Апостол Петр в византийском богословии
Протопресвитер Иоанн Мейендорф
На протяжении Средних веков и западные, и восточные христиане создали обширную литературу, посвященную апостолу Петру и его преемству. Как правило, они отталкивались от одного и того же корпуса библейских и святоотеческих текстов. Однако эти тексты, сначала изолированные, а потом искусственно перегруппированные полемистами, смогут обрести свою истинную значимость только в том случае, если мы рассмотрим их в исторической перспективе и особенно в свете последовательной и уравновешенной экклезиологии. Это именно то дело “фундированности” и объединения, перед которым стоит современная вселенская мысль, если она стремится достичь сколько-нибудь конкретного результата. Здесь, в кратком исследовании византийских текстов об апостоле Петре, мы попытаемся выявить, можно ли распознать постоянные элементы некоей экклезиологии в отношении византийцев к новозаветным текстам о святом Петре, к преданию о его особом служении “Корифея” и, наконец, к римской концепции его преемства.
В нашей работе мы ограничимся средневековой литературой периода, последовавшего после раскола между Востоком и Западом. На первый взгляд, выбор такого периода, когда позиции уже четко определились, может казаться для нашей цели неблагоприятным. Разве не были тогда умы пишущих втянуты в бесплодный конфликт? Были ли они еще способны к объективному толкованию Писания и Предания? Привнесли ли они что-либо ценное в правильное решение проблемы Петра?
Мы постараемся показать, что несмотря на неизбежные преувеличения полемических сочинений, наши византийские документы достоверно отражают позицию Православной Церкви относительное римской экклезиологии. Как таковые, они имеют ценность свидетельства — очень мало известного, часто неизданного и, следовательно, незамеченного большинством современных богословов. В своем отношении к апостолу Петру и преданиям о нем византийцы, невзирая на влияние современных им проблем на их аргументацию, фактически повторяют воззрения греческих Отцов. Этот жесткий консерватизм в некоторой степени объясняет, почему развитие римского первенства на Западе так долго оставалось незамеченным на Востоке. Восточные Церкви всегда признавали особый авторитет Рима в церковных делах, и на Халкидонском соборе подчеркнуто провозгласили папу Льва преемником Петра, что не помешало им осудить монофелитство папы Гонория на VI Вселенском соборе в 681 г. Даже в IX в. они не понимали, что их предыдущие бурные одобрения расценивалось Римом как формальное признание права Рима на primatus protestatis (‘примат провозглашения’ — Пер.).
Византийцы единодушно признавали высокий авторитет старого Рима, но никогда не принимали его как абсолютную власть. Престиж Рима не определялся в их глазах только “Петровым” характером этой Церкви. В самом деле, они считали знаменитое 28-е правило Халкидонского собора одним из основополагающих для организационного строения Церкви: “По справедливости Отцы предоставили преимущества древнему Риму, поскольку он — город Императора и Сената...”. Таким образом авторитет Рима был результатом как церковного согласия, так и тех исторических реалий, которые Церковь полностью признавала важными для ее собственной жизни, а именно существования христианской империи. То, что по преданию папа рассматривался как преемник Петра, никоим образом не отрицалось, но и не являлось решающим моментом. На Востоке существовало несколько “апостольских епархий”: разве не был Иерусалим “Матерью всех церквей”? Разве не мог и епископ Антиохии претендовать на именование его преемником Петра? Однако, как установлено 6-м правилом Никейского собора, эти Церкви занимали третье и четвертое места в иерархии “преимуществ” Церквей. А причина, по которой римской Церкви было предоставлено неоспоримое старшинство над другими апостольскими Церквами, состояла в том, что ее “апостольство”, восходящее к Петру и Павлу, фактически соединялось с положением столичного города, и только совокупность этих обоих факторов дала Римскому епископу право занять, с согласия всех Церквей, ведущее место в христианском мире[2] .
Как уже было сказано, христианский Восток долго не замечал, что в Риме это первенство авторитета и влияния постепенно преобразовывалось в более отчетливую претензию. Мы должны проанализировать здесь, какова была реакция византийцев, когда они наконец поняли истинную сущность проблемы, когда осознали, что спор вокруг Filioque — не единственный фактор противостояния между двумя половинами христианского мира, и, кроме того, что решение этого догматического спора невозможно без единого экклезиологического критерия.
Такова была общая историческая ситуация, в которой проблема Петра была наконец осознана христианами Востока. В их концепции природы первенства в Церкви идея “апостольства” играла относительно неважную роль, так как сама по себе она не определяла реальный авторитет Церкви[3] . Личное служение Петра и проблема его преемства были поэтому на Востоке двумя разными вопросами.
В этой области особый интерес представляют два вида документов: (1) тексты с толкованиями классических мест Писания, касающихся Петра, и проповеди на празднование святых апостолов Петра и Павла (29 июня ст. ст.)[4] ; (2) антилатинские полемические тексты. Среди последних необходимо различать тексты, созданные в двенадцатом и тринадцатом веках, с одной стороны, и более глубокие тексты великих богословов четырнадцатого и пятнадцатого веков — с другой.
I. ЭКЗЕГЕТЫ И ПРОПОВЕДНИКИ
Можно с уверенностью утверждать, что на эту категорию византийских документов нисколько не повлиял раскол между Востоком и Западом. Греческие ученые и священнослужители без каких бы то ни было изменений продолжили традицию Отцов.
В этой работе нам невозможно с полнотой рассмотреть святоотеческие толкования различных новозаветных логий, касающихся апостола Петра[5] . Поэтому ограничимся ссылкой на Оригена, общего учителя греческих Отцов в области библейских комментариев. Ориген дает обширное толкование 18-го стиха 16-й главы Евангелия от Матфея. Он справедливо истолковывает знаменитые слова Христа как следствие исповедания Петра на дороге в Кесарию Филиппову: Симон стал камнем[6] , на котором основана Церковь, потому что выразил истинную веру в божественность Христа. Таким образом, согласно Оригену, все спасенные верой в Иисуса Христа также получают ключи Царства: другими словами, все верующие — преемники Петра. “И если мы тоже говорим, — пишет он, — Ты — Христос, Сын Бога Живого, то мы тоже делаемся Петром (ginТmeqa Pљtroj) <...> каждый, кто исповедует Христа, становится Камнем (Pљtra). Дает ли Христос ключи от Царства одному Петру, а другие блаженные не смогут получить их?”[7] .
Та же интерпретация неявно преобладает во всех святоотеческих текстах о Петре: великие каппадокийцы, святитель Иоанн Златоуст и блаженный Августин вполне единодушны в утверждении, что благодаря своей вере Симон стал камнем, на котором основана Церковь, и что в определенном смысле все разделяющие ту же веру — его преемники. Эта же идея обнаруживается и у более поздних византийских авторов. “Господь дает ключи Петру, — говорит проповедник двенадцатого века Феофан Керамей, — и всем похожим на него, так что врата Царства Небесного, закрытые для еретиков, все же легко достижимы для верного”[8] . В четырнадцатом веке Каллист I, патриарх Константинопольский (1350–53, 1354–63), в проповеди на Торжество Православия дает то же объяснение словам Христа, обращенным к Петру[9] . С легкостью можно было бы найти и другие примеры.
С другой стороны, очень ясная святоотеческая традиция видит преемство Петра в епископском служении. Хорошо известно учение священномученика Киприана Карфагенского о “кафедре Петра”, находящейся не только в Риме, но в каждой местной церкви[10] . Это же обнаруживается и на Востоке, среди людей, которые определенно никогда не читали De unitate ecclesiae (О единстве Церкви. — Пер.) священномученика Киприана, но разделяют основную идею этого труда, тем самым удостоверяя ее как часть вселенского Предания Церкви. Святитель Григорий Нисский, например, утверждает что Христос “через Петра дал епископам ключи небесной славы”[11] , а автор “Ареопагитик”, говоря об “иерархах” Церкви, непосредственно обращается к образу апостола Петра[12] . Тщательный анализ византийской экклезиологической литературы, включая такие документы как жития святых, определенно показывает устойчивость этой традиции. В самом деле, взгляд на каждого местного епископа как на учителя своей паствы и, следовательно, сакраментально исполняющего через апостольское преемство служение первого истинно верного, — Петра, — лежит в самой сущности православной экклезиологии.
В переписке и окружных посланиях такого человека как святитель Анастасий I, патриарх Константинополя (1289–93, 1303–10), можно найти много ссылок на евангельские тексты, в основном на 21-ю главу Евангелия от Иоанна, относящиеся к епископскому служению[13] . Его современник, патриарх Иоанн XIII (1315–19), в письме к императору Андронику II заявил, что он принял патриарший престол Византии только после бывшего ему видения, в котором Христос сказал ему как некогда первому Апостолу: “Если ты любишь Меня, Петр, паси Моих овец”[14] . Все это совершенно ясно показывает, что как церковное сознание византийцев, так и их преданность апостолу Петру выражают отношение между пастырским служением первого Апостола и епископским служением в Церкви.
Ясно, следовательно, почему даже после раскола между Востоком и Западом православные церковные писатели никогда не стеснялись превозносить “Корифея” и признавать его выдающееся значение в самом основании Церкви. Им просто не приходило в голову, что эта хвала и признание как-либо подтверждают претензии Папы, поскольку любой епископ, а не только Папа, наследовал свое служение от служения Петра.
Великий патриарх святитель Фотий — первый свидетель удивительного постоянства традиционных святоотеческих толкований в Византии. “На Петре, — пишет он, — покоятся основания веры”[15] . “Он корифей апостолов”[16] . Хотя он и предал Христа, “он не был лишен главенства в апостольском хоре и установлен Камнем Церкви и провозглашен Истиной как носитель ключей от Царства Небесного”[17] . Можно найти также выражения, в которых святитель Фотий соотносит основание Церкви с исповеданием Петра. “Господь, — пишет он, — вверил Петру ключи от Царства в награду за его правильное исповедание и на его исповедании положил начало Церкви”[18] . Таким образом для святителя Фотия, как и для более поздних византийских богословов, полемические доводы, искусственно противопоставляющие Петра и его исповедание, не существуют. Исповеданием своей веры в Божественность Спасителя Петр сделался Камнем Церкви. Собор 879–80 гг., который последовал за примирением между святителем Фотием и Иоанном VIII, даже провозгласил: “Господь Бог поставил его главой всех Церквей, говоря <...> «Паси Моих овец»”[19] .
Было ли это простой риторикой, которой византийцы, конечно же, часто злоупотребляли? Именование “корифей”, например, часто давалось не только Петру, но и другим Апостолам, особенно Павлу и Иоанну, и не имело особенного значения. Но все же невозможно объяснить только риторикой настойчивость крайне реалистического толкования священных текстов, касающихся Петра; понятие “Корифей” рассматривалось как важная церковная функция.
Петр, патриарх Антиохийский, в письме Михаилу Керуларию повторяет, например, выражения святителя Фотия, когда говорит, что “великая Церковь Христа построена на Петре”[20] . Мы находим еще более явные тексты у блаженного Феофилакта Болