Поэты новой эпохи

Все стихи – отражения дум авторов. Каковы же были они, эти люди, что остановили время, уловили миг и проникли в вечность своим лучезарным гением?

Вячеслав Иванов – человек настолько ученый, что цитаты вылезали не только изо рта, но и из остатка волос, из-под сюртука. Он рассказывал об эпохе Возрождения так запросто, как будто он только вчера пришел из этой эпохи. Он мог сказать, что встречал Петрарку, а жизнь Бокаччо он знал с точностью до минуты. Это был чемпион знаний, вскормленник столетий, полководец цитат и универсалист языков. Он родился 16 февраля 1866 года в городе Москве. С детских лет, под влиянием матери, очень религиозной и любящей поэзию женщины, поэт полюбил поэзию Пушкина, Лермонтова, Ломоносова, Державина. В возрасте восьми лет он поступил в частную школу, где начал писать стихи и романы. Через год поэт поступил в 1-ю Московскую гимназию, где увлекся греческим языком и античностью. В пятом классе гимназии "внезапно и безболезненно сознал себя крайним атеистом и революционером". После этого в жизни В.Иванова наступила полоса пессимизма, выявившаяся в попытке отравиться. Затем он увлекся Достоевским, а по окончании гимназии поступил в Московский университет на филологический факультет, где получил премию за работу над древними языками. Окончив два курса университета, поэт уехал в Германию, в Берлин, в семинарий профессоров Зома, Моммзена и Гизебрехта. В это время он очень много работал по истории. В те же годы в нем зародились серьезные "мистические искания", и он принялся за изучение В.Соловьева. В 1891 году поэт переехал в Париж, а затем в Рим. В это время В.Иванов стал поклонником Ницше. В 1905 году поэт переехал в Петербург, где стал центральной фигурой в кругу символистов. Он писал замечательные стихи.

Любовь.

Мы – два грозой зажженные ствола,

Два пламени полуночного бора;

Мы – два в ночи летящих метеора,

Одной судьбы двужалая стрела!

Мы – два коня, чьи держит удила

Одна рука, - одна язвит их шпора;

Два ока мы единственного взора,

Мечты одной два трепетных крыла.

Мы – двух теней скорбящая чета

Над мрамором божественного гроба,

Где древняя почиет красота.

Единых тайн двугласные уста,

Себе самим мы – Сфинкс единый оба.

Мы две руки единого креста.

Борис Николаевич Бугаев (это его настоящее имя) родился 14 октября 1880 года в Москве. Детство и юность поэта протекли в "атмосфере профессорской семьи". Он с детства полюбил музыку и поэзию, слушая игру матери на рояле и чтение гувернанткой-немкой стихов Уланда и Гете и сказок Андерсона. Эти впечатления навсегда определили любовь Белого к немецкой культуре. В 1891 году он поступил в гимназию, где он заинтересовался философией и увлекся буддизмом и брахманизмом. В 1903 году окончил естественный факультет Московского университета. В эти годы поэт усиленно работал над религиозно-философскими проблемами, сделался ярым последователем В.Соловьева и символистом. Андрей Белый замечательно говорил. Его можно было слушать часами, даже не все понимая из того, что он говорит. Он говорил или конечными выводами или одними придаточными предложениями. Белый мог говорить о чем угодно. И всегда вдохновенно (то, что он знал и то, чего он не знал – было почти одно и то же). Андрей Белый был очень чуток к миру, но глух к себе, как тетерев на току. Он слышал шорох прорастающей мысли и не слышал грохота шагов мира. Белый мог стать бы капиталистом разума. Он намеренно превращал себя в кустаря рассуждений. Белый всю жизнь любил осенние лужи, наблюдал, как в них отражаются небо и облака, и ни разу не предпочел посмотреть прямо на облака.

Солнце.

Солнцем сердце зажжено.

Солнце – к вечному стремительность.

Солнце – вечное окно

В золотую ослепительность.

Роза в золоте кудрей.

Роза нежно колыхается.

В розах золото лучей

Красным шаром разливается.

В сердце бедном много зла

Сожжено и перемолото.

Наши души – зеркала,

Отражающие золото.

Константин Бальмонт. Когда вдруг затрещали и завальсировали бальмонтовские рифмы и послышались бальмонтовские размеры – поистине произошла литературная революция. Свои стихи Бальмонт выпускал в люди так хорошо одетыми, с такими великолепными манерами , они так чудесно пляшут, так изысканно вежливы; они так забавны, находчивы, блестящи, что, право, иной раз забываешь спросить об этих ловких строках: Да, полно, умны ли они? Глубоки ли они? Интересны ли они сами по себе, вне манер, вне вальса, вне хорошего портного? Однако входят эти  вереницы нарядных стихов в душу легко и свободно, как светские люди в гостиную:

Вечер. Взморье, вздохи ветра.

Величавый возглас волн.

Близко буря. В берег бьется

Чуждый чарам черный челн.

Чуждый чистым чарам счастья,

Челн томленья, челн тревог,

Бросил берег, бьется с бурей,

Ищет светлых снов чертог.

Здесь красивый образ заменен изящным выражением, оригинальная мысль – оригинальной фразой. Стихотворение подкупает внешностью, наружностью, осанкой. Торопливость образов, изменчивость, хаотичность, безумие настроений, иллюзионизм, ослепительность внешности, подделка красоты красивостью, необычайная женственность, нежность, моложавость, пассивность характерны для стихов Бальмонта.

Я не знаю мудрости.

Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолетности я влагаю в стих.

В каждой мимолетности вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко, полное огня,

Я ведь только облачко. Видите, плыву.

И зову мечтателей… Вас я не зову!

