Зеркало Шекспира

Юрий Зеленецкий

Вместо предисловия

В издании in-folio 1623 года пьес В. Шекспира помещены четыре посвященные его памяти стихотворения, написанные Л. Даггесом, неким И.М., Беном Джонсоном и Хью Холландом. Первые три автора предпослали своим стихотворениям стандартные слова: «To the memory of… the author… – Памяти… автора…». Однако Х. Холланд написал иначе: «Upon the lines and life of the famous scenic poet… – На стихи и жизнь известного сценического поэта…». И если прочитать все его стихотворение, то невольно закрадывается подозрение, что от обычной формы посвящения он отошел не случайно. Более того, похоже, также не случайно его стихотворение напечатано последним. Может быть, издателям было важно, чтобы последними в череде восхваляющих В. Шекспира слов оказались именно слова двух поразительных строк этого стихотворения. Но может быть, наоборот, издатели хотели подальше спрятать эти строки:

If tragedies might any prologue have,

All those he made would scarce make one to this…1

Слова «tragedies» и «prologue» выделены прямым шрифтом в тексте оригинала. Но даже без учета такого выделения этим строкам хватает многозначительности. Их развернутый прозаический перевод может быть таким:

Если бы все трагедии могли иметь некий один пролог,

То едва ли не таким же прологом к многим трагедиям

могло бы стать и все сделанное им…

Сразу нужно понять, что в этих строках Х. Холланда речь идет не о театральных, а о реальных трагедиях в жизни людей. При этом, высказывая мысль, что пролог всех жизненных трагедий в общем-то один, он использовал сослагательное наклонение скорее из конспирации. Похоже, он все-таки понимал то, на что намекает Библия и о чем прямо говорил Будда: «Корень зла есть незнание истины». Кстати, нечто подобное этому пониманию звучит в стихотворении «Есть игра…» А. Блока:

А пока – в неизвестном живем

И не ведаем сил мы своих,

И, как дети, играя с огнем,

Обжигаем себя и других.

Но тогда из общего смысла этих двух строк Х. Холланда вытекает, что «все сделанное им (В. Шекспиром)» содержит эту, неизвестную людям истину, понимание которой может стать «едва ли не таким же прологом» к новым трагедиям.

Навеки останется тайной, каким образом это стало известно Х. Холланду. Но похоже, он даже знал, что одним из моментов осознания этой истины стало осознание В. Шекспиром глубокого, общего смысла слова «пролог», выкристаллизовавшегося потом в чеканной, связывающей частное с общим формуле: «Прошлое – пролог». Но именно с осознания этого началась и трагедия В. Шекспира, на которую Х. Холланд и указывает всем, с учетом смысла слов посвящения, смыслом слов своего стихотворения.

Нужно понимать, что Х. Холланд и издатели первого фолио не могли говорить о том, о чем не сказал бы сам В. Шекспир. Поэтому лучше сразу и привести слова самого Шекспира: «Когда чьи-то стихи не могут быть поняты, а добрый ум не поддержан его дерзким сыном – Пониманием, это скорее убивает человека насмерть, чем большой расчет в маленькой комнате».2

Георг Брандес закончил свою книгу «Шекспир. Жизнь и произведения»3 замечательными словами: «Тот В. Шекспир, который родился в царствование Елизаветы в Стрэтфорде-на-Эвоне, который жил и творил в Лондоне в эпоху Елизаветы и Иакова, который в своих комедиях вознесся к небесам, в своих трагедиях снизошел в ад и умер 52 лет в родном городке, – он воскреснет при чтении его произведений в полном величии, в ярких и твердых очертаниях, со свежестью действительной жизни, он воскреснет перед глазами каждого, кто прочтет эти произведения с чутким сердцем, здравым умом и с непосредственным пониманием всего гениального». Иначе говоря, простого и ясного.

Но и через века после написания В. Шекспиром приведенных выше простых строк все еще не заметно понимания, что В. Шекспир сетует на непонимание именно его собственных стихов, его собственных мыслей в этих стихотворениях. Во всяком случае, не заметно попыток поискать, что может быть в произведениях В. Шекспира непонятого.

Подчеркивая же в посвящении и затем в тексте стихотворения, что В. Шекспир был поэтом и «then poets' king – затем королем поэтов», Х. Холланд указал, что не понято в стихах В. Шекспира. Ведь слова «король поэтов» при живых Б. Джонсоне, Д. Флетчере, Д. Донне и других знаменитых поэтах шекспировской эпохи Х. Холланд мог написать, только вкладывая в них некий отличный от общепринятого смысл. И это мог быть только смысл, вытекающий из слов Эсхилла:

Вот о чем мы, поэты, и мыслить должны, и заботиться с первой же песни,

Чтоб полезными быть, чтобы мудрость и честь среди граждан  послушливых сеять.

Опять же, Х. Холланд не мог говорить о том, чего не сказал бы сам В. Шекспир. Вот только если о мудрости бытия В. Шекспир говорил практически прямо и точно, то указание на содержащееся в его произведениях понимание чести он остроумно спрятал в последних словах Кранмера в пьесе «Генрих VIII», когда Кранмер говорил о будущности в этой пьесе только что родившейся, а в реальности скончавшейся за несколько лет до написания этой пьесы, королевы Елизаветы, вроде бы, тоже грешившей писательством:

From her shall read the perfect ways of honour,

And by those claim their greatness, not by blood.

У нее прочтут об истинных путях чести,

Чтобы на них обретать свое величье, а не происхождением.

И чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений, девятью строчками ранее В. Шекспир написал: «truth shall nurse her – истина вскормит ее». Но, очевидно, даже современники В. Шекспира и Елизаветы не поняли этих его слов.

Поэтому в своем стихотворении Х. Холланд укорил современников и соотечественников В. Шекспира, писавшего на их родном языке, в непонимании ими творчества и жизни великого поэта. Будущим же читателям он и издатели подсказали, какие главные темы развивал В. Шекспир в своих произведениях. При этом они указали, что знакомство только с какими-то отдельными произведениями В. Шекспира ничего не дает в плане их понимания. Отголосок этого указания можно найти в словах Г. Брандеса в цитировавшейся книге: «У Шекспира каждое позднейшее произведение всегда связано с предыдущим, подобно тому, как звенья цепи сомкнуты между собою». Точнее это указание можно некоторым образом пояснить словами О. Уайльда: «Тот, кто знает только настоящее, ничего не знает о времени, в котором живет». Кстати, О. Уайльд, писавший о В. Шекспире в нескольких своих произведениях, тоже ничего в Шекспире не понял. При этом не понял самого главного – сонеты В. Шекспира рождены не просто любовью, а любовью к человеку, а потому – мудростью и честью (Wisdom and Honour).

И ведь, наверное, до сих пор есть энтузиасты, желающие проникнуть в тайну инициалов W.H., несмотря на прямое и ясное указание сонета 26.

Lord of my love, to whom in vassalage

Thy merit hath my duty strongly knit;

To thee I send this written embassage

To witness duty, not to show my wit.

Duty so great, which wit so poor as mine

May make seem bare, in wanting words to show it:

But that I hope some good conceit of thine

In thy soul's thought all naked will bestow it.

Точный смысл этих первых двух строф сонета можно передать приблизительно в таком рифмованном переводе:

С достоинством твоим, моя любовь,

Мой долг по-рабски крепко связан;

Свидетельство его я посылаю вновь:

Не ум, а долг свой показать обязан.

Долг так велик, что бедный ум

Слов не находит описать его значенье:

Хочу вложить в основу твоих дум

Твое же о себе благое самомненье.

К сожалению, переводчики на русский язык, наверное, не читали указания Х. Холланда, а потому не поняли, что при переводе произведений В. Шекспира важно точно передавать не только общий смысл его предложений, но и часто важно бережно обращаться с самими словами этих предложений. Например, слово «conceit – самомненье» еще встретится в цитате из пьесы «Комедия ошибок». И видя это, может быть, читатели лучше поймут смысл обоих цитат. Но вот почему англичане до сих пор не могут понять, что главное для В. Шекспира, и не только в сонете 26, не любовь, а «великий долг» и что обращение «lord of my love» относится не к какому-то конкретному человеку, а к каждому читателю сонета 26 и к каждому человеку в общем, пока остается неизвестно.

Главное же для Х. Холланда и издателей было предупредить будущих читателей, что понимание В. Шекспира на деле выражается в понимании трагичности и его творчества, и его жизни, и, соответственно, при сохранении тех же условий жизни, трагичности положения самих читателей. То есть, от «свечи» В. Шекспира, о которой он, как оказалось бесполезно, говорил в первых словах Гауэра в «Перикле», можно зажечься, но об ее пламя можно и обжечься. Поэтому в обоих случаях последствия могут быть одинаковыми – трагическими. И, скорее всего, именно потому, что в «Перикле» об опасности своего открытия В. Шекспир говорит наиболее откровенно, эту пьесу издатели не включили в первое фолио.

Следовательно, получается, рядом с В. Шекспиром все-таки были некие прототипы гамлетовского Горацио, пытавшиеся после смерти своего великого друга «поведать правду о нем неудовлетворенным». Вот только людей «с чутким сердцем, здравым умом и с непосредственным пониманием всего гениального» за века после выхода их издания, может быть, так и не нашлось.

В пьесе «Бесплодные усилия любви» (IV, 3) В. Шекспир сказал: «Где виноваты все, виновных нет». Поэтому, естественно, если все же были люди, понимавшие В. Шекспира, то это означает, что все остальные люди, читавшие произведения В. Шекспира, оказываются виноватыми в непонимании его. Но главное тут еще и в том, что уже века все люди оказываются виноватыми в том, что они сами не поняли того, что понял один В. Шекспир.

I

В надписи, сделанной Вольтером под портретом Г. Лейбница, есть такие слова:

Уроки мудрости давал он мудрецам,

Он был мудрее их – умел он сомневаться.

Из этих слов следует, что Вольтер, по крайней мере, был плохо знаком с творчеством В. Шекспира, а уж «Ричарда II» точно никогда не читал. Впрочем, и все читавшие эту хронику, похоже, никогда не чувствовали и не думали о том, что последние слова короля Ричарда – это исповедь, мысли самого В. Шекспира.

Представим, что мой мозг с моей душой

В супружестве. От них родятся мысли,

Дающие дальнейшее потомство.

Вот племя, что живет в сем малом мире.

На племя, что живет в том, внешнем, мире,

Похоже удивительно оно:

Ведь мысли тоже вечно недовольны.

Так, мысли о божественном всегда

Сплетаются с сомненьями…

(V, 5. Перевод М. Донского)

Как тут не вспомнить прекрасные слова Б. Пастернака из его «Замечаний к переводам из Шекспира»: «Для мыслителя и художника не существует последних положений, но все они предпоследние». Правда, Б. Пастернак тоже не придал особого значения словам В. Шекспира из «Ричарда II», хотя он, наверное, читал сонет 85, в котором В. Шекспир уже более чем откровенно сказал:

I think good thoughts, whilst other write good words…

Мне мысли по нутру, другим – слова…

(Перевод И.М. Ивановского4)

То есть, опять же, отсюда видно, что Х. Холланд и издатели первого фолио не говорили того, чего не говорил сам В. Шекспир. А говорил он, как видно из сонета 85 и других сонетов, еще и о том, чем он отличается от других поэтов.

Само собой разумеется, мысли рождаются здоровыми только тогда, когда не только ум здоров, но и душа чиста и отзывчива. Один выдающийся политик по этому поводу говорил: «Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины». И Фирдоуси написал в «Шах-наме»: «Не найти с незрячей душою благого пути». Кстати, в следующей строке Фирдоуси написал: «Коль внемлющих нет – бесполезны слова».

О том же, что творилось в его душе, В. Шекспир написал в сонете 66:

Измученный всем этим, смерть зову.

Как не устать от стольких трудных лет,

Когда везет пустому существу,

И самой чистой Вере веры нет,

И недостойным воздают почет,

И помыкают юной Красотой,

И Совершенство Скудостью слывет,

И Сила у Бессилья под пятой,

И рот Искусству зажимает Власть,

И Глупость надзирает за Умом,

И может Правда в простаки попасть,

И всюду Зло командует Добром.

Измученный, в могиле отдохну,

Но как любовь оставить мне одну.

Уже здесь можно отметить, что самим В. Шекспиром третья строка третьей строфы написана так: «And simple Truth miscalled Simplicity». Вот ее дословный перевод: «И простая Истина обозвана Наивностью». И из этого перевода видно, что, в общем-то, весь сонет написан только из-за одной этой строки. В ней отражен результат попыток В. Шекспира донести до людей понятую им истину. Поэтому лучше было бы в стихотворном переводе воспроизвести эту строку как можно точнее. Например, следующим образом: И Истину простую отторгает страсть. Дело тут еще и в том, что эта строка выделяет В. Шекспира из великого множества обличителей недостатков этого мира, существовавших и до него, и после него. Кроме того, в ней отражено явление, которое Г. Лейбниц описал такими словами: «Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам».

Но, для очистки совести, можно все-таки привести пример необходимости прислушиваться к советам Х. Холланда и издателей первого фолио. К тому же, этот пример будет полезен и на будущее. В пятой сцене четвертого акта пьесы «Троил и Крессида», в диалоге прощающихся влюбленных есть один интересный момент.

Cressida: My lord, will you be true?

Troilus: Who, I? Alas, it is my vice, my fault:

Whiles others fish with craft for great opinion,

I with great truth catch mere simplicity.

