ВОПРОСАМ СУЩЕСТВА техники и ее роли в современном мире даны и даются различные, часто полярные, оценки. Одни рассматривают технический прогресс в его внешних проявлениях и пытаются обоснованно, как они думают, предвидеть последствия; другие анализируют всевозможные формы связи человека и техники; но есть и такие, кто стремится при этом продумать сущность техники, прогресса во взаимосвязи с глубинной, метафизической основой человека (новоевропейского человека, который эту технику и смог породить). К сожалению, последних слишком мало, а самый крупный из таких мыслителей, Мартин Хайдеггер, использовал достаточно своеобразный язык, что вынуждает многих его последователей «скатываться в хайдеггеровский жаргон», а оппонентов - вовсе отворачиваться от наследия философа. Попытаемся избежать этих крайностей и, соглашаясь с исходными посылками Хайдеггера (не впадая в мелочную полемику с ним), исследовать дальше тот вопрос, который поставил Хайдеггер, а именно: судьбу человечества, отдавшегося во власть техники.
Хайдеггер рисовал следующую картину. Господство техники простирается по всей земле. Человек уже начинает свое продвижение во внеземное пространство. Стали известны источники столь колоссальной энергии, что в обозримом будущем будут удовлетворяться любые потребности в ней. Решающая проблема, по Хайдеггеру, такова: каким образом можно обуздать и научиться управлять гигантским энергетическим потенциалом так, чтобы гарантировать человечеству (даже в случае отсутствия военных действий) его безопасность?
Хайдеггер полагал, что если обуздание атомной энергии будет успешным, то в развитии технического мира начнется совершенно новая эра. «Грядущие перевороты трудно предвидеть. Между тем технический прогресс будет идти вперед все быстрее и быстрее, и его ничем нельзя остановить. Во всех сферах своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники».
События последних десятилетий очень знаменательны в этом отношении. Технологический бум приобрел планетарный характер, охватив в той или иной степени все мировое сообщество. Странно, что Хайдеггер, насколько нам известно, не предсказывал расцвета техники в азиатских странах (Япония, Корея, Тайвань), хотя это прямо вытекает из его подхода к проблеме. Попробуем сделать соответствующие предсказания, так сказать, задним числом.
СУЩНОСТЬЮ НОВОЕВРОПЕЙСКОГО ЧЕЛОВЕКА Хайдеггер считал его способность опереться только на самого себя. Человек сам, начиная с Нового времени, стал безусловным и непоколебимым основанием истины. Внутри всей истории Нового времени человек пытается во всем и всегда поставить себя в господствующее положение средоточия и мерила, то есть заниматься самообеспечением. Для этого нужно, чтобы он все больше и больше удостоверялся в собственных способностях и средствах господства и всегда, вновь и вновь, приводил их в состояние безусловной готовности. Но, утверждая свое господство над миром, свое место в бытии, новоевропейский человек призывает на помощь технику. Хайдеггер предостерегал, что к технике невозможно относиться безразлично, как к инструменту, что у техники есть свои претензии к человеку - к тому, каким он должен быть, чтобы наилучшим образом отвечать ее требованиям.
Сущность новоевропейского человека требует техники, однако пока неясно, требует ли сущность техники человека именно новоевропейского типа. Если окажется, что техника предпочла заключить союз не с господином мира, а, к примеру, со слугой, тогда мы окажемся свидетелями воистину эпохальных преобразований, когда именно незвучное, нескладное словечко «техника» (как некогда иное - великое - «Любовь») изменит вектор развития цивилизации и в полном соответствии с апокалипсическим сценарием Шпенглера приведет новоевропейскую цивилизацию к гибели.
Техника предполагает, что человек, подчиненный ей, станет упорядочивать мир, все глубже и полнее перерабатывая тот материал, который подвластен ему, а подвластным ему должно стать все существующее, включая и самого человека. Таким образом, и само человечество, все его институты должны организоваться, упорядочиться как только возможно.
Но если это так, тогда существу техники наиболее полно должен соответствовать человек, стремящийся не завоевать и покорить мир (теперь это - направленность техники, а не установка человека), но занять свое место в мире, соответствовать этому месту и максимально эффективно работать в установленном положении. Представляются только два выхода из создавшейся ситуации: либо новоевропейский человек попытается изменить свою сущность (а возможно ли это, обсудим низке), либо техника заключит союз с человеком иного типа. И техника, нам кажется, наконец такого человека нашла.
«Благородный муж поступает в соответствии с положением, в котором он находится»,- говорил Конфуций и, судя по техническим успехам Японии, Кореи, Тайваня, продолжает говорить до сих пор в умах послушных и трудолюбивых граждан этих стран. Если новоевропейский человек сам полагает себя основой всего, сам определяет, каким нормам ему следовать, а чтобы удостовериться в себе, должен подчинять себе все существующее, то для человека традиционной конфуцианской культуры не он сам, а Дао, единый закон, - основа всего. Человек направлен на то, чтобы не столько исправлять мир, сколько «исправлять имена», то есть упорядочивать мир, предоставляя всему свое место. «Без соответствующих имен невозможно различать знатных и низких, сходное и несходное... Когда люди оставляют Дао и сами, по своему усмотрению, решают, что правда и что ложь, они оказываются не в состоянии распознать несчастье и счастье». Заняв место в мире, человек оглядывается и, если видит, что ничто не выталкивает его с этого места, успокаивается и заключает про себя: «Теперь все в порядке, я на месте, я есть я».
Таким образом, человек здесь - уже не завоеватель и господин мира, а только эксперт, удостоверяющий, что мир находится в гармонии, специалист, умеющий определить, покоится ли каждый данный предмет на своем месте, посредством подсчета сил Инь и Янь (притяжения и отталкивания) со стороны окружающих предметов и дающий заключение о гармоничном состоянии данного биоценоза. Человек здесь не только эксперт, но и консультант, который, держа в руках знаменитую «Книгу перемен» или некий подобный более конкретизированный компендиум, может дать рекомендации по дальнейшей перетасовке сущего. Теперь, надеемся, понятнее, кто был отцом техники, а кто стал ее возлюбленным. Следует ожидать, что в ближайшем будущем в странах традиционной конфуцианской культуры всё, включая и самого человека, постарается занять подобающее ему место и будет максимально добросовестно и бесстрастно функционировать так, как ему положено. Поезда станут ездить все быстрее, все бесшумнее, все экономичнее и экологичнее, дома - строиться быстрее и дешевле и т. п. А поскольку в этих странах покорить и преобразовать мир стремится не сам человек, а техника (посредством человека), можно ожидать, что человек станет тем благоговейным посредником между техникой и природой, о котором мечтал Хайдеггер. Правда, Шпенглер опасался, что, отняв у европейцев технику, «цветные» тем самым лишат их господствующего положения и в конце концов эту технику уничтожат. Однако, прежде чем дальше разбираться в причинах подобной размолвки техники с ее возлюбленным, заглянем в дом отца этой невесты и посмотрим, что в это время там происходит.
ФАУСТОВСКАЯ ДУША европейской культуры, как и предвидел Гете, занялась осушением болот, то есть, говоря словами Хайдеггера, взяв на вооружение технику, стала покорять и обустраивать сущее. Но у Гете бедный Генрих и на болоте остался Фаустом, то есть личностью, стремящейся стать равновеликой Богу - свободной, творческой и т. п.
Однако на этот раз вышло не по Гете. Наступает, пользуясь словами Р. Гвардини, эпоха не личностей (Фауст), но лиц (Вагнер). Но сможет ли человек новоевропейской культуры забыть о прошлом? В большинстве случаев, наверное, сможет. Однако тоска по фаустовской душе, пожалуй, выгонит наиболее яркие и сильные личности из тех муравейников (хорошо организованных, дисциплинированных), которые должны будут теперь возникнуть на месте каждого научного, общественного, производственного института,
А именно такие личности в свое время создавали технику, и только они еще могут открыть и осмыслить то, что самой технике с ее механизмами исследования и производства не доступно. Похоже, на некотором переходном этапе (мы как раз являемся его свидетелями), пока в государствах европейской культуры еще смогут продуктивно существовать яркие, гениальные личности и делаться гениальные, фундаментальные открытия, эти инновации будут более успешно усваиваться конфуцианскими странами; но впоследствии, когда законы рыночной конкуренции принудят и Запад перестраиваться под господство новой идеологии типа конфуцианской, личностям фаустовского типа и на Западе не останется места.
И тогда (если бы это произошло) замрет история науки. Никто не сможет вписать ничего существенно нового и неожиданного на новый чистый лист. И человечество, угнетенное техникой, личностно измельченное, но хорошо организованное ею, будет изо дня в день, как в страшном навязчивом сне, играть одну и ту же мелодию.
Политики Запада интуитивно почувствовали опасность, которая угрожает их обществу в конкуренции с конфуцианской Азией, и пытаются сделать ставку на производство не товаров, а высоких технологий, предполагая, что общество может существовать, когда одна его часть придерживается конфуцианской позиции (стремится не завоевать мир, а занять в нем положенное место), производя необходимую этому обществу продукцию, а другая - сохранит приверженность новоевропейскому сознанию и будет заниматься разработкой новых технологий.
Однако возможно ли построить такое общество? Метафизическая позиция человека определяется культурой, в которой он вырос, и не может быть изменена произвольно (подобно тому, как можно создать новую семью, перейти в другую партию и т. п.). Причем если метафизических позиций существует множество, то подходов к миру - только два: либо завоевать его, либо занять в нем положенное место (в данном отношении мы исключаем «нулевой» вариант «ухода» от мира); так что изменить подход к миру еще сложнее.
Но если невозможно создать «новоевропейские резервации» внутри завтрашнего западного общества, а тоска по фаустовской душе будет по-прежнему жить в его исторической памяти и угнетать наиболее яркие и сильные личности, то, вероятнее всего, Западу суждено проиграть в конкуренции с конфуцианской Азией. Однако и в ней, в силу своих внутренних противоречий, технический прогресс начнет делать «проскальзывания», избежать которых конфуцианское общество не в силах.
Человечество столь разнородно, что в нем могут существовать общества и с иной фундаментальной метафизической позицией, отличной от конфуцианской или новоевропейской. Многие уже предсказывали России какой-то свой путь. Есть ли он? Оправданны ли надежды? На чем именно основан этот путь?
Постараемся отвлечься от традиционных клише и не будем утверждать, что русский народ - «богоносец» и т. п; попытаемся продумать сущность русского человека с тех же позиций, с каких Хайдеггер смотрел на человека новоевропейского.
ХОЧЕТ ЛИ русский человек сам определять сущее и, исходя из этого определения, сознавать себя? Хочет ли он сказать вслед за Декартом: «Я мыслю, следовательно, я существую»? Едва ли. Русский человек слабо верит в то, что он мыслит; для него, даже когда он мыслит, это вовсе не повод заключить, что он существует. Русский человек не знает, сам ли он, или Бог, или еще неведомо что, определяет сущее. Спроси его об этом, он ответит: «А когда как. Когда я, когда Бог, а когда и вовсе черт знает что». В русской культуре не было таких мыслителей, как Парменид, Декарт, Конфуций, поэтому, рассуждая о «загадочной русской душе», ни на что подобное не обопрешься. Это тот случай, когда человек одновременно хочет и не завоевывать мир, и не занимать в нем определенное место, и не уходить от мира. А хочет он, чтобы «всем было хорошо и каждому».
Русское сознание предполагает, что существует такое состояние мира, когда всем хорошо и каждому; новоевропейское сознание, впрочем, этого, в принципе, тоже не отрицает. Различие в позициях заключено в средствах, с помощью которых можно достичь этого состояния. Если новоевропейский человек твердо стоит на том, что только сам он способен определить, как достичь этого состояния и каким оно должно быть, то русский человек не столь уверен в своих силах и готов использовать любые средства. Он может ожидать чуда (когда это произойдет вдруг и само собой); или кто-то поможет (умный Запад, трудолюбивый Восток); а то и сам русский ум возьмет да придумает какой-то хитрый трюк, с помощью которого всем на радость и на удивление мы попадем в прекрасное «должно-быть-так».
В наш век, когда техника стала сущностью современной эпохи, русский человек в конце концов может заметить, что техника - это уже не просто инструмент (скажем, лопата, в отношении которой легко определиться, быстро уяснив себе, когда и чем эта лопата опасна, а затем успешно использовать ее). И когда он поймет, что техника - это хитрый, коварный зверь, это сложный организм, в котором разобраться уже невозможно и невозможно точно установить, когда и что этот" зверь может натворить,- русский ум с его смекалкой, возможно, сможет ухитриться технику приручить. Было бы нелепо упрекать целый народ в том, что у него есть какие-то свои особенные предрассудки.
Внутри двух подходов к миру (завоевать мир или перетасовать его) могут быть использованы различные способы завоевания и перетасовки. Новоевропейский человек настроен воспринимать мир таким, каким он его знает, и, сталкиваясь с чем-то новым, готов познать это, используя опыт и проверенные способы исследования. Поэтому смело тычет скальпель в ткань природы, оперируя все, что ему только доступно. В то же время человек конфуцианской культуры основывает самоуважение на собственном незнании и готов оперировать, только трижды прополоскав рот и совершив положенное число поклонов, иначе говоря,- со страхом и трепетом попытается устранить замеченный непорядок. И только в том случае, если все признаки свидетельствуют, что данный орган болен и гармония мира терпит ущерб. Это означает, что какой-либо элемент случайно перенапрягся, переразвился и выскочил не на свое место: элемент мягко остановят, успокоят и вернут к прежнему состоянию и месту. Конфуцианский человек - уже не завоеватель мира, а идеальный полицейский внутри завоеванного мира.
Имеет смысл сопоставить принцип ученого незнания некоего нарицательного «лаоцзы» конфуцианской культуры, для которой этот принцип в основном онтологичен - «мы и не должны постигать сущее» (нам следует только наводить порядок) - с внешне похожлм принципом Николая Кузанского, у которого он скорее гносеологичен: это возглас гениального человека, внезапно увидевшего колоссальность сущего, познавшего вкус бесконечного, это возглас изумления пятнадцатилетнего Фауста.
Наконец, последняя из рассматриваемых позиций - позиция доктора, характерная для русского сознания. В этом случае возмущенные возгласы окружающих: «Господин полицейский, уймите этого нахала, он вылез не на свое место!» - нисколько не смущают доктора, он сострадает каждому и чутким ухом слышит только плач больного. Чаще всего больным оказывается какой-нибудь скучающий бездельник, но все равно доктор, верный своему принципу, молит окружающих: послушайте, ему же плохо, не осуждайте его, давайте подвинемся, чтобы и этому нахалу стало хорошо.
Окружающие охотно сторонятся, начинается давка, доктор принимается резать по живому, передвигая, уродуя сущее и мягкосердечных граждан, чтобы освободить место для страдающего нахала, втягиваясь в бесконечную цепь мелких спасений. Однако если первые два типа (господин и полицейский мира) остаются до конца верны себе, то позиция доктора внутренне противоречива: он часто сам замечает, насколько увлекся, перестраивается на какое-то время и пытается играть иную роль (в такие минуты посторонние отмечают смекалку русских), пока очередной несчастный своими криками о помощи не вернет его к прежней роли.
Но, к счастью, позиция доктора - иногда спасительная для всех, иногда смертельно опасная - не может быть образцом, соблазном для других, тогда как первые две позиции «взаимособлазняемы»: часто полицейский пытается показать себя хозяином мира, а иногда хозяин устает, дряхлеет и вместо того, чтобы завоевывать новое, пытается навести порядок.
ДО СИХ ПОР мы рассматривали достаточно статичную ситуацию и не учитывали динамики взаимодействия двух систем - конфуцианской и европейской. Каким может быть это взаимодействие? Азия находится в более надежном положении. Тут у человека нет внутренних противоречий между стремлением быть личностью и покорять мир, с одной стороны, а с другой - приспосабливаясь к требованиям техники, быть не личностью, а лицом, которое исповедует дух делового товарищества и мирно обустраивает землю. Если даже предположить, что качественно новые технологии будут разрабатываться исключительно в западных странах, для Азии это тоже пока не угроза, поскольку производимая ею по закупленным западным технологиям продукция будет чуть-чуть совершеннее и заметно дешевле. Так что подобное общество сможет вполне благополучно существовать.
Более сложное положение в европейских странах. Здесь большинство вынужденно оказываются конформистами, которым - вопреки присущей их родной культуре метафизической позиции - в реальной жизни приходится переходить на другую. Эта ситуация характерна именно для Запада, где человек, стремясь стать богом мира, сознает, что это невозможно, и находит какие-то эрзацспособы такого господства.
Еще не так давно человек пытался использовать для этой цели принадлежность к той или иной партии, так как, включая в свое мировоззрение идеологию некоторой партии, он этой идеологией ограничивал свое мировоззрение, но зато он получал возможность использовать власть и могущество всей партии, чтобы навязать миру свою волю.
Однако в конце концов это показалось человеку делом хлопотным, и, теряя интерес к борьбе идеологий, он приобрел более доступный и удобный инструмент, чтобы усилить свое могущество - технику. Она успешнее всего смогла обезличить человека. Наконец-то, показалось ему, весь мир мой и техника вся вместе не чья-то, а именно моя: телевизор, машины, поезда и т.д. существуют только для меня. Но «меня»-то уже и нет. И здесь конформизм опустился до такой глубины, когда человек уже жертвует не частью своего мировоззрения (о чем писал Фромм), но своей исходной фундаментальной позицией. Ситуация предельно курьезная. Человек, стремясь покорить мир, жертвует этим стремлением, чтобы с помощью техники все же покорить мир. Но техника уже сама стала обычным природным процессом - земная поверхность покрывается дорогами, полями, электростанциями, рождаются машины, самолеты. И это уже происходит независимо от воли человека - точно так же, как раньше возникали леса, горы, реки, животные. И перед человеком опять встает задача овладеть, завоевать им же самим созданный мир.
Но субъективизм новоевропейского человека, его стремление поставить самого себя впереди и в основе всего характерны не столько для «фаустов», сколько для человека вообще. Если говорить о фундаментальной позиции человека вообще, то в первую очередь следует рассматривать не столько культурную среду, в которой он вырос, но его первый младенческий взгляд на мир. Этот взгляд в большей степени, если не в основной, и определяет такую позицию. Известно, как младенец воспринимает мир - как продолжение себя. Мир несколько отчужден от него, но только несколько. Мир мешает, как зубная боль, но все же он свой, а именно - такой, каким ты его хочешь видеть.
То, что происходит в дальнейшем с человеком, уже определяется родной для него культурной средой. В частности, западный тип культуры ориентирует человека на то, чтобы стать не только собственником и распорядителем мира на манер Штирнера, но и богоравным господином мира по образу Фауста: «Обеспечение высшего и безусловного саморазвития всех способностей человечества для безусловного господства над всей Землей есть тот тайный смысл, - полагал Хайдеггер, - который подстегивает новоевропейского человека на все новые и новые порывы и побуждает его к обязательствам, которые обеспечили бы ему надежность его методов и достижение намеченных целей». И эта установка для новоевропейского человека не только младенчески близка, но вскормлена всей западной культурой, которую он успел усвоить. Естественно, ему гораздо сложнее, чем человеку конфуцианскому, изменить этой установке и согласиться на конформизм.