Брюсов создал мужскую поэзию, Бальмонт – женскую, мелькнув на поэтическом небосклоне экзотической птицей.

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу, спеша.

Мое единое отечество –

Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности,

Одно и то же вижу в них.

Желаю случая, неверности,

Влюблен в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности.

Внезапно взятый поцелуй,

И весь восторг – до сладкой крайности,

И стих, в котором пенье струй.

Федор Сологуб. Разные судьбы бывают у поэтов. Одни, подобно Блоку, вступают в историю бурными юношами и, бросившись в испепеляющее пламя своей эпохи, гибнут вместе с ней. Но есть другая судьба – другие поэты. Они начинают свой путь среди предрассветного сумрака и тишины, идут медленно и осторожно, почти ощутимо, - зато сохранят свои силы до самого вечера жизни, который застанет их все так же спокойно идущими своей дорогой, хотя и со старческим посохом в руке. Судьба дает им горькую усладу. Такую судьбу история даровала некогда Жуковскому, Фету, потом Ф.Сологубу. Звали его колдуном, ведуном, чародеем. На людях он точно отсутствовал, слушал – и не слышал. Был радушным хозяином, но жажда одиночества была в нем сильнее гостеприимства. Он никогда не был молод и не старел. Сологуб писал очень много, быть может – слишком.  Число его стихотворений выражается цифрой во всяком случае четырехзначной.

Федор Кузьмич Тетерников (это его настоящее имя) родился 17 февраля 1863 года в Петербурге в чисто-пролетарской семье: отец его был портным из Полтавской губернии, мать – крестьянка. Отец умер, когда Сологубу было четыре года, мать служила прислугой и поставила сына на ноги. В доме Агаповых, у которых служила мать поэта, с детских лет он слышал рассказы о старине, музыку, пение знаменитых артистов, читал много книг. Здесь он полюбил искусство и театр. Поэт много читал, особенно увлекался "Робинзоном" и "Дон-Кихотом", которые знал почти наизусть. Федор Сологуб сначала учился в уездном училище, потом в Петербургском учительском институте, по окончании которого работал учителем. В 1892 году поэт переехал в Петербург, сблизился с группой Мережковского и Гиппиус и вскоре стал одной из видных фигур в группе символистов. Его творения были очень стройными, легкими, лишенными стилистической пестроты или разноголосицы. Стихи самых разных эпох и отдаленных годов не только вполне уживались друг с другом, но и казались написанными одновременно. Его мастерству не был сужден закат. Он умер в полноте творческих сил, мастером трудолюбивым и строгим к себе.

Над безумием шумной столицы

В темном небе сияла луна,

И далеких светил вереницы,

Как веденья прекрасного сна.

Но толпа проходила беспечно,

И на звезды никто не глядел,

И союз их, вещающий вечно,

Безответно и праздно горел.

И один лишь скиталец покорный

Подымал к ним глаза от земли,

Но спасти от погибели черной

Их вещанья его не могли.

Александр Блок. О своей первой встрече с этим тогда еще студентом, Зинаида Гиппиус оставила такие воспоминания: "Блок не кажется мне красивым. Над узким высоким лбом (все в лице и в нем самом – узкое и высокое, хотя он среднего роста) – густая шапка коричневых волос. Лицо прямое, неподвижное, такое спокойное, точно оно из дерева или из камня. Очень интересное лицо. Движений мало, и голос под стать: он мне кажется тоже "узким", но он при этом низкий и такой глухой, как будто идет из глубокого-глубокого колодца. Каждое слово Блок произносит медленно и с усилием, точно отрываясь от какого-то раздумья. В спокойствии серых невнимательных глаз есть что-то милое, детское, не страшное. Главная притягательность Блока в его трагичности, его незащищенности. Пред поэтом стояли два сфинкса, заставляющие его " петь и плясать" своими неразрешенными загадками: Россия и его собственная душа. Первый – некрасовский, второй – лермонтовский. И часто, очень часто Блок показывал их, слитых в одно, органически нераздельных. Блок стал одним из чудотворцев русского стиха: он сбросил иго точных рифм, нашел зависимость рифмы от разбега строки, его ассонансы, вкрапленные в сплошь рифмованные строфы, да и не только ассонансы, но и просто неверные рифмы имели колоссальный эффект. Обыкновенно поэт отдает людям свои творения. Блок отдал людям самого себя.

О, я хочу безумно жить:

Все сущее – увековечить,

Безличное – вочеловечить,

Не сбывшееся – воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый.

Пусть задыхаюсь в этом сне, -

Быть может, юноша веселый

В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство – разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь – дитя добра и света,

Он весь – свободы торжество!

Они жили и творили на изломе века, смело отражали себя в бесконечных зеркалах поэзии, создавали свои лирические миры и вживались в реально существующий, врастая в него плотью, но не всегда душами. Они искали, теряли, находили, любили, ненавидели, ошибались… Но строки их, хлесткие и чарующие, мистические и обволакивающие, губительные и спасающие, живы, когда авторы их давно уже отошли в "мир иной". Но это лишь физический уход, а души их остались промеж живых людей. Они бродят, тоскуя и скорбя, в своем безмолвии. Но стихи их кричат и шепчут. Они живы, они – навсегда!

Мне грезились сны золотые!

Проснулся – и жизнь увидал…

И мрачным мне мир показался,

Как будто он траурным стал.

Мне виделся сон нехороший!

Проснулся…на мир поглядел:

Задумчив и в траур окутан,

Мир больше, чем прежде, темнел.

И думалось мне: Отчего бы –

В нас, в людях, рассудок силен –

На сны не взглянуть, как на правду,

На жизнь не взглянуть, как на сон!

                                   К. Случевский

При подготовке данной работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru