Честь как феномен отечественного политического сознания в Х -XVIII вв.

Борисов С.

Категория "честь'' - одна из древнейших категорий политического сознания вообще и истории нашего Отечества, в частности. Борьба за престиж государства отмечена с первых летописей.

В 911 году летописец повествует о пребывании русского посольства в Константинополе в 907 году. Император Лев VI "почтил» русских послов дарами - "златом, и наволоками ... и хламиду багряную, и мощи святых... Затем он "отпустил" их на Русь "с честию великою". "Отпустил" - значит провел "отпуск", официальный прощальный прием посольства. Таким образом. Русь была принята по традициям посольской службы европейских стран, по всем канонам тогдашней дипломатической традиции.

Следовательно, одно из исходных значений слова "честь" в политическом обиходе древней Руси - это "честь государства" в международных отношениях, "дипломатическая честь" страны.

Понятие "честь" в текстах Х-Х1У вв. употреблялось и в других контекстах. Но, как правило, эти контексты были тесно связаны с феноменом отправления и реализации политической власти. Прежде всего, "честь" означает признание высшей власти, осуществляемое в "зримых", материальных формах. Вспомним эпизод из "Повести временных лет", где княгиня Ольга мстит за смерть мужа. Древлянам говорят: "Зоветь вы Ольга на честь велику". Те, поверив, попадают в ловушку:-их бросают в яму. Приникнув к яме, спрашивает их Ольга: "Добра ли вы честь?" ("Хороша ли вам честь?"). И древлянские послы отвечают: "Пуще нам Игоревой смерти".

В "Изборнике" Святослава читаем: "Приимеши бо власть и емение от князя своего, от друга своих славы хотят, а от меньших поклонения просят и чести"( 1076г.); в "Домострое" встречаем похожее: "... князьям покоряйтесь и должную им честь воздавайте". Честь сопрягается. таким образом, с явлениями "покорности" и "поклонения", то есть честь выступает как атрибут власти, элемент иерархичности, системности и легитимного господства.

Одновременно понятие "честь" может трактоваться и как элемент сословно корпоративного сознания правящего слоя - как элемент рыцарского этоса.

Обратимся для более детального рассмотрения проблемы чести к половецкому походу Новгород - северского князя Игоря, имевшему место в 1185 году. Он нашел отражение в двух летописях и "Слове о полку Игореве". В Лаврентьевской летописи пишется, как напав на рассеянное половецкое войско, Игорь Святославович князь Новгород-северский с другими князьями беспечно принялись пировать, говоря: ",.. Ноне пойдем ... за Дон и до конца изобьем их ... возьмем до конца свою славу и честь". Тем временем к полю битвы (за три дня пиров) подобрались основные силы половцев и разбили войско Игоря. Летопись коротко сообщает о бегстве Игоря из плена, добавив, что это тяжело отразилось на положении остальных русских пленных.

Совсем иначе изображается поход Игоря в Ипатьевской летописи, где рассказ основывается на данных черниговского летописца самого Игоря Святославовича. Здесь Игорь выступает как благородный, вдумчивый, благочестивый деятель. Сражаться ему приходится не с жалкими остатками, а с полным половецким войском. Игорь не знает страха, уклониться от боя он считает позором хуже смерти, и всю надежду возлагает на Бога. Будучи пленен, он отказывается от побега и лишь под влиянием уговоров соратников (нужно защищать Русь от новых набегов половцев) убегает. В то же время в Ипатьевской летописи приводится много подробностей, указывающих на то, "как сильно среда русских князей конца XII в. развился рыцарский сословный дух, заставлявший их видеть в представителях половецкой знати братьев по классу, друзей по оружию. Таким же образом половецкие ханы относились и к русским князьям. При таком взаимном отношении русские князья и половецкие ханы не смотре" ли же друг на друга как на непримиримых врагов ..." Принимая во внимание высокое положение Игоря в феодальной иерархии, половцы не причиняли ему никакого вреда ...Отсюда становится понятным, почему на первых порах Игорь не хотел бежать из плена: "В тайном побеге Игорь видел обман оказанного ему доверия, нарушение рыцарской чести". Таким образом, Ипатьевская летопись раскрывает нам приверженность Игоря к ценностям рыцарской чести...

"Слово о полку Игореве" стоит ближе к рассказу Ипатьевской летописи, чем Лаврентьевской. И тем не менее по своей идейной направленности и основной тенденции оно нисколько не напоминает ни рассказа Ипатьевской летописи, стремившейся обелить князя, ни рассказа Лаврентьевской летописи, автор которой позволил себе издеваться над несчастием князя, гибель дружины которого "открыла ворота" половцам в Русскую землю.

Прежде всего автору "Слова" чужды основные понятия рыцарской морали. Половчанин - будь то "друг" русскому князю или враг - остается варваром, "поганым рабом". Автор "Слова" знает, каким почетом пользовался Игорь в плену, и, тем не менее "... он не считает, подобно князю Игорю, бегство... нарушением рыцарской чести, актом неблагодарности, напротив, с большим душевным подъемом... он передаст сцены бегства Игоря. Он радуется его возвращению ..."

С позиций рыцарской морали князь Игорь вел себя безупречно Он, правда, своим походом поставил себе весьма смутную цель - дойти до Тмуторокани (принадлежавшей когда-то черниговском княжескому роду), но его нисколько не смущало, если эта цель не будет достигнута. Поход принес Игорю горькое поражение, все было потеряно: и дружина, и трофеи, и. наконец, собственная свобода, "но зато было сохранено самое главное - честь, ибо ни на одну минуту Игорь не допускает малодушия, он все время славно сражается и до самой драматической развязки проявляет мужество и доблесть".

Поэт восстает против рыцарского трубадурства и ни на минуту, даже описывая храбрость русских воинов, не забывает о конечных результатах похода. Для поэта важнее не "себе славы искати", но добиться при этом существенной пользы для Русской земли, иначе, как говорит великий князь Святослав, "нечестно" (т.е. без чести) "одолеете, нечестно бо кровь поганую продляете".

Таким образом, смысл поэмы - укоризна принципу "рыцарской чести", побуждающему князей не подчиняться великому князю, в результате чего совокупно непобедимые русские полки терпят множество отдельных поражений. Автор осуждает "рыцарскую честь", затмевающую «честь земли русской" и считает "бесчестным" то, что хотя и соответствует правилам рыцарско-княжеской чести, но подвергает опасности Русскую землю3.

С другой точки зрения рассматривает семантику чести в Киевской Руси Ю. М. Лотман. Он полагает, что понятия "честь" и "слава" отражали вертикальные отношения власти "вассал - сюзерен" и характеризовали иерархический мир феодализма. Ю. М. Лотман следующим образом определяет честь: это "атрибут младшего феодала. Ее получают от старшего на иерархической лестнице, и она всегда имеет материальное выражение. Так, для того чтобы добыча, захваченная на поле боя, стала знаком чести, ее надо отдать сюзерену, а потом получить от него как признание своих воинских заслуг. Собрав от вассалов их добычу и "наградив" их же потом ею, старший феодал превращает захваченные вещи в знаки. Честь подразумевает наличие награды, которая и есть материальный знак. Это может быть доля в добыче, которую обязательно нужно получить во избежание бесчестия, хотя стремление обнажить знаковую природу этих материальных выгод часто приводит к тому, что сразу после получения, захваченные ценности могут (а по ритуалу - должны) быть брошены, растоптаны или иным способом уничтожены ".

Приведя пример употребления слова честь в "Повести временных лет '' - "Приемше от князя ... своего честь" Ю. М. Лотман трактует выражение "принять честь" " как синоним вступления в отношении вассалитета 55. Слава, по мнению Ю. М. Лотмана, в отличие от чести подразумевает "отсутствие материального знака 55. Она "невещественна и поэтому в идеях феодального общества - более ценна, являясь атрибутом того, кто уже не нуждается в материальных знаках, так как стоит на высшей ступени. В частности, поэтому славу можно принять от потомков, далеких народов. Купить ценой смерти, честь - лишь от современников 55.

Как полагает Ю. М. Лотман, в «Слове о полку Игореве» различие чести и славы проведено "чрезвычайно последовательно", манифестацией чего является известная формула "ищущи себе ч[ес]ти а князю славы. Игорь берет из захваченной добычи лишь предметы, не имеющие материальной ценности и являющиеся в первую очередь знаками победы. Но "сложное отношение славы и чести проявляется в «Слове» и более глубоко. Игорь в «Слове» выступает и как самостоятельный феодал, глава определенной региональной иерархии, и как один из русских князей, вассал великого князя Киевского. В этих случаях он подчиняется разным этическим нормам, и поведение его оценивают по-разному. Как самостоятельный рыцарь - феодал, он ищет славы. Игорь в "Слове» ставит перед собой цель, нереалистичность которой в условиях конца XII века очевидна - пробиться с горстью воинов через всю Половецкую землю к Дону и восстановить старинный русский путь к Тьмутаракани. Мечтать об успехе подобного предприятия в эти годы не могли и объединенные силы Русской земли. Однако именно то, что план составлен без оглядки на практические возможности, составляет для рыцаря его привлекательность. Этот поход сулит наивысшую славу».

"Однако, - продолжает Ю. М. Лотман, - Игорь, присвоивший себе нормы поведения сюзерена (славу) - на самом деле вассал Киевского князя. И действия его измеряются, с иной точки зрения, другой меркой - честью, то есть успешностью действий, их результативностью для великого князя Киевского... Так возникает непонятная нам антиномия: славная, но бесчестная битва ("....себе славы искати: нъ нечестно одолеете, нечестно бо кровь поганую продляете").

Точка зрения Ю. М. Лотмана была оспорена А. Зиминым. По мнению последнего, жесткое противопоставление "славы" и "чести", продемонстрированное Ю. М. Лотманом, относится лишь к идейной концепции "Слова о полку Игореве". Во множестве же других текстов разных жанров "слава" и "честь" не противопоставляются, а существуют в единой формуле "честь и слава" или же взаимозаменяются. Кроме того, существует немало убедительных примеров, когда жизнь отдаётся не за славу, а за честь князя. Так. В 1153 году галицкие мужи говорили князю Ярославлю: "хочем за отца твоего честь и за твою головы свои сложить". В 1155 году берендеи (тюркский кочевой народ) говорили князю Юрию: "мы умираем за русскую землю с твоим сыном и головы свои складаем за твою честь". Когда ростовцы в 1175 году просили у князя Глеб "приставить послы", то он "рад бысть, аже на него честь воскладывают"5.

Главной новацией ответной статьи М. Ю. Лотмана было введённое им разделение средневековой модели ценностей на две - христианско-церковную и феодально-рыцарскую. По мнению Лотмана, цитируемые А. Зиминым тексты "представляют собой смешение рыцарской и религиозно-монашеской точек зрения". Обращаясь к русским источникам, он настаивает на связи чести с вассальными отношениями:

"Показательно, что честь всегда дают, берут, воздают, оказывают. Этот микроконтекст никогда не применяется к славе. ...Известная синонимичность, казалось бы, противоположных глаголов "дать" и "брать" объясняется амбивалентностью самого действия в системе раннефеодальных вассальных отношений. Акт дачи дара был одновременно и знаком вступления в вассалитет и принятия в него. ...С этой амбивалентностью дачи -получения, когда каждый получающий есть вместе с тем и даритель, связывается то, что честь воздаётся снизу вверх и оказывается сверху вниз. При этом неизменно подчёркивается, что источником чести для подчинённых является феодальный глава»6.

Представляется, что проблема интерпретации чести в текстах Киевского периода отнюдь не решена. Во-первых, задействован далеко не полный корпус текстов. Во - вторых, следует помнить, что использование слова "честь" в том или ином значении зависит от характера текста (религиозный или светский, "мирный" или военный, переводной или оригинальный, директивный или "горизонтальный", ученый или профанный и т. д.). В-третьих, конструирование "модели мира" - операция весьма рискованная, чреватая абсолютизацией рабочего "идеального типа".

В текстах XII века, описывающих признание русскими князьями власти Батыя, феномен чести рассматривается не в сословно-рыцарском и не в вассально-субординационном ключе, а в дипломатическом аспекте - как признание полномочий русских князей на владение отдельными территориями.

Так, авторы галицко-волынской летописи сохраняли надежды на союз с государствами Западной Европы, с римским папой. Поэтому, описывая визит Даниила Романовича на поклон к Батыю, повествователь горестно восклицает по поводу милостивого приёма князя в орде: "О, злее зла честь татарская! Данилови Романовичу, князю бывшу велику обладавшу Русскою землею, Кыевом и Володимером, и Галичем... и инеми странами, ныне садить на колену и холопом называеться ... О, зла честь татарская! Его же отец бе царь в Русской земли, иже покори Половецкую землю и воевал на иные страны все. Сын того не приял чести, то иный кто может прияти..."

.В северо-восточной Руси помощи с Запада не ожидали, поэтому владимирский летописец, напротив, с большим удовлетворением отмечает те случаи, когда суздальским князьям в Орде воздавали честь, не сетуя по этому поводу и не вспоминая славного прошлого, когда русские князья были самостоятельны. Когда в первый раз Ярослав Всеволодович поехал к Батыю, тот почтил его "великой честью", назначив старейшим князем в Русской земле. Ярослав "возвратился в свою землю с великой честью".

В 1252 году летописец снова с большим удовлетворением отмечает, что татары "опустиша с честью великою" Александра Невского, ездившего к Батыю ... Таким образом, владимирские летописцы изображают политику своих князей как сознательную жертву, на которые князья идут для спасения земли и людей. И если князья добывают себе у ханов великую честь, то это доказывает только, что князья не жалеют себя ради блага Руси.7

Антитеза "чести" и "прагмы" в отечественной истории XIII - XIV вв. весьма оригинально описана Н. В. Карловым: "С активным появлением Москвы на силовом поле восточно - европейской геополитики ситуация изменилась. И летописи, и литература в целом рассматривали рыцарскую честь и славу князей киевского периода как стимул, как мотивацию их благородной деятельности за (в интенции литераторов) единство Руси. Но все впустую. Интеллигенты - книжники страдали за Русскую Землю в целом, а князья резали друг друга по отдельности с честью и славой, Москва же без особой чести, не гоняясь за великой славой, действовала прагматично и с успехом"8.

В ХV-ХVI вв. На Руси складывается особый феномен-местничество. Оно заключалось в "наследственном закреплении за особыми родами и представителями их старших родов возможности и права поверстания в определенные чины ... Именно чины именовались ''честью", термин этот обозначал и почетные назначения и запись о нем''.

Первичным "источником чести" является монарх, но, пожаловав ''честь», он становился над ней не вполне властен: лишь в исключительных случаях государь мог отнять "честь" Дарованная корпорации "честь» превосходила «честь" отдельного ее члена 9. В целом боярство, сплоченное "круговой порукой родовой чести", образовывало политический класс, с которым верховная власть принуждена была считаться, и из которого "волей-неволей должна была выбрать лиц для занятия правительственных должностей". В то же время "чувство узко понимаемой родовой чести притупляло чутье общественного, даже сословного интереса и таким образом разрушало сословия нравственно и политически". Развитие абсолютизма вело к постепенному вытеснению местничества 10.

Особым вниманием к вопросам "государственной чести" отмечено было время княжения (1533-1547) и царствования (1547-1584) Ивана Грозного. Будучи глубоко убежден в превосходстве наследственной монархии над выборной, в переписке с трансильванским князем Баторием (избранным "по многомятежному человеческому хотению") Грозный однажды заметил: "Тебе со мною бранитеся - честь, а мне с тобою - бесчестье".

В целом же вопрос о государственной чести имел во времена Ивана Грозного два аспекта. Отношения с Крымом были менее официальными, и "широкое понятие "чести" русских государей обретало единственный смысл - признание их независимости", собственно же соображения чести как престижа отходили на второй план. В отношениях же с другими государствами Европы и Азии вопрос "престижной", дипломатической чести ставился во главу угла.

Так, когда "один из русских дипломатов, находясь в Вене, не сумел дождаться приема в тронном зале и посетил тяжело больного императора в его спальне, то, опасаясь наказания за "поруху" государевой "чести", он ...оправдал свой поступок тем, что "цесарь вельми хвор" официальной аудиенции могло не быть".

Посольские дьяки тщательно анализировали сведения о прежней "чести", оказывавшейся представителям монарха, присылающего посольство. Они определяли церемониал будущей аудиенции так, чтобы ни послам, ни государевым людям "порухи "чести" не было б". В Москве не ограничивали численность посольской свиты: большая численность свидетельствовала о высоком положении дипломата, а, значит, служила ''чести'' принимавшего посольство государя11.

Царствование Алексея Михайловича (1645 - 1676 гг.) также отмечено повышенным вниманием к чести. Один из аспектов этой темы - уподобление царя Богу.

Уподобление царя земного "по чести" Богу встречается еще в ХIV-ХV вв. В "Пчеле" публикуется сочинение византийского писателя XI в. Агапита ,21-я глава коего звучит так: "Плотским существом равен есть всем человекам царь, власть же сановною подобен есть Богу вышнему, не имеет ибо на земле высшего себе ... так как Бог есть, по образу божественному честен есть ...". Иными словами: царь во всем (и честью) подобен богу и отличается лишь одним - смертностью, тленностью.

Алексей Михайлович решительно применяет к себе формулу "Бог дарует честь первочеловеку Адаму" и в грамоте Василию Шереметеву пишет:" Ведомо тебе самому, как великий Царь и вечный изволит быть у нас, великого государя и тленного царя ... Бог изволил нам, великому государю и тленному царю честь даровати ...»12

"Прияв честь" от Бога, Алексей Михайлович подверг пересмотру и представления о боярской чести. Царь признавал, что "боярская честь по отечеству - честь вечная, но суть ее, для него, не в каких-либо основных правах, а в долге «родословных» людей отличаться от "худых, обычных людишек" "в страхе Божием и государевом" ...Боярская честь "совершается" на деле в меру служебной заслуги; бывает и так, что иные, у кого родители в боярской чести, а сами ... не приемлют этой чести; другие же, много лет прожив без боярства, под старость взводятся в ту боярскую честь". Эта теория была развита царем Алексеем в переписке с близкими ему лицами. На практике же боярская дума при Алексее была покорным орудием верховной власти и не играла какой-либо значимой роли. 13

Царствование Петра I (1689-1725 гг.) продолжило разработку темы "честь царя - честь Бога". В 1718 году Феофан Прокопович, сподвижник Петра Великого, пишет работу "Слово о власти и чести царской", в которой защищает неограниченную самодержавную власть и правомерность суда над царевичем Алексеем. Феофан использует логический прием: в божьей чести должно усматривать основание для чести царской Вот один отрывок: "Время показати, каковую должны есмы властем честь, любовь, верность, каковый страх и повиновение. Но се мнится быти слово лишнее, кто бы ведый совершенно, яко власть от бога есть, сумнится или вопрошати может о почести оной ? Разве с) мнится он и почитании самого бога."

Понятие "бесчестия" использует Феофан Прокопович и в обоснование необходимости России иметь морской флот: "... Понеже не к единому морю принадлежит пределами своими сия монархия, то как не бесчестно ей не иметь флота ? Не сыщем ни единой в свете деревни, которая над рекою или езером положена и не имела бы лодок А толь славной и сильной монархии, полуденная и полунощная моря обдержащей. не иметь бы кораблей, хотя бы ни единой к тому: не было нужды. Однако же было бы то бесчестно и укорительно".14

С Петра I началась выработка нового этоса у политически господствующего сословия. На смену понятию родовой чести приходит представление о чести индивидуальной. Но это представление в полной мере сформируется лишь к концу столетия. Для монархов же XVIII века честь (честь России, императорская честь) продолжала оставаться важнейшим элементом картины мира. Так, когда в 1754 году у императрицы Елизаветы Петровны родился внук Павел, состоялось празднество:

"Аллегорическое представление на главном плане фейерверка было следующее: Россия в отверстом крутом храме, где в среднем представлено было здание Честь с щитом в виде Ея Императорского Величества под короною, стояла на коленях пред жертвенником: а подле ея Верность и Благодарность в образе младенцев".15