Крессида: Принц, вы будете верны?

Троил: Кто? Я? Увы, это мой порок, мой недостаток:

В то время как другие умело выуживают великую славу,

Я с великой правдой ловлю всего лишь имя простака.

Рассуждениям по поводу такого хитрого ответа Троила на бесхитростный вопрос Крессиды можно посвятить целую главу. Впрочем, люди бывалые в ответе Троила могут увидеть только его естественное для мужчины желание увильнуть от прямого ответа на поставленный Крессидой вопрос. Но даже самые бывалые представители мужского пола вряд ли когда-нибудь в таких ситуациях догадывались сослаться на «великую правду».

Возвращаясь к монологу в «Ричарде II», следует отметить, что кроме того, что понимал Фирдоуси, В. Шекспир понимал и то, о чем замечательно написала А. Маринина в детективе «Реквием»: «Но всегда, когда человек в чем-то сомневается, он должен идти до конца и выяснить правду, иначе он не сможет сам себя уважать». Потому и В. Шекспир написал в «Отелло» (III, 3), что ему недостаточно только усомниться: «Я должен… усомнясь – дознаться». Впрочем, эти соображения мало у кого вызовут возражения, если только в них не внести небольшого уточнения. Сомневаться-то нужно не только в чужих соображениях, но и в своих собственных. Именно на последнее обстоятельство указывает В. Шекспир, приводя в пьесе «Генрих V» пословицу: «Дурак всегда стреляет быстро». И именно опыт своих собственных сомнений по поводу своих собственных мыслей подытожил В. Шекспир в «Троиле и Крессиде» (II, 2):

…сомненье ж –

То буй спасенья мудрых или лот

Глубин несчастья.5

Действительно, как правило, люди редко бывают несчастны, когда они сомневаются в соображениях, уме или действиях только других людей. Самые же невыносимые сомненья, безусловно, – это сомненья в своем уме. Они, конечно, не миновали В. Шекспира. Недаром в пьесе «Как вам это понравится» (IV, 3) он говорит: «I do now remember a saying: “The fool doth think he is wise; but the wise man know himself to be a fool”». – Я вспоминаю пословицу: «Дурак думает, что он умен, но умный человек знает себя, когда он глуп». То есть смысл слов В. Шекспира в чем-то точнее пословицы: «Every man has a fool in his sleeve». У каждого человека в рукаве дурак. В «Троиле и Крессиде» (II, 1) В. Шекспир уточняет: «…that fool knows not himself – …этот дурак не знает самого себя». Таким образом, В. Шекспир знает, о чем он говорит, когда в этой же пьесе (II, 3) он говорит, что «глупость и невежество – общее проклятие человечества».

Тропинку, которая привела В. Шекспира к сомнению главному, можно осветить таким примером. Вообще, одним словом, глупость – это всегда бессвязность. На свое понимание этого В. Шекспир указал в пьесе «Мера за меру» словами герцога:

И в рассуждениях такая связь,

Какой нет у безумных.

(V, 1. Перевод М.А. Зенкевича)

Конечно, нельзя путать глупость и безумие. Глупость, скорее, как писал В. Шекспир в «Короле Лире»: «…смесь бессмыслицы и здравой мысли». Русская пословица описывает это таким образом: «В огороде бузина, а в Киеве – дядька». Такое может быть и в результате кары господней, сказал В. Шекспир в пьесе «Антоний и Клеопатра»:

Но если мы…в грехе погрязли,

То боги нас карают слепотой,

Лишают нас способности судить

И нас толкают к нашим заблужденьям,

Смеясь над тем, как шествуем мы важно

К погибели.

(III, 13. Перевод М. Донского)

Но ближе к практике понимание, что глупость – это причина различного рода потерь, допущенных в условиях, исключающих возможность оправдания этих потерь любыми другими причинами. Если отвлечься от массы второстепенных причин, то, в главном, глупость – это неспособность делать выводы из признаваемого известным знания, когда время делать эти выводы уже пришло. Как восклицал, хлопнув себя по лбу, персонаж кинофильма «Смерть на Ниле» Э. Пуаро: «Какими идиотами были мы все! Ведь я же знал это! Знал!» О. Фриш, вспоминая о своей совместной работе с Н. Бором, рассказывал: «Едва я приступил к рассказу, как он (Н. Бор) хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул: “О! Какими же глупцами были мы все! Да ведь это замечательно! Все так и должно быть! ”». Впрочем, как говорит английская пословица: «Никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть». Поэтому не все видят: «Голова всему начало».

Отсюда следует, что глуп не тот, кто чего-то не знает, а тот, кто не способен делать выводы из того, что он знает. Сам В. Шекспир сказал об этом в «Венецианском купце» (III, 5. Перевод П. Вейнберга) так:

О, Господи, какая болтовня!

Глупец набрал острот различных войско

И поместил их в памяти своей.

Я и других глупцов немало знаю

Из высшего сословья, но, как он,

Остротами себя вооруживших

И, чтобы в ход пустить одну из них,

Готовых в бой вступить со здравым смыслом.

Уже отсюда можно растечься мыслью по древу, но сейчас важнее следующее. Это только в огороде глупо дважды наступать на одни и те же грабли. В жизни же бывает необходимо некоторый опыт повторять неоднократно. Поэтому самый важный вопрос, конечно, сводится к тому, как правильно определить, когда повторение некого опыта уже переходит грань между взвешенностью и глупостью. То есть, нужно, безусловно, знать, что – «Всему свое время», но нужно и знать, когда это время чему-то уже пришло. Однако самая деликатная сторона дела выражается в вопросе о своевременности быть умным. Наверное, все-таки быть умным всегда своевременно. Конечно, умному человеку иногда приходится притворяться глупым и даже безумным. Но ведь и здесь есть некая черта. «Ни один умный человек умом хвалиться не станет», – написал Шекспир в пьесе «Много шума из ничего». Но в пьесе «Троил и Крессида» он написал: «…а что не вспухнет само, про то не узнает никто».

Не на каждое слово этих рассуждений можно найти подтверждение в словах самого В. Шекспира. Но он многое и не говорил по одной простой причине. Видя, как много у него не понимают, он все-таки не хотел быть непонятым в следующем: «…человек, известный за умного, не насмехается, хотя бы он всегда осуждал» («Двенадцатая ночь», I, 5. Перевод А. Кронеберга).

Теперь уже невозможно узнать, что и от кого услышал В. Шекспир перед тем как он написал в пьесе с интересным названием «Комедия ошибок» (III, 2) странные для влюбленного мужчины – Антифола Сиракузского слова:

Sweet mistress,

Teach me, dear creature, how to think and speak;

Lay open to my earthy-gross conceit,

Smother'd in errors, feeble, shallow, weak,

The folded meaning of your words' deceit.

Against my soul's pure truth why labour you

To make it wander in an unknown field?

Are you a god? Would you create me new?

Если точность перевода поставить впереди его благозвучности, то смысл этих шекспировских строк можно передать таким примерно образом:

Прекрасная,

Учите, прелесть, думать как, как говорить;

Откройте моему земному самомненью,

Погрязшему в ошибках, в заблужденьях

Всех ваших хитрых слов сокрытое значенье.

Зачем трудитесь вы, чтоб чистая душа

Пошла бродить в ей неизвестный край?

Вы – бог? Желаете создать меня иным?

Говоря проще, В. Шекспир усомнился в своем знании самого себя и жизни и понял, что ему еще нужно учиться. В продолжении монолога короля Ричарда, с которого началась эта глава, В. Шекспир сетует на то, что эта учеба началась поздновато. Придет время, в «Макбете» (I, 7), он назовет школу, в которой он начал учиться, «школой времен». Вот только в XVIII веке нашелся умник, который слово «школа» заменил словом «отмель», и именно это слово, с благословения других «шекспироведов», пошло кочевать по всем позднейшим изданиям «Макбета». Но в момент написания «Комедии ошибок» В. Шекспир еще не знает, чему он научится в этой школе и каким он станет после ее окончания.

Таким образом В. Шекспир отметил начало нового периода в своем творчестве. И начался этот период с того, что он, как каждый нормальный гений, говоря словами А. Эйнштейна, «усомнился в аксиоме». Этот момент В. Шекспир и отразил в «Комедии ошибок» (II, 2) в диалоге двух земляков:

Антифол Сиракузский: Для всего есть свое время.

Дромио Сиракузский: Это мнение я опровергнул бы…

Потому «Комедия ошибок» стала первым произведением В. Шекспира, в котором он предъявил свои претензии времени:

Да время ведь совсем

Банкротом сделалось, и стоит слишком мало

Оно в сравненье с тем, что людям задолжало.

(IV, 2. Перевод П. Вейнберга)

Именно с «Комедии ошибок» в произведениях В. Шекспира начинают биться, пульсировать и развиваться мысли. Именно с этой пьесы в произведениях В. Шекспира появляются многозначительность, намек, и, главное, прямое обращение к читателям, стремление приобщить их к работе его мысли.

К счастью, семена сомнений пали на благодатную почву. Из произведений, предшествующих «Комедии ошибок», очень многое потом отразилось, развилось в более поздних и зрелых произведениях. Наиболее показательными являются в этом отношении слова королевы Елизаветы в драме «Ричард III»:

Ты будущее прошлым запятнал.

……………………………………

Нет, не клянись ты будущим – оно

Злодейством прошлым все искажено.

(IV, 4. Перевод А. Радловой)

Но навсегда в прошлом остались слова в третьей части «Генриха VI», в которых молодое самомнение и эпигонство В. Шекспира выпирало особенно отчетливо:

Я добрые дела оставлю сыну,

И был бы рад, когда бы мой отец

Мне ничего другого не оставил!

(II, 2. Перевод Е. Бируковой)

Вообще полезно увидеть, что у В. Шекспира ничто не проходит бесследно. Например, слова Арона в «Тите Андронике» – «…на лице мою печать он носит» – обрели вторую жизнь в сонете 11. В словах Сатурнина из этой же пьесы про «мнимое безумье» уже скрываются семена будущего замысла «Гамлета». Позднее переходит в понимание то, что в «Генрихе VI» было только наблюдением:

Как перышко носится по ветру

Туда-сюда, так и эта толпа.

(Часть 2. IV, 8. Перевод Е. Бируковой)

И стихи Горация все-таки запечатлелись в памяти В. Шекспира. В пьесе «Много шума из ничего» он пересказывает стихотворение Горация прозой: «В наши дни, если человек при жизни не соорудит себе мавзолея, так о нем будут помнить, только пока колокола звонят, да вдова плачет» (V, 2. Перевод Т. Щепкиной-Куперник). Правда, главных слов Горация В. Шекспир не воспроизводит в своих произведениях. Но во всех его произведениях видно осуществление завета Горация:

Sapere aude!

И.Кант пояснял эти слова так: «Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостаточности рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения».

Впрочем, лучше послушать самого В. Шекспира в «Макбете»:

…to beguile the time,

Look like the time.

Чтоб все ошиблись, смотри как все.

(I, 5. Перевод М. Лозинского)

II

Уже по пьесе «Бесплодные усилия любви» видно, как быстро и успешно учился В. Шекспир в «школе времен». Но это совсем не значит, что учиться в этой школе ему было легко. Недаром в пьесе «Много шума из ничего» (II, З) он написал: «Счастливы те, кто, услышав о своих недостатках, сумеют исправиться». А это очень многозначительные слова. Они означают, что В. Шекспир попробовал представить себе других людей на своем месте. И он отчетливо увидел, что будет твориться в «душе» человека, который не сможет найти в себе сил пройти с ним до конца. Поэтому в «Гамлете» он ясно и точно сказал, кому только понимание его творчества будет совершенно безопасно:

…благословен,

Чьи кровь и разум так отрадно слиты,

Что он не дудка в пальцах у Фортуны,

На нем играющей. Будь человек

Не раб страстей, – и я его замкну

В средине сердца, в самом сердце сердца…

(III,2. Перевод М. Лозинского)

В. Шекспир очень многое знал о страстях человеческих. Многие из них кипят в его произведениях. Многие из них видны, понятны, узнаваемы читателями этих произведений. Кроме одной, очень коварной страсти, свое порабощение которой люди практически не осознают. Поэтому у нее нет устоявшегося, общепринятого названия. Можно только привести ее описание, например, данное Н.В. Гоголем: «Поди ты сладь с человеком! Не верит в бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо созданье поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: “Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!”».

Некоторое объяснение этому феномену дал А.И. Герцен: «Истина всегда бывает проще нелепости, но ум человека вовсе не одна возможность понимания, не tabula rasa; он засорен со дня рождения историческими предрассудками, поверьями и проч., ему трудно восстановить нормальное отношение к простому пониманию».

Опыт показывает, что во многих случаях эта трудность может быть непреодолима. Как заметил знаменитый современник Шекспира Ф. Бэкон: «Никто еще не был столь тверд и крепок духом, чтобы предписать себе и осуществить совершенный отказ от обычных теорий и понятий и приложить затем заново к частностям очищенный и беспристрастный разум. А потому наш человеческий рассудок есть как бы месиво и хаос легковерия и случайностей, а также детских представлений, которые мы первоначально почерпнули».

Прекрасно понимал все это и В. Шекспир. Поэтому в «Венецианском купце» (III, 5) он и сказал прямо и ясно: «I pray thee, understand a plain man in his plain meaning… – Я прошу тебя, пойми простого человека просто…» То есть, этими словами В. Шекспир впервые обратился напрямую к зрителям и читателям. Но вот только этого не понял переводивший «Венецианского купца» П. Вейнберг. Поскольку для него было очевидно, что произнесший процитированные слова Лоренцо не был простым человеком, он решил подправить В. Шекспира, переведя его так: «Пожалуйста, понимай просто простые слова». В результате множества подобных переводов русские читатели читают не В. Шекспира, а всего лишь произведения переводчиков на мотивы произведений В. Шекспира, именно потому, что переводчики не понимали именно простых слов В. Шекспира.

В. Шекспир понял также и то, что осталось в контексте цитат Н. Гоголя, А. Герцена и Ф. Бэкона. Задолго до И. Канта он понял, что неспособность понимать простые слова обусловлена именно незрелостью, несамостоятельностью ума. В «Юлии Цезаре» он сказал по этому поводу так:

Безмозглый человек, он ум питает

Отбросами чужими, подражаньем

И старые обноски с плеч чужих

Берет за образец…

Он лишь орудье.

(IV, 1. Перевод М. Зенкевича)

И в «Гамлете» он пояснил: «…хитрая речь спит в глупом ухе». Конечно, имеет значение и то, на что В. Шекспир обратил внимание в «Короле Джоне»:

Все не доверяют правде,

Что в платье непривычное одета.

(IV, 2. Перевод Е. Бируковой)

В. Шекспир, носивший ливрею слуги лорда-камергера, а потом слуги короля, знал это не понаслышке. Но есть тут и еще одно обстоятельство, отмеченное Шекспиром в «Короле Лире»:

Пустым – все пусто: разум, доброта;

И вонь своя милее.

(IV, 2. Перевод М. Кузьмина)

В нашем взаимосвязанном мире выявленная страсть тоже связана с другими страстями. Это видно уже из приведенного описания ее Н.В. Гоголем. Ее практически невозможно отделить от страсти попустословить, которую, естественно, тоже легче увидеть у других, чем у самого себя. Шекспир же не только разглядел свое пустословие в своих первых произведениях, но и о разрыве с ним заявил в поэме «Лукреция»:

Прочь, праздные слова, рабы шутов!

Бесплодные и немощные звуки!

(Перевод Б. Томашевского)

Пустословие же является самой опасной страстью именно потому, что любой человек, пусть бессознательно для себя и только для самого себя, все-таки всегда ищет какое-то объяснение, оправдание своим страстям и поступкам. А любому такому человеческому оправданию грош цена, если, как написал В. Шекспир в пьесе «Бесплодные усилия любви»: «Уток его рассуждений выткан искусней, чем основа его доводов». В непонимании этого и проявляется непонимание людьми очень простого, испокон веков известного, на собственной практике многократно людьми ощущаемого правила, неоднократно приводившегося В. Шекспиром: «Добром не кончишь, если начал худо». Самое же страшное в пустословии то, что оно закреплено обычаем и привычкой, пронизывает все общество вдоль и поперек, сверху и снизу. А Шекспир знал о силе обычаев и привычек, и потому написал в «Гамлете»:

Привычка – это чудище, что гложет

Все чувства…

Обычай может смыть чекан природы.

(III, 4. Перевод М. Лозинского)

Но еще он знал, как опасно на привычки, обычаи покушаться. «Привычку нарушить – все нарушить», – он сказал в «Цимбелине».

Наверно, большинству людей известно, что большинство людей оправдывает свои поступки тем же, чем и Эдмунд в «Короле Лире» (V, 3): «…люди таковы, каково время». То есть известным с древнейших времен из многих источников и во многих редакциях положением: «Всему свое время».

Вот только большинство людей до сих пор не знает, что это положение нельзя класть в основу любых выводов, поскольку оно само является всего-навсего выводом из более общего положения.

III

На первой странице романа «Тайный заговор» А. Дюма написал замечательные слова, оставшиеся незамеченными и неоцененными миллионами его читателей: «Чем больше мы продвигаемся вперед в жизни, чем дальше уходим вперед в искусстве, тем более убеждаемся, что ничего не существует отдельного, особого, внезапного, что природа и общество идут вперед от вывода к выводу, а не случайными скачками и что события, являющиеся то радостными, то печальными, то душистыми, то смердящими цветами, то смеющимися, то фатальными, которые развертываются перед нашими глазами, таили свои почки в прошедшем и корни в минувших днях, а свои плоды принесут в будущем».

В результате век спустя поэт Леонид Мартынов констатировал:

Последствия мы видим без начала,

А иногда наоборот бывало:

Довольно ясно видели начала,

Последствий же никто не замечал.

Исходя же из слов А. Дюма, можно твердо утверждать, что уже никто и никогда не уйдет дальше В. Шекспира ни в жизни, ни в искусстве. Потому что он не только задолго до А. Дюма знал о взаимосвязи элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия, но и был первым, и до сих пор – последний, кто ее понял.

Знаменитый современник В. Шекспира Ф. Бэкон утверждал: «Мы знаем больше, чем понимаем». По целому ряду объективных причин это утверждение будет актуально всегда. Но есть тут и субъективный момент. Ведь до сих пор для многих людей остается загадкой, чем знание отличается от понимания, хотя многие могут вспомнить, что в школьных учебниках именно для формирования понимания пройденного материала им предлагалось делать из него необходимые выводы.

Некоторые переводчики почему-то не считают нужным переводить последние слова Эдгара во второй сцене пятого акта трагедии «Король Лир»: «Ripeness is all – Зрелость – это все». В результате читатели этой трагедии остаются в неведении, что В. Шекспир предлагал им подумать о том, что есть зрелость. Далее будет видно, что под зрелостью понимал сам В. Шекспир. Но и уже сейчас полезно понять, что зрелость начинается с того момента, когда человек начинает понимать то, что в молодости он только знал, в том числе уже из детских сказок.

Например, уже ребенок может сказать, что произойдет, если все время идти, глядя только себе под ноги. Очевидно, в лучшем случае, попадешь в ситуацию, выход из которой можно будет найти, только подняв голову и посмотрев назад и вперед. Но не многие делают отсюда вывод, который сделал поэт В. Шефнер:

И нет пути темней и безысходней –

Шагать, не зная завтра и вчера,

По лезвию всегдашнего сегодня.

Ш. Перро писал: «Не достойны ли похвалы родители, которые своим детям, еще не способным воспринимать истины существенные и ничем не приукрашенные, уже внушают к ним любовь и дают, так сказать, отведать их, облекая в форму рассказов занимательных и приспособленных к их слабому младенческому разумению? …Все это – бросаемые в почву семена…» То есть, родители должны понимать истины, которые они сеют в память своих детей, читая им сказки. Например, читая детям сказку «Мальчик-с-пальчик», они сеют понимание, что чтобы увидеть дальше, нужно подняться выше. И в отличие от детей, им должно быть известно, на какую высоту нужно подняться, чтобы увидеть верную дорогу жизни. Например, Ф. Бэкон записал себе цитату из Лукреция: «…но ни с чем не сравнимо то наслаждение, когда стоишь на прочном основании истины (вершина, которую ничто не может превзойти…)…»

Далеко прозревая с этой высоты, В. Шекспир и написал самые главные слова в трагедии «Король Лир» (IV, 1. Слова Эдгара, увидевшего своего ослепленного отца):

World, world, O world!

But that thy strange mutations make us hate thee,

Life would not yield to age.

Мир! Мир! О Мир!

Какие еще твои выверты заставят нас ненавидеть тебя,

Пока жизнь не станет зрелой.

Поэтому стоит ли удивляться тому, что В. Шекспир оказался за многие века первым и на многие века последним человеком, который во второй части хроники «Генрих IV» (III, 1) сказал, что из истины, о которой написал А. Дюма и о которой он сам говорил во многих произведениях, следует делать закономерные, выходящие на практику людей выводы:

There is a history in all men's lives,

Figuring the nature of the times deceased;

The which observed, a man may prophesy,

With a near aim, of the main chance of things

As yet not come to life, which in their seeds

And weak beginning lie intreasured.

Such things become the hatch, and brood of time;

And, by the necessary form of this,

King Richard might create a perfect guess,

That great Northumberland, then false to him,

Would of that seed grow to a greater falseness…

В приведенный ниже перевод этих строк Е. Бируковой автору пришлось внести несколько уточнений, выделенных жирным шрифтом:

Есть в жизни всех людей порядок некий,

Что прошлых дней природу раскрывает.

Поняв его, предвидеть может каждый,

С ближайшей целью, грядущий ход

Событий, что еще не родились,

Но в недрах настоящего таятся,

Как семена, зародыши вещей.

Их высидит и вырастит их время.

И непреложность этого закона

Могла догадку Ричарду внушить,

Что, изменив ему, Нортумберленд

Не остановится, и злое семя

Цветок измены худшей породит…

Г. Брандес в цитировавшейся книге в главе, посвященной второй части «Генриха IV» написал: «Вся первая часть третьего действия интересна и великолепна. Здесь король высказывает свое геологическое сравнение, выражающее символически историческую изменчивость явлений. Когда