В эпоху господства техники западное общество обречено на гибель в конкуренции с единообразным конфуцианским обществом; попытка построить на основе Запада общество, производящее высокие технологии, обречена на неудачу. Здесь, к сожалению, мы уже имеем поучительный пример России, в которой, помимо богатейших запасов сырья, есть еще и светлейшие головы, однако страна в нищете, а все самые ценные и новейшие открытия, изобретения более успешно использует Запад или та же Азия.
Несомненно, аналогичная перспектива ждет и западное общество, если оно не отгородится вопреки своим любимым лозунгам о свободе и равенстве от Азии.
Нечто подобное уже и так происходит: вводятся квоты на экспорт в США текстильной продукции из Тайваня, автомобилей из Японии. Процесс начался стихийно и, похоже, будет усиливаться. Но, если Запад не разберется в фундаментальных причинах этого процесса, возможны самые нелепые объяснения вынужденных мер (в частности, националистические, а чем они кончаются, слишком хорошо известно). Вполне возможно, найдется новый Уинстон Черчилль, который подтолкнет Запад к новой «холодной войне», но уже с конфуцианской Азией. Та, впрочем, воспримет новый «железный занавес» спокойно: она стремится не покорить и завоевать европейский мир, а занять подобающее себе место. Но европейское сознание иное, поэтому (хотя рассудком и понятно, что европейскому миру вполне достаточно бы сохранить статус-кво) оно все одно будет пытаться переделать Азию на свой манер. Однако конфуцианская Азия дорожит своим местом в мире и, естественно, будет противиться всем попыткам переделать себя. Вот и конфликтная ситуация на весь последующий век.
С САМОГО НАЧАЛА нашего столетия и вплоть до его конца мы наблюдали конкуренцию двух систем и так привыкли к ней, что теперь, когда социализм в России сказал «пас» и, извинившись за плохую игру, встал из-за карточного стола истории, мы (одни с надеждой, другие с ужасом) ждем, что вскоре он опять, выждав, вернется на круги своя. Но место за столом уже занял более сильный игрок. Конкуренция в XXI веке пойдет между фаустовским типом общества и конфуцианским. Завоевать ли мне мир или занять в нем подобающее мне место? Вот вопрос, который еще многие десятилетия мы будем мучительно решать. Гений или суперработник - кем мне стать? И если Запад не умерит свой воинственный пыл и не прекратит попыток переделать на свой манер Азию, ему в конце концов тоже придется извиниться за плохую игру. И эта ситуация кажется вполне реальной.
Естественно, всем бы хотелось, чтобы конкуренция Запада и Азии проистекала мирно и каждое из этих обществ, осознав само себя, смогло бы уважать другое; чтобы великодушный азиат простил бы европейцу те ограничения на вывоз высоких технологий и ввоз товаров, которые европейцу было жизненно необходимо установить, а благодарный европеец в ответ оставил бы конфуцианский мир таким, каков он есть. Однако в реальности следует ожидать скорее обратного, причем ситуация усугубляется отчаянной борьбой за рынки сбыта в третьих странах.
В XXI веке главным окажется вопрос: какой мир нас ждет - мир гениев или идеальных работников? И вместо слов «свобода, социальная справедливость, права человека», к которым привыкло наше ухо, вскоре придется слышать «уместность, согласованность, упорядоченность». И дай Бог, чтобы путь к этому новому словарю не проходил через новые «Бухенвальды» и «Хиросимы».
КАК УСТРАНИТЬ препятствия, закрывающие путь к диалогу цивилизаций и культур? Как преодолеть конфронтационность парадигм сложившегося миропорядка? Это фундаментальный вопрос, стоящий перед человечеством на пороге XXI века.
Анализируя процесс глобальной технизации мира, Хайдеггер подчеркивал, что страшно на самом деле не то, что мир становится полностью технизированным. Гораздо хуже, что человек не подготовлен к этому изменению мира, что мы еще не способны встретить «осмысли-вающе мысля то, что, в сущности, лишь начинается в этом мире атома». Хайдеггер полагал, что затормозить исторический ход атомного века не может ни одна комиссия выдающихся политиков, ученых и инженеров, ни одна конференция ведущих деятелей промышленности и торговли. Вопрос в другом: «...Будет ли человек отдан во власть неудержимых сил техники, неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и беззащитным? Это и произойдет, если человек окончательно откажется от того, чтобы решительно противопоставить калькуляции осмысливающее мышление».
Это наставление уместно при анализе обсуждения ситуации: как предотвратить углубляющийся конфликт цивилизаций и культур, какая стратегия поведения человека и человеческих сообществ отвечает реалиям современного мира? Фактически перед нами вопросы о предельных основаниях современной цивилизации, о возможном столкновении и неизбежном диалоге между различными культурно-историческими мирами.
Теоретическая модель развития мира на пороге XXI века должна отражать культурно-историческое и цивилизационное многообразие человечества. Понятия «Запад», «Восток» объемлют собой большое количество разнообразных культур, многие из которых уникальны, но все имеют общие черты, соотносимые в одной типологической группе с понятием «Запад», в другой - с понятием «Восток».
Утрата самобытности культурно-исторического и цивилизацион-ного развития одного сообщества может повлечь за собой снижение или даже утрату жизнеспособности всего человечества. В частности, фронтальная экспансия на Восток западного менталитета и всего образа жизни создает серьезную угрозу самобытности и уникальности Востока и таит в себе опасность обеднения общечеловеческой культуры и мировой цивилизации. Попытка Запада навязать свою модель развития миру в целом уже привела ко многим трагедиям в мировой истории.
Проблема культурно-исторического многообразия особенно остро стоит для стран «третьего мира». После распада СССР и образования суверенных государств она стала актуальной и для «постсоветского пространства».
Однако самобытность культур и уникальность каждой из цивилизаций предполагает не изоляционизм, а движение к взаимодействию, диалогу, взаимовлиянию и взаимопроникновению культур. Трагический опыт XX века со всей очевидностью показал опасность любых идей исключительности - национальной, социальной, культурной, религиозной.
Взаимовлияние и взаимопроникновение культур - важнейшая характеристика модели современного мира, отражающая объективный ход современного культурно-исторического развития. При этом не только западные нормы, стандарты, цейности проникают в страны Востока; Запад, в свою очередь (оказавшись, в частности, в духовном кризисе и реализуя стремление к многообразию), испытывает потребность в импорте веданты, буддизма, кришнаизма, суфизма и других ориентальных культур, вызывающих все более повышенный интерес в странах западного мира.
Возникновение в обозримом будущем в бассейне Тихого океана нового мирового центра экономического притяжения только усилит культурный взаимообмен и взаимовлияние.
В ЭТОЙ СИТУАЦИИ представляется существенным новое, конструктивное понимание места и роли конфликта в общественном развитии. В современной социальной теории, в том числе в такой ее новой отрасли, как конфликтология, конфликт не рассматривается как аномалия в социальных процессах. Конфликт как столкновение противоположных интересов, притязаний, целей, позиций различных социальных сил - неотторгаемая от социума форма его существования и развития. То же касается и конфликтов культурно-цивилизационных. Одна из важнейших задач политики - овладение искусством творческого разрешения конфликтов.
Реалистически мыслящие политики все глубже осознают сегодня, что ключ к решению глобальных проблем, преодоление напряженности в отношениях между странами - в глубоком понимании природы реалий современного мира, в новом уровне организованности мирового сообщества, опирающегося на диалог и сотрудничество. Андрей Сахаров когда еще предостерегал: «...Избегнув большой войны, человечество все же может погибнуть, истощив свои силы в «малых» войнах, в международных и межгосударственных конфликтах, от соперничества и отсутствия согласованности в экономической сфере, в охране среды, в регулировании прироста населения, от политического авантюризма». Чтобы избежать всего этого (уже наступающего на нас), нет иного пути, кроме преодоления конфронтационности мышления и действий, развития диалога между цивилизациями, в том числе в одной из напряженнейших сфер их.соперничества - в сфере технологического развития цивилизаций, базирующейся на исторически сформировавшихся типах взаимодействия человека и техники.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.ovsem.com/