кого, Пушкин беседовал со знакомою ему дамой. Нужно заметить, что дама была ря-
бая. Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и
она заметила ему:
— У вас, Александр Сергеевич, кажется, вглазах двоит.
— Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит.
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один из местных поме-
щиков приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказыва-
лся. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он
имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого юстя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе аль-
бом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом:
“Пушкин был у А-ва в бане”.
Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Конды-
ба, спросил:
— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
— Дурак Кондыба,— ответил поэт.
— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а рыба и рак?
— Кондыба дурак,— подтвердил Пушкин.
В кружке приятелей и людей любимых Пушкин не отказывался читать вслух свои
стихи. Читал он превосходно, и чтение его в противоположность тогдашнему обык-
новению читать стихи нараспев и с некоторой вычурностью, отличалось, напротив,
полною простотою.
Однажды вечером, перед тем как собравшимся надо было разъезжаться, его по-
просили прочитать стихотворение, оканчивающееся так:
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Только что окончив чтение, Пушкин замечает, что одна из слушательниц, моло-
дая барыня по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно Пушкин произ-
нес следующие четыре стиха:
Но укротился пламень гневный
Свирепых демоновских сил,
И он Варвары Алексевны
Зевоту вдруг благословил.
Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и
кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот
экспромт на эту тему, сказанный Пушкиным.
Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора N.
Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выража-
ет удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбой сказать экспромт.
Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обращается к коту:
Кот-Васька плут, кот-Васька вор,
Ну, словно обер-прокурор.
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил дом
родителей Пушкина, когда последний был еще ребенком. Подшучивая над оригинал-
ьным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это вдруг десятилетний внук Ганнибала неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно представить себе удивление и смущение присутствующих, которые по-
няли, что мальчик Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображен-
ной рябинами.
Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговари-
вал, как он ее находит, умна ли она?
— Не знаю,— отвечал Пушкин очень строго и без желанья поострить,— ведь я с
ней говорил по-французски.
Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
Глухой кричал: “Моя им сведена корова”.—
“Помилуй,— возопил глухой тому в ответ,—
Сей пустошью владел еще покойный дед”.
Судья решил: “Почто ж идти вам брат на брата,
Ни тот и ни другой, а девка виновата”.
Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он
был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст, дамы непрерывно стара-
лись завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная
Пушкина и считая его каким-то “вероятно учителишкой”, порешили во что бы то
ни стало “переконфузить” его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым
бесподобным образом, обращаются:
— Mille pardons, не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека,
позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением.
Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться:
“Эй, человек, подай стакан воды” или “Эй, человек, принеси стакан воды”?
Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись,
отвечал серьезно:
— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: “Эй, человек, гони нас на водо-
пой!”.
Незадолго перед смертью Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с
двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и не кстати, аплодировали
Асенковой, знаменитой в то время актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали
шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак,
Пушкин, обратившись к ним, сказал:
— Вы, господа, назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждо-
му из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.
Один лицеист вскоре после выпуска из императорского Царскосельского лицея, в
1829 году, всгретил Пушкина на Невском проспекте. Поэт, увидав на нем лицейский
мундир, подошел и спросил:
— Вы, вероятно, только что выпущены из лицея?
— Да, только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому,— ответил лице-
ист и в свою очередь спросил: — Вы тоже воспитывались в нашем лицее?
— Да.
— А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
— Я числюсь по России,— ответил Пушкин.
Когда А. С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей
довелось писать сгихи на тему восхода солнца. Тогда преподавателем словесности
был там автор “Риторики” Н. Ф. Кошанский. Этот ученик, вовсе не имевший поэти-
ческого дара, сделал, впрочем, попытку и написал следующий неуклюжий семисто-
пный стих:
От запада встает великолепный царь природы.
Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотворец обратился к Пушки-
ну с просьбой написать ему еще хоть одну строку. Лицеист-поэт приписал под пер-
вым стихом:
Не знают — спать иль нет? — смущенные народы.
Неведомский — поэт, неведомый никем,
Печатает стихи неведомо зачем.
Александр Сергеевич во время своего пребывания в Царскосельском лицее заду-
мал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пуска-
ет, заявив при этом, что он будет следить за ним.
Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Пи-
тер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Серге-
евич.
— Фамилия?—спрашивает заставный.
— Александр Однако!—отвечает поэт. Заставный записывает фамилию и пропус-
кает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.
— Фамилия?—спрашивает опять заставный.
— Григории Двако!—отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную
комбинацию.
Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гу-
вернер.
— Ваша фамилия?—окликает его сторож.
— Трико.
— Ну, врешь.—теряет терпение заставный,—здесь что-то недоброе! Один за дру-
гим — Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!
Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свобод-
но покутил со своим товарищем.
В 1834 году ходила в обществе по рукам эпиграмма: "В Академии наук заседа-
ет князь Дундук...".
Новый министр народного просвещения граф Увароз встретил у Карамзиных
Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму.
Министр сказал поэту:
— Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных
людей такими эпиграммами.
Пушкин вскипел и ответил ему:
— Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это
мои стихи?
— Но все говорят, что ваши! — возразил Уваров.
— Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напеча-
таю их с моею подписью.
И действительно, когда вскоре после этого разгово ра Уваров захворал, а наслед-
ники торопились опечатать его имущество в надежде, что он умрет, между тем как
министр неожиданно выздоровел, Пушкин написал стихотворение:
“На выздоровление Лукулла”, которое и было напечатано в “Московском Наблюдателе”.
Эта выходка принесла много неприятностей поэту.
В результате он получил вызов к Бенкендорфу и имел объяснение с ним,
о котором рассказывал сам Пушкин.
Приводим этот рассказ с сокращениями:
“Вхожу. Граф с серьезной, даже со строгой миной, впрочем, учтиво, ответил на
мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis.
— Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело
по поводу вот эгих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с
латинского... но все русское общество в наше врг-мя настолько просвещено, что уме-
ет читать между строк...
— Совершенно согласен и радуюсь за развигие общества. Но позвольте узнать,
кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
— Не я узнал, а Уваров сам себя узнал и проси.,1 обо всем доложить государю. И
даже то, как вы сказали ему, что напишете на него стихи и подпишетесь под ними.
— Сказал и теперь не отпираюсь... Только именно эти стихи я написал не на него.
— А на кого же?
— На вас!
Бенкендорф, вытаращив на меня глаза, вскрикнул:
— Что?!На меня?
А я, заранее восхищаясь развязкой... три раза оборачиваясь к нему лицом, по-
вторял:
— На вас, на вас, на вас!
Тут уж Александр Христофорович, во всем своем величии власти, громовержцем
поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой
тыкая на известные места стихов, сказал:
— Однако, послушайте, сочинитель! Что ж это такое? Какой-то пройдоха на-
следник... (читает) “Теперь уж у вельмож не стану нянчить ребятишек...”
Ну это ничего... (продолжает читать):
“Теперь мне честность— трын-трава, жену обманывать не буду!..
” Ну, и это ничего, вздор!.. но вот ужасное, непозволительное место:
“Н воровать уже забуду казенные дрова”. А что вы на это скажете?
— Скажу только, что вы не узнаете себя в этой колкости.
— Да разве я воровал казенные дрова?
— Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя.
Бенкендорф понял силлогизм, сердито улыбнулся и промычал:
— Гм! Да!.. Сам виноват...
— Вы так и доложите государю. А за сим имею честь кланяться вашему сиятельс-
тву”.
Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всем твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.
Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с Императором Ни-
колаем Павловичем. Поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительно-
стью государя, он делался более и более свободен в разговоре и, наконец, дошел до
того, что незаметно для себя самого оперся на стол, который был позади него, и по-
чти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: “С
поэтом нельзя быть милостивым”.
В то время как городская жизнь раздражает и злит поэта, деревня, совершенно
наоборот, в сравнении с его юными годами, успокаивает его нервы, и он снова делае-
тся среди деревенской обстановки ясен душой и весел. Так, уехав осенью 1828 года
в Малинники, деревню Тверской губернии, принадлежавшую П. А. Осипо-вой, он
пишет оттуда Дельвигу в ноябре:
“Здесь очень весело. Прасковью Александровну люблю душевно; жаль, что она
хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито*.
Скажи это графу Хвостову, Петр Маркович2 здесь повеселел и утомительно мил.
На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его
родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать
принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться; но Петр Мар-
кович их взбудоражил; он к ним прибежал: “Дети! Дети! Мать вас обманывает! Не
ешьте чернослива, поезжайте с нею—там будет Пушкин, весь сахарный, его разре-
жут, и всем вам будет по кусочку”.
Дети разревелись: “Не хотим чернослива, хотим Пушкин”.
Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь, но уви-
дев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили”.
В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных
особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литерату-
рный, так и артистический, все еще продолжали смотреть как на нечто шутовское и
старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин
был брезглив на подобные отношения х себе и горячо протестовал против них мет-
кими, полными сарказма экспромтами.
Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на
диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало из-
менить позы, а когда Пушкин, передав что было нужно, хотел удалиться, то получил
приказание произнести экспромт.
— Дети на полу — умный на диване,— сквозь зубы сказал раздосадованный
Пушкин.
— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— де-ти на по-лу умный на ди-
ване. Понять не могу... Ждал от тебя большего.
Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла на-
конец до такого результата:
детина полуумный на диване, то,
разумеется, немедленно и с негодованием отпустила Пушкина.
ЛЮБОПЫТНЫЙ
Что ж нового? —
“Ей Богу, ничего”. —
Эй, не хитри: ты верно что-то знаешь,
Не стыдно ли, от друга своего,
Как от врага, ты вечно все скрываешь.
Иль ты сердит?
Помилуй, брат, за что?
Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово.
“Ох, отвяжись, я знаю только то,
Что ты дурак, да это уж не ново”.
Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, сделанной ему Во-
ронцовым,— исследовать саранчу в южных степях Новороссии.
Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину случай отли-
читься по службе, а Пушкин принял поручение это за желание надсмеяться над ним,
и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен
Пушкиным вместо деловой бумаги:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Более всего оскорбляло самолюбие поэта то обстоятельство, что Воронцов иг-
норировал в нем поэта и видел лишь чиновника. Конечно, впредь такой чиновник
особых поручений навсегда был избавлен от каких-либо командировок.
Внимание Императора Николая Павловича долгое время удерживала на себе Ка-
лькутта...
Однажды государь спрашивает поэта во время какого-то постороннего разгово-
ра:
— Как ты думаешь о Калькутте?
— Как о мечте Вашего Величества,—ответил находчивый поэт.
В одном литературном кружке, где собиралось более врагов и менее друзей
Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочи-
нен пасквиль на поэта, в стихах, под заглавием "Послание к поэту".
Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал.
Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности
автор “Послания”, не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже
предупрежден.
Литературная часть вечера началась чтением именно этого “Послания”, и автор
его, став посредине комнаты, громко провозгласил:
— “Послание к поэту”! — Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, на-
чал:
— Дарю поэта я ослиной головою...
Пушкин быстро перебивает его, обращаясь более о сторону слушателей:
— А сам останется с какою?
Автор смешался:
— А я останусь со своею.
— Да вы сейчас дарили ею?
Последовало общее замешательство. Сраженный автор замолк на первой фразе,
а Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал шутить и смеяться.
В Одессе интересно знакомство Пушкина с графом Ланжероном.
Этот французский эмигрант, один из знаменитых генералов великой брани про-
тив Наполеона, имел слабость считать себя поэтом. Он писал на французском языке
стихи и даже драмы.
Однажды, сочинив трагедию, Ланжерон дал ее Пушкину, чтобы тот, прочитав
ее, высказал свое мнение.
Александр Сергеевич продержал тетрадь несколько недель и как не любитель га-
лиматьи не читал ее.
Через несколько времени, при встрече с поэтом, граф спросил:
— Какова моя трагедия?
Пушкин был в большом затруднении и старался отделаться общими выражени-
ями, но Ланжерон входил в подробности, требуя особенно сказать о двух главных ге-
роях драмы.
Поэт разными изворотами заставил добродушного генерала назвать
по именам героев и наугад отвечал, что такой-то ему больше понравился.
— Так,—вскричал восхищенный автор,—я узнаю п тебе республиканца; я пред-
чувствовал, что этот герой тебе больше понравится.
ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА
Внимает он привычным ухом Свист;
Марает он единым духом Лист;
Потом всему терзает свету Слух;
Потом печатает — ив Лету Бух1
Пушкин, живя в южной России, собрался куда-то за несколько сот верст на бал,
где и надеялся увидеть предмет своей тогдашнем любви. Но, приехав в город, он в
гостинице сел понтировать до бала с каким-то заезжим помещиком и проиграл в
карты всю ночь до позднего утра, так что прогулял и деньги, и бал, и любовь.
Там же на юге, в Екатеринослав, к Пушкину, жившему в непривлекательной из-
бушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошенных посетит-
еля.
Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие во
что бы то ни стало увидеть Пушкина “собственными глазами”.
Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку с икрой и держа в ру-
ке недопитый стакан красного вина.
— Что вам угодно? — досадливо спросил поэт.
— Извините, Александр Сергеевич... Но мы пришли посмотреть великого писате-
ля.
— Ну, значит, вы теперь видели великого писателя... До свиданья, господа!
Однажды Пушкин письменно обратился к издателю одного журнала, в котором
он сотрудничал, с просьбой выдать ему причитающийся гонорар. Редакция ответи-
ла ему запросом, когда ему удобнее получить деньги:
в понедельник или во вторник, и получит ли он все двести рублей сразу или
сначала только сто.
Поэт огвечал лаконичной запиской:
"Понедельник лучше вторника, а двести лучше ста”.
Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную иг-
ру, говоря;
— Она тебя портит!
— Напротив, Ваше Величество,—отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.
— Но что ж после этого твоя поэзия?
— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов. Ваше Величе-
ство.
И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги, он садился за
рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком Таким образом, например,
у него написан “Граф Нулин”.
К концу 1826 года Пушкин должен был немедленно, согласно Высочайшему
повелению, оставить село Михайловское и отправиться в Москву.
По дороге он остановился в Пскове в одной харчевне и попросил чего-нибудь
закусить.
Подали щей, с неизбежною приправою нашей народной кухни — малою
толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и,
уезжая, оставил — углем или мелом — на дверях (говорят, нацарапал перстнем на
оконном стекле) следующее четверостишие:
Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор!
Среди поэтов, окружавших Пушкина, видное место занимал некий Подолинский,
многими стихами которого великий поэт нередко восхищался. Особенно нрави-
лись ему следующие:
Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она,
Я мыслю: гурия пророка
С небес на землю сведена...
Стихи эти он, применяя к Анне Петровне Керн, однажды пародировал так:
Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она.
Я мыслю: “В день Ильи-пророка,
Она была разведена!”
С семейством Натальи Николаевны Гончаровой, будущей супруги своей, он по-
знакомился в 1828 году на балу, когда ей было лишь шестнадцать лет. Через два года
молва о необыкновенной красоте девицы Гончаровой усилила в сердце
Пушкина искру страсти, запавшую при первой встрече, превратив ее в
неукротимый пламень.
Я восхищен, я очарован,
Короче — я огончарован,
— шутливо говорил он своим друзьям, рассказывая им о предмете своей любви.
НА В...ВА
Составлен он из подлой спеси
Я не видал негодней смеси:
В сражении он трус, в трактире он бурлак,
В передней он подлец, в гостиной он дурак.
Очень забавен шуточный рассказ в письме Пушкина к другу П. А. Плетневу о
хозяйственных делах своих:
“У меня, слава Богу, все тихо, жена здорова... Дома произошла у меня перемена
управления. Бюджет эко-нома моего, Александра Григорьевича, оказался ошиб-
очен — я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уни-
чтожен был предшественник его, Иван Григорьевич; вследствие сего Александр
Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день
повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в сол-
даты, и он едет хлопотать о том в Москву — вероятно, явится к тебе.
Отсутствие его мне будет ощутительно, но, может быть, все к лучшему. Забыл я
тебе сказать, что Александр Григорьевич при отставке получил от меня в роде ат-
тестата плюху, за что он, было, вздумал произвести возмущение и явился ко мне с
военною силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред. ибо лавочни-
ки, проведав обо всем, засадили, было, его в тюрьму, от коей по своему великоду-
шию избавил я его... Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести Бел-
кина; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбарде по-
расспросить”.
Пpo одну из своих знакомых Пушкин однажды сказал такой экспромт:
Черна, как галка.
Суха, как палка,— Увы! - весталка,
Тебя мне жалко!
Дельвиг, однокашник Пушкина, незадолго до смер ти стал вести очень разгуль-
ную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный является он к Пушкину. По-
эт из жалости стал убеждать своего товарища переменить свой образ жизни. Одна-
ко же на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная
не для него:
— А вот уж на том свете исправимся.
— Помилуй,—говорит Пушкин, рассмеявшись,—да ты посмотри на себя в зерка-
ло, впустят ли тебя туда с такой рожей?
Забавен рассказ самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным,
когда он еще не имел права на это в своем звании писателя.
Впоследствии он был, представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, но прежде и
тотчас по приезде в Санкт-Петербург (кажется, в 1829 году) Гоголь, движимый по-
требностью видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной ска-
мье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина,
тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до
того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера... Подкрепленный
им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на свой вопрос: “Дома ли хо-
зяин?”, услыхал ответ слуги: “Почивают!”. Было уже поздно на дворе. Гоголь с вели-
ким участием спросил:
“Верно, всю ночь работал?”.—“Как же, работал,—отвечал слуга,— в карти-
шки играл”.
Гоголь признался, что это был первый удар, нанесенный его школьной
идеализации.
Он не представлял себе Пушкина до тех пор иначе, как окруженного
постоянно облаком вдохновения.
Из жизни Пушкина в Кишиневе, где он пропел около трех лет, рассказывают
между прочими следующие два анекдота.
Какая-то молдавская барыня любила снимать свои башмаки, садясь на широкий
молдавский диван. Пушкин подметил эту наклонность барыни и стащил однажды
ее башмаки. Нужно заметить, что тогдашний башмак снимался легко. Это была ско-
рее туфля, а не нынешний башмак, охватывающий ногу плотно и далеко выше щи
колотки. Когда нужно было вставать, то барыня, не найдя башмаков и не желая по-
ставить себя в неловкое положение, прошлась в чулках до дверей, где Пушкин воз-
вратил ботинки по принадлежности, из-винясь в нечаянно совершенном им поступке.
В Кишиневе на Золотой улице был в то время магазин мод какой-то m-nie N. У
нее была дочь, красавица.
Вот как-то раз Пушкин едет верхом по улице с другими, а дочь эта стояла в это время на крыльце.
Пушкин как завидел ее, то верхом прямо
на крыльцо и въехал.
Другим пришлось уже вывести его оттуда, до такой степени он
перепугал девушку. В наказание за эго Ий-зов продержал его день без сапог.
Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая
от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с со-
бою, сажает ее в экипаж, предупреждаег, что в таком-то месте будет толчок, одевает
ей плечи, целует у нее руку и проч. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему
слугу, велела спросить, с кем он в тот день уезжает.
— Скажи, что сам-третей,— отвечал Пушкин.
— Третьего, верно, ты,— заметил князь Вяземский своей жене.
Не можем пропустить забавной фразы, встреченной в эпизоде о странствованиях
Онегина, после стиха: “Я жил тогда в Одессе пыльной”. Вот она
...Я жил поэтом Без дров зимой, без дрожек летом.
Александр Сергеевич однажды пришел к своему приятелю И. С. Тимирязеву.
Слуга сказал ему, чго господа ушли гулять и скоро возвратятся. Пушкин остался
дожидаться их. В зале у Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи.
Перед возвращением Тимирязевых домой Пушкин взял орехов, залез в камин и,
скорчившись обезьяною, стал их щелкать. Можно себе представить удивление хо-
зяев, когда они возвратились домой и застали Пушкина в этом положении.
Между разными субъектами, с которыми нередко приходилось сталкиваться
Пушкину в Кишиневе, особенно замечателен армянин, коллежский советник Арт.
Мак. Х-в, бывший одесский почтмейстер.
За битву свою с козлом между театром и балконом, где находилось
все семейство графа Ланжерона, принужден был оставить эту должность и перешел
на службу в Кишинев.
Это был человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького
роста, как-то переломленный набок, с необыкновенно огромным носом, гнусивший
и беспощадно ломавший любимый им французский язык, страстный охотник шу-
тить и с большой претензией на остроту и любезность.
Не упускал кстати и некстати приговаривать:
"Что за важность, и мой брат, Александр Мака-рыч, тоже автор” и
т. п. Пушкин с ним встречался во всех обществах и говорил с ним не иначе, как
по-французски.
Х-в был его коньком; Александр Сергеевич при каждой встрече об-
нимался с ним и говорил, что когда бывает грустен, то ищет встречи с Х-вым, кото-
рый всегда “отводит его душу”.
Х-в в “Черной шали” Пушкина принял на свой счет “армянина”.
Шутники подтвердили это, и он давал понять, что действительно кого-то отбил у Пушкина.
Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит Х-ва
(что случалось очень часто), начинал читать “Черную шаль”.
Ссора и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое за-
вершалось тем, что Пушкин бросал Х-ва на диван и садился на него верхом (один
из любимых тогда приемов Пушкина), приговаривая:
“Не отбивай у меня гречанок!”.
Это нравилось Х-ву, воображавшему, что он может быть соперником.
По желанию Пушкина, на печати Х-в был вырезан верхом на козле, с надписью кругом:
“Еду не свищу, а наеду—не спущу”,
ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА
Покойник Клят в раю не будет:
Творил он тяжкие грехи.
Пусть Бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!
В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером
Дуэль была оригинальная.
Пушкин явился с черешнями, и пока 3. целился в него, преспокойно ел яго-
ды. 3. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо вы-
стрела наш поэт спросил:
— Довольны ли вы?
И когда 3. бросился к Пушкину в объятья, он оттолкнул его и со словами:
“Это лишнее!” спокойно удалился.
За эту дуэль, а, кстати, и за другие шалости. Инзов нашел нужным удалить
Пушкина из Кишинева в Ак-керман, откуда А. С. ездил к берегам Дуная.
По словам А. О. Россета, брата А. О. Смирновой, Пушкин, играя в банк,
заложит, бывало, руки в карманы и припевает солдатскую песню с заменою
слова солдат:
Пушкин бедный человек,
Ему негде взять
Из-за эвтава безделья
Не домой ему идтить...
Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много
приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге
водил он знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное учас-
тие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогда-
шний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и,
обращаясь к Пушкину, говорит:
— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!
— Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин,— вам приходится иной раз
прожигаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный—
с тридцати шести букв русской азбуки.
Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говаривал, что ему подле
нее быть “унизительно”: так мал был он в сравнении с нею ростом.
Однажды поэт очутился проездом в Новочеркасске. Дьяки канцелярии наказного
атамана Донской области, услышав о приезде знаменитого поэта, отправились к не-
му в гостиницу, где весьма трогательно выражали ему чувство своего уважения и свое
поклонение ею таланту.
—А что это значит—дьяки?—спросил Пушкин одного из них, который, будучи
заикой, считался почему-то в канцелярии оратором.
—Дьяки—это секретари канцелярии,—заикаясь ответил тот.
— Ну, хоть я и терпеть не могу приказных, но все-таки очень вам благодарен,
господа.
Такой ответ сильно оскорбил почитателей поэта, а местным острякам дал повод
постоянно приставать к злополучным дьякам с вопросом: “Давно ли вы были у Пуш-
кина?”.
В другой раз Пушкин, бродя по Новочеркасску, зашел в книжную лавку Жирко-
ва.
— А есть у вас сочинения Пушкина? — спросил поэт. Ему подали один экзем-
пляр.
— Сколько стоит эта книжка? — спросил Пушкин. Торговец заломил неимоверно
высокую цену, в 4—5 раз превышавшую номинальную.
— Почему так дорого? — улыбаясь спросил Пушкин.
— А очень уж приятная книжка. Случалось ли вам пить чай без сахара? — вдруг
спросил торговец.
— Да ведь это очень неприятно.
— Ну, так вот, пойдите домой, возьмите эту книжку и велите налить себе чаю без
сахара. Пейте чай и чи-гайте эту книжку — будет так же сладко, как и с сахаром.
Проживая в Кишиневе, Пушкин целые дни проводил у генерала Орлова. По-
следний любил поэта и весьма снисходительно относился к разным выходкам его.
Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах
валяется мальчишка Пушкин в шароварах. Орлов только улыбался на такие речи, но
один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева “Баш-
мак—мерка равенства”
Твои, мои права одни, Да мой сапог тебе не впору.
— Эка важность, сапоги!—возразил Пушкин,—если мериться, так у слона боль-
ше всех сапоги.
Этим все и кончилось, и размолвки между ними никогда не было.
Какая-то дама, гордая своими прелестями и многочисленностью поклонников,
принудила Пушкина написать ей стихи в альбом.
Стихи были написаны, и в них до небес восхвалялась красота ее, но внизу,
сверх чаяния, к полнейшей досаде и разочарованию, оказалась пометка: 1 апреля.
А. М. Каратыгина в своих воспоминаниях о Пушкине рассказывает следующий
забавный анекдот.
“В 1818 году, когда Пушкину едва минуло 18 лет, ему после жестокой горячки
обрили голову и он принужден был носить парик. Это придавало какую-то оригин-
альность его типичной физиономии и не особенно ее красило. Как-то в Большом те-
атре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш
проказник будет сидеть смирно... Ничуть не бывало! В самой патетической сцене
Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером...
Это рассмешило сидевших в соседних ложах и обратило на нас внимание находи-
вшихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел
у нас в ногах, прячась за барьер; наконец, кое-как надвинул парик на голову, как
шапку: нельзя было без смеха глядеть на него! Так он и просидел на полу во все про-
должение спектакля, отпуская шутки насчет пьесы и игры актеров”.
лип раммы, киш^ыми и^шппп, uouin ii^iu-дом не злого сердца, а ветрености его.
Он не мог удержаться, чтобы не поднять на зубки то, что казалось ему смешно или
подло. Раз В. А. Жуковский, выходя из дворца, о чем-то просил камер-лакея и пожал
ему руку. На беду это увидел Пушкин и сказал:
Из савана оделся ты в ливрею, На пудру променял лавровый свой ве-
нец, С указкой втерся во дворец И руку жмешь камер-лакею... Бедный пе-
вец!
В другой раз, не застав Жуковского дома, Пушкин написал на его запертой двери:
“Здесь живет гробовой мастер!”3. Жуковский был настолько добр и настолько
любил молодого поэга, что никогда не сердился на него. Но большею частью эпигра-
ммы, каламбуры и остроты срывались с языка Пушкина против тех людей, кото-
рые имели-неосторожность оскорбить чем-либо раздражительного поэта: в этих слу-
чаях он не щадил никого и тотчас обливал своего противника едкой желчью.
Одно время в одесском обществе стала циркулировать злая эпиграмма Пушкина
на графа Воронцова.
Эпиграмма эта дошла по адресу, но граф Воронцов ничем не проявил своего гне-
ва. Естественно, милостей от него поэт ожидать уже не мог.
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо,
большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом.
Вот случай с казанской “поэтессой” девицей А. А. Наумовой.
Наумова, вышедшая уже в то время давно из возраста девиц-подростков, сенти-
ментальная и мечтательная, занималась также писанием стихов, которые она к при-
езду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею “Уеди-
ненная муза закам-ских берегов”. Пушкин, много посещавший месгное общество в
Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему
для прочтения пре-
23
словутую тетрадь свою со стихами, прося его “вписать что-нибудь”.
Пушкин бегло просмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой —
Уединенная муза Закамских берегов
быстро написал;
Ищи с умом союза, Но не пиши стихов.
Недавно я стихами как-то свистнул И выдал их без подписи
моей;
Журнальный шут о них статейку тиснул, Без подписи ж пустив ее,
злодей. Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту Не удалось прикрыть
своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту, Я по ушам узнал его как
раз.
Однажды Александр Сергеевич пришел вмасте с Мицкевичем к сестре своей Оль-
ге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости—одни в ожидании
музыкального сеанса, другие — виста, расхаживали по комнате, и тут-то произошел
известный обмен доброжелательными фразами между русским и польским поэта-
ми.
Пушкин и Мицкевич вошли вместе.
— Дорогу, господа, туз идет,— возвестил Мицкевич, указывая на Александра
Сергеевича.
— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет,—сострил П