А в 1760 году Елизавета подписала подготовленный И. Шуваловым указ, в котором "честь" противополагалась "беззаконной прибыли":

"С каким мы прискорбием ... должны видеть, что установленные многие законы для блаженства и благосостояния государства своего исполнения не имеют от внутренних общих неприятелей, которые свою беззаконную прибыль присяге, долгу и чести предпочитают ..."16

Период правления Екатерины Второй ( 1762-1796 гг. ) мы охарактеризуем кратко. О личной своей чести императрица не заботилась, Но переписка ее свидетельствует о том, что честь России стояла у императрицы на одном из первых мест. "Мои правила: что полезно, всегда не отрекусь делать, лишь бы сходно было с честью и достоинством Империи", писала она Г. Потемкину,17 "Признаюсь чистосердечно, что самолюбию моему льстит честь неупадающего в мире русского имени", - писала Екатерина сыну Павлу.18 Нужно заметить, что слова императрицы не расходись с делом: выражение "век золотой Екатерины" и эпитет "Великая» лучше всего подтверждают адекватность дел императрицы ее словам.

Итак с Х по XVIII век "честь" была неотъемлемым компонентом политической мснтальности. Содержание понятия чести менялось, но преимущественно оно обозначало прерогативы верховного правителя и страны, а также выказываемые им знаки почтения.

Список литературы

1 Сахаров А Н Дипломатия Древней Руси IX - первая половина Х в –М., Мысль, 1980. –С. 179-180.

2 "Изборник". Сборник произведении литературы Древней Руси. – М., 1969.- С. 42-43.

3 Весь текст из1а1аегся по: Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. – М., 1960. – С. 216-228.

4 Лотман Ю. М. Об оппозиции "честь" - "слава" в светских текстах Киевского периода // Труды но знаковым системам - Тарту, 1967 – Был. 3. С. 100 –112.

5 Зимин А. А. О статье Ю. Лотмана "Об оппозиции «честь» - слава в светских текстах Киевского периода" // Труды по знаковым системам Вып. 5. -Тарту 1971. –С. 464-468.

6 Лотман Ю. М. Еще раз о понятиях "слава" и "честь" в текстах Киевского периода // Труды по знаковым системам. Выл. 5. - Тарту, 1971. – С. 469-474.

7 Будовниц И. У. Цит. Оп. – С. 459-474.

8 Карлов Н. В. Честь имени, или о русском национальном самосознании // Вопросы философии, 1997, № 4. – С. 8-9.

9 Эскин Ю. М. Местничество в социальной структуре феодального общества // Отечественная история, 1993, № 1. - С. 43, 44, 47.

10 Ключевский ВО Соч., том 2.-М., Мысль, 1988. – С. 144-146.

11 Излагается по Юзефович Л. А . "Как в посольских обычаях ведется " Русский посольский обычай конца XV - начала ХVII в -М , 1988. – С. 20-31,97, 182.

12 Успенский Б ., Живов В. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Успенский Б. Избранные труды. Том 1. - Семиотика истории. Семиотика культуры. - М .,Гнозис, 1994. – С. 112-113.

13 Пресняков А. Е. Российские самодержцы, - М. , Книга, 1990. – С. 99.

14 Феофан Прокопович. Слово о власти и чести царской, яко от самого Бога в мире учинена есть, и како почитай царей // Сочинения. – М. - Л , 1961. –С. 845,107.

15 Записки В. А. Нащокина // Вслед подвигам Петровым. Сборник. – М., МГ, 1988. – С. 364.

16 Анисимов Е. В ., Каменский А. Б. Россия в ХУЛ - первой половине XIX века – М., 1994. – С. 137.

17 Цит по Экшут С. А. "Доступим мира мы средины..." Живопись и поэзия как ключ к постижению геополитических планов Екатерины Великой // Вопросы философии, 1997, № 4 – С. 52.

18 Цит по Карлов Н. В. Честь имени, или о русском национальном самосознании // Вопросы философии, 1997, № 4. – С. 3.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.gumer.info/