В век 20 Санкт-Петербург входил, сопровождаемый тревожными и мрачными предсказаниями. Казалось, что прочно забыто пушкинское благословение:
Красуйся, град Петров, и стой
Непоколебимо, как Россия…….
В литературе начала века господствовали иные настроения. Сердечной близостью с городом, чувством вечной связи с ним проникнуты “Стихи о Петербурге”(1913) Анны Ахматовой:
Сердце бьется ровно, мерно,
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.
Стихи лаконичны и строги, они напоминают петербургскую графику художников из объединения “Мир искусства”- А. Н. Бенуа, М. В. Добужинского, А. П. Остроумовой-Лебедевой.
В том же 1913г. начал свой путь Владимир Маяковский –поэт иной манеры, чем Гиппиус и Ахматова. У него стихи о Петербурге часто поражают контрастом черного с белым и красным. Петербургский туман у Маяковского несет примерно ту же стилистическую нагрузку, что и у Куприна:
В ушах обрывки теплого бала,
А с севера-снега седей-
Туман, с кровожадным лицом каннибала,
Жевал невкусных людей.
Еще Петербург.1914.
С каждым новым петербургским стихотворением Маяковский обостряет этот контраст: в глазах поэта город-средоточие бездушия, пошлости, торгашества. Здесь музыке не пробиться в души, даже если дирижер в отчаянии повесится на люстре (“Кое-что по поводу дирижера”,1915).
Во всей русской лирике начала века, в особенности той ее части, что связана с образом Петербурга, сгущается ощущение неизбежной и даже необходимой - терпеть долее немыслимо! - катастрофы.
Всё сколько-нибудь замечательное написанное о городе, о его духовном облике – создано Ахматовой. Ахматовский Петербург прошёл беспощадные испытания в 20-е и 30-е гг., в годы Отечественной войны. Разумеется, её стихи не были тогда всенародно известны, как теперь; они издавались редко и малыми тиражами, не были в чести у официальной критики, не входили в школьный и вузовский курсы литературы; их чурались ещё по тому, что первый муж Ахматовой Н.С. Гумилёв был расстрелян в 1921 г., а их сын Л.Н. Гумилёв арестовывался в 1935, 1938, 1949 гг.
Но подлинная поэзия мгновенно узнавалась, не столько ясным разумом, сколько интуицией, в потоке громогласных “бродяческих” стихов, как узнаётся живое рядом с муляжом. Ахматову читали украдкой старшеклассники, студенты, наиболее образованные молодые люди разных профессий, словом, её знали те поколения, что росли в обстановке чудовищного идеологического давления, лжи и запугивания; те поколения, что полегли в блокаду в Ленинграде, на Ленинградском и иных фронтах – и мужской их части осталось после войны, говорят, менее трёх процентов… Но тонкую нить культурной традиции они всё же сберегли.
Едва ли не все, кто посвящал Ахматовой стихи, рисовал её портреты, рассказывал о ней, отмечали одну и ту же черту её облика: царственность. Это была царственность естественная, а не сыгранная, лишённая высокомерия, но полная достоинства, ничуть не униженная в поздние годы нищенским бытом.
“Пришла – в старом пальто, в вылинявшей расплющенной шляпе, в грубых чулках, - записывала в дневнике Л.К. Чуковская. – Статная, прекрасная, как всегда”.
Чуковская отмечает здесь и еще одну черту Ахматовой: нечто петербургское, или –в ту пору- ленинградское, в ее облике.
Вспоминает Чуковская и о том, как Ахматова в убогой комнате Фонтанного дома, молча указав глазами на потолок и стены и громко говоря о пустяках, писала ей на листках новые стихи из “Реквиема”(1939-1961) и сразу сжигала их над пепельницей.
Петербург 20века, со всем, что ему “на роду написано”, что с ним было, есть и будет, -город Ахматовой, столица ее поэзии. Он входит в ее стихи на правах вечного героя, даже если имя его не произносится.
В стихах о Петербурге 1913-1914гг. город – участник любви двоих, им определяется ее нетленность:”Ведь под аркой на Галерной наши тени навсегда….”Любовный разрыв-порождение опасной петербургской весны-“с трудным кашлем, вечным жаром”. Какая доля досталась городу, такая и поэту:
А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь,-
Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.
Вместе с городом Ахматова встречает свои и его роковые даты и не соглашается покинуть его даже ради “крылатой свободы”, даже ради спасения жизни и поэзии.
Город вместе с нею скорбит о Блоке и Гумилеве в стихах 1921-22гг. Город дарует чистоту и молитву, холод и боль, утешает воспоминанием о тихом недавнем счастье, о собрате по искусству.
Судьбы города и поэта становились все горше и все неразделимей. И если Ленинград в 30-е гг. кажется не столицею европейской, а пересыльным пунктом по дороге в ГУЛАГ, то это столько же биография города, сколько биография поэта (‘Немного географии”,1937). Эти стихи писались и сжигались. Это был воистину голос “стомильонного народа”. Ахматова не винит город, она чувствует себя вровень с ним и отстаивает право на памятник городу, себе, ленинградцам, старухе, что выла, ‘как раненый зверь’.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали
И тихо идут по Неве корабли.
Блокадные стихи Ахматовой общеизвестны. Но как много голосов говорят голосом поэта о ленинградской эпопее. Она имела право по-царски сказать:”Я была тогда с моим народом”, потому что у нее далее следует:”Там, где мой народ, к несчастью, был”(“Реквием”).
Все это дает возможность понять, почему сразу после войны, едва народ стал подниматься после чудовищных потерь и страданий, власть стала преследовать прежде всего Ахматову и Зощенко:они были писатели народные не в казенном, а и истинном смысле этого слова, потому-то их так боялись, потому-то рвались заткнуть им рты.
Замучить поэта преступная власть могла, но унизить оказалось невозможным:
Мне, лишенной огня и воды,
Разлучённой с единственным сыном…
На позорном помосте беды,
Как под тронным стою балдахином.
Черепки. 1952
Всё после военное творчество Ахматовой, в первую очередь “Поэма без героя”(1940-1962), пронизано размышлениями об исторических судьбах страны, явленных в образах дорогих ей людей, её города: “ночь Петербурга” и Блок – “трагический тенор эпохи”, прощающийся с Пушкиным Домом; “железная и пустая” ночь истерзанного страхом Ленинграда, “где напрасно зови и кричи” и где у Мандельштама “ ключики от квартиры”, как пропуск в бессмертие; озарённый единственным светом “единственный” Летний сад, навевающий мысль о вечной красоте и вечном покое.