская половина души сновидящей. С анимусом в дальнейшем она будет бессознательно сопоставлять встречающихся в ее жизни мужчин по мере своего взросления. А бабушка,— это важнейший, центральный символ сновидения,— Самость, образующая сущность человеческой личности (а вовсе не эго!). Фигура цвета солнца— это одновременно центральный символ, вокруг которого протекает вся бессознательная психическая деятельность, и символ Бога. В сильно дифференцированной психике при развитой религиозности мышления (не религии, а религиозности, как присущему всякому нормальному человеку психологическому свойству) символ Самости и Бога сливаются в нечто единое. В слабо дифференцированной психике ассоциация с Богом отсутствует.

Не стану забираться еще глубже в объяснения системы символов, которыми оперирует бессознательное человека. Вернусь к обсуждаемой работе Пелевина.

Каждое произведение Пелевина в чем-то сродни литературному упражнению. Он берет очередной архетип и выстраивает вокруг него композицию.В книге «Чапаев и Пустота»(см. ниже) за основу структуры книги взята четверица,— там происходит расчетверение личности психбольного. Подход к постижению человеком Самости мы находи «Омон Ра».

В «Generation П» автор пошел дальше «Омона Ра».Скажем так: теперь не герой, но автор пошел трансформировал Самость в ее логическое следствие. А логическим следствием Самости, как я пытался объяснить выше, является, ни много не мало, Бог. Правда, Пелевин несколько смягчил— не сам Бог, а муж богини Иштар. Но это мало что меняет. Герой в течение всего повествования куда-то дрейфует, создает рекламные ролики, потом начинает творить посредством мощного компьютера президентов и депутатов, а под конец оказывается творцом судеб всех людей, то есть почти Богом, получая в свои руки жезл,— мобильный телефон с одной единственной кнопкой на панели. На причастность Татарского к божественному намекает автор, когда в рекламном ролике персонаж кричит: «Под Кандагаром было круче!» Читатель невольно задумается: «Может, и та война была выдумкой криэйторов из кабинетов «центра пчеловодства»?

Как мы видим, благодаря обильно рассыпанной по тексту символике у читателя от прочтения произведения появляется ощущение глубины. Я не стал бы сравнивать этого ощущения с тем, которое возникает при прочтении «Братьев Карамазовых» или «Анны Карениной». Ни в коем случае! У Пелевина архетипические символы расставлены по тексту слишком рационально, расчетливо. Острые углы символов выпирают наружу. Однако произведения Пелевина, в частности «Generation П», смотрятся выигрышно не только в сравнении с бездушными массовыми поделками в мягком переплете, но и с потугами ряда современных добросовестных авторов, старающихся понять смысл бытия. Что поделаешь?— Пелевин лучше уяснил символическую структуру мироздания.

Прежде чем переходить от глубинного анализа к композиции, я хотел бы остановиться на двух частных моментах, а именно: на использовании в тексте английских фраз и на кусках занудного текста, выделенного курсивом.

Что мне изначально не понравилось в новом романе? Постоянные английские вкрапления в текст. И название «Generation П» вместо Поколение «П» казалось неоправданно нерусским, все же литература-то русская. Однако, поразмыслив на досуге, я понял возможное истолкование частого употребления английских фраз. В традиционных научных статьях,— в Западной Европе и у нас,— принято использовать латинизмы. Пишет какой-нибудь сын академика статейку по ядерной физике, а сам думает, как бы смотаться куда-нибудь позападней, например, в Японию. Думает он так и совершенно машинально вставляет в свое умствование фразу: Ubi bene, ibi patria. Без разъяснений и перевода, конечно же. Или другой какой ученый, решивший приватизировать и комерциализировать свой участок исследований, выводит в тексте статьи  иную фразу: Homo homini lupus est. Но латынь была языком средневековья, а теперь родилась новая эпоха, телевизионно-компьютерная. Вот и новую латынь Пелевин рассыпает по «Generation П». Да, латынь новой эпохи— это английский. Потому-то эти фразы назойливо цепляют взгляд по тексту. Они выявляют в читателе, так сказать, главный признак образованности. Вот только вопрос повисает в воздухе: что делать читателям, которые никогда не учили английского и не собираются приступать к изучению, например, мне? Мне больше по душе старая латынь.

Отдельные места в романе глубокомысленно занудны. Но и в них заложен глубинный, как глубинные бомбы, смысл. Или так: зарыт замысел. Откопать его можно, но сложно. При чтении, например, философствований Че Гевары возникает интересное ощущение: пустота рождает мысль. Впрочем, причем здесь Че и Пелевин? Можно взять любой более или менее связный текст с умными и парадоксальными оборотам, но без смысла, без какой бы то ни было сознательно заложенной сути. Читать этот текст нужно не менее десяти минут, чтобы внимание, утомленное полным отсутствием смысла, могло отключиться и начать свободно блуждать неведомыми тропами. Тогда-то и появляется главный эффект от квази-философских рассуждений. У читателя из бессознательного всплывает своя собственная мысль, которая, отталкиваясь от конкретных оборотов речи предыдущего связного текста, а потому будет обладать новизной. Эта мысль принадлежит читателю, но и автор текста внес в ее рождение свой невидимый вклад. Этот эффект можно называть посмодернизмом, можно и посткультуризмом, — не в названии дело. Главное достижение автора подобного текста в том, что новые мысли возникли. В противном случае он написал просто галиматью. Впрочем, в определенном психологическом состоянии всякий более или менее интеллектуально развитый читатель способен порождать новые мысли от чтения решительно любого текста. Здесь уместна аналогия с рассматриванием картинок типа «Магический глаз». Среди, казалось бы, абсолютно бессмысленной пестроты узора вы после десятиминутного вглядывания обнаруживаете то геометрическую фигуру, а то вдруг скелет.

Но есть ли заслуга автора в том, что от его бреда, читатель породил бред собственный? Закладывал ли он в узор некое скрытое изображение? Видимо, закладывал. Еще раз замечу, что последние выводы касаются только тех мест в книге, которые Пелевин выделил курсивом. Остальные места густо нашпигованы авторскими идеями или свежезаимствованными откуда-то.

О злоупотреблении Пелевина нецензурными словами я, пожалуй, ничего не скажу. Пусть это останется на совести автора.

GENERATION «П» (Анализ структуры)

Главным структурным элементом «Generation П» является троица. Ее образуют две группы персонажей. Я исхожу из убеждения, что часть персонажей романа— это альтернативные состояния психики главного героя Татарского. В момент общения с Пугиным и Ханиным, Малютой и Бло, Гиреевым и Азадовским он как бы раздваивается. Части его личности ведут между собой диалог. Другую группу составляют трое— Гусейн, Морковин и Фарсейкин. Они нужны для связки сюжета. Морковин выступает в качестве как бы главного телевизионного ведущего разворачивающегося в романе действа. Он завершает всяческие эволюции, исчерпав свою функцию, в самом финале повествования, когда Татарский достигает Золотой комнаты, то есть гармоничного конечного состояния души. Именно в тот момент роль ведущего переходит к Фарсейкину. Гусейн ведет судьбу героя на начальной фазе и пытается еще раз ворваться в повествование. Но дорога, по которой собирался вести Татарского Гусейн отвергается оба раза. Таким образом, мы видим комбинацию в виде двойной троицы: трое ведущих и три альтернативные пары состояний, из которых герой временно выбирает одно, а затем преодолевает оба.

Первая пара возможных состояний Татарского— Пугин и Ханин. Вернувшийся из Америки таксист и комсомольский функционер, как промежуточные несамостоятельные состояния поочередно умирают в душе героя. Их физическая смерть в результате бандитских разборок— это, само собой разумеется, аллегория. «…Этот виртуальный Пугин, подобно тяжелому  металлу из конца периодической таблицы, просуществовал в сознании Татарского считанные секунды и распался». А Ханин задержался чуть подольше.

Малюта и Бло— вторая пара состояний. Ориентированный на запад Бло и почвенный Малюта имеют сходные черты с первой парой (эмигрант и чиновник). Они представляют собой более длительное состояние. Под самый занавес Малюту удаляют из «Института пчеловодства». Таков выбор Пелевина, надо думать. Мол, всечеловеческое одержало победу над национальным. «Убей в себе государство». «Войти в цивилизованную семью народов». И прочие замечательные перспективы, персонифицированные в образе Бло. Его братья делают бизнес на гробах, спрос на которые усилился из-за банковских разборок (Похоронное бюро братьев Дебирсян).

Третья пара состояний— Гиреев и Азадовский— символизирует социальный выбор Татарского. Первый олицетворяет собой свободный полет души, к которому главный герой всю жизнь стремился. Но «следы унизительной бедности» в одежде и в квартире (дыры на штанах, дешевые сорта водки) Гиреева останавливают движение Татарского к этому состоянию. Кроме того, Гиреев несмотря на свою одухотворенность оказывается всецело в плену у телевизионного монстра, поддается чужим бредовым рекламным фантазиям, которые мастерит «Институт пчеловодства». Азадовский— сам мастер телевизионного бреда. Азадовский— состояние, к которому стоит стремиться. И Татарский достигает его. Правда, Татарский не повторяет Азадовского, а достигает нового состояния, постигает Самость и оборачивается мужем богини Иштар, то есть сам обожествляется.

Чапаев и Пустота.

Одна из фундаментальных вещей Пелевина построена вокруг одного из самых фундаментальных психологических образов, вокруг архетипа квадрицы. В одной палате психиатрической больницы лежат (или сидят) четверо (четверо!) больных. Каждый поочередно рассказывает свою историю или, точнее, не историю, а описывает свой мир. В одном из миров соответствующий персонаж вступает в алхимический брак с Западом (психический больной Просто Мария— с Шварценегером). В другом— в алхимический брак с Востоком (Сердюк— с японцем Кавибатой). Один из миров— это мир главного героя, Петра Пустоты, который вместе с Василием Ивановичем Чапаевым и с Анной воюет на Восточном фронте (центральный мир повествования). Четвертый мир (рассказчик— свихнувшийся бандит Володин) сам распадается на четыре составляющие части личности рассказчика: внутренний подсудимый, внутренний прокурор, внутренний адвокат и «тот, кто от вечного кайфа прется». Повторная четверица как бы усиливает центральную символику произведения для тех читателей, которые не поняли ее из символической фигуры четырех больных в одной палате.

Архетип четверицы, несмотря на формальную простоту сюжета (сумасшедший выписывается из больницы, потому что переживает прозрение, хотя и не то, на которое рассчитывал врач, а именно: больной приходит к выводу, что этот мир иллюзорен), придает произведению глубину, многоплановость.

В тексте обильно представлена и символика, так сказать, второго ряда. Например, фрагмент: «Мы оказались на идущей в гору грунтовой дороге. С левого ее края начинался пологий обрыв, а справа вставала выветрившаяся каменная стена удивительно красивого бледно-лилового оттенка»,— представляет собой цепь символов, являющихся в сновидениях, которые называют великими сновидениями. Обрыв слева тут означает бессознательное человека, каменная гора справа— это сознание. Подъем символизирует сложность погружения в бессознательное (мешает сознание).

Конечно, Пелевин сам не придумывает всю философскую подоплеку своего произведения. Это же художественный текст. Явным заимствованием являются манипуляции барона Юнгерна с Петькой; они удивительно точно повторяют ритуалы Дона Хуана, учителя Карлоса Кастанеды.

В качестве параллельного сюжета повествования Пелевин намеренно берет жизнь и мысли Василия Ивановича Чапаева. Тут автор совмещает простоту затертых до дыр народной молвой анекдотических образов с философской глубиной и задушевностью бесед этих же персонажей книги. Это противопоставление подготавливает читателя к восприятию основного конфликта  произведения, конфликта между реальностью и представлением о ней. Существует ли реально этот мир? Он не более реален, чем тот Василий Иванович, который живет в анекдотах.

Если Айвазовский расписывается на обломке мачты, болтающейся среди волн, то у Пелевина мы встречаем своеобразную подпись, описание стиля писательской работы. В сцене знакомства Петра Пустоты со своей медицинской картой автор по сути дела говорит не о персонаже повествования, а о себе самом, что «его мысль, »как бы вгрызаясь, углубляется в сущность того или иного явления». Благодаря такой особенности своего мышления в состоянии «анализировать каждый задаваемый вопрос, каждое слово, каждую букву, раскладывая их по косточкам».»

В книге «Чапаев и Пустота» есть немало любопытных и нравоучительных мест. Мне больше всего запомнилась как бы рекомендация автора, как литератору вести себя с некоторыми критиками: «Будучи вынужден по роду своих занятий встречаться со множеством тяжелых идиотов из литературных кругов, я развил в себе способность участвовать в их беседах, не особо вдумываясь в то, о чем идет речь, но свободно жонглируя нелепыми словами…»

Данная статья показала не только восприятие читателем произведения, но и его собственные суждения. Следующая статья посвящена загадкам и отгадкам Виктора Пелевина.

Игорь Гетманский / Загадки и отгадки Виктора Пелевина

В московском издательстве «Вагриус», литературном альма-матер Виктора Пелевина, его называют «самым загадочным писателем поколения тридцатилетних». Маститый журнал «Новый мир» публикует некий роман, который с достойной торопливостью комментируется редактором как «наш ответ Пелевину». Расхристанный «кислотник», остановленный на Манежной площади беглым вопросом тележурналиста, говорит, что Пелевин «круто пишет». Моя знакомая, намного менее эксцентричная и более зрелая, нежели подростковый фэн некой рок-поп-рэп группы, протянула мне книгу «Чапаев и Пустота» со словами: «Прочитай, интересно...»

Имя Пелевина у всех на слуху, сегодня его знают в самых широких литературных и читательских кругах, но... По-существу, о Пелевине почти ничего не пишут и не говорят. «Вот наш ответ», «загадочно», «круто» и «интересно»— это все. Те невнятные улыбчивые статьи, которые предваряют первые публикации «Жизни насекомых» и «Чапаева и Пустоты» (наиболее значительных и известных произведений автора), в расчет брать не приходится: их писали некритичные поклонники его таланта. А тем не менее творчество Пелевина достойно пристального критичного взгляда. И на то есть две причины. Одна весомее другой.

Первая: он является одним из тех редких современных авторов, которые создали себе имя вне жанра детектива, боевика или фантастики— настоящих кузниц новых литературных имен, вне «чернушной», кровавой либо скандальной тематики. Пелевин создал свой жанр, свою тему, создал и занял свою собственную литературную нишу.

И вторая причина. Творчество Пелевина решает некую суперзадачу, которая делает его, это творчество,— прошу подготовиться!— натужным, противоречивым, негуманным и, в конечном итоге, негативным в смысле ментального и эмоционального воздействия на читателя. Именно вторая причина затыкает рот всем тем, кто мог бы что-нибудь сказать о Пелевине. Действительно— и интересно, и загадочно, и круто, но... Для чего все это? Книги Пелевина, проглатываемые взахлеб,— ибо именно таков завораживающий талант автора!— после прочтения откладываются в сторону с некой недоуменной задумчивостью: что сказать? Читатель не готов к тому плотному и неординарному воздействию, которое организует Пелевин в своих книгах. Это означает, что те жертвы, которые возносит Пелевин на алтарь решения своей суперзадачи, в конечном итоге оказываются напрасными: он не справляется...

Но, пожалуй, достаточно. Раз автору предъявлены столь серьезные претензии, необходимо и объясниться самым серьезным образом.

Давайте по порядку. Итак, «интересно». Почему? Пелевин— редкий оригинал и тонкий наблюдатель. Говоря словами его героя из рассказа «Затворник и Шестипалый», «не так важно то, что сказано, как то, кем сказано». Пелевина читать приятно хотя бы потому, что сквозь текст чувствуешь умный ироничный взгляд автора, а это по сегодняшним литературным меркам уже большое достоинство произведения. Пелевин интеллектуален и современен, в его произведениях с естественной точностью воспроизводятся человеческие типажи сегодняшнего дня— бизнесмены и бандиты, телекомментаторы и наркоманы, криэйторы и чечены. Этого мало— пересекаются реальности, а герои испытывают самые неожиданные метаморфозы. Люди превращаются в насекомых, герои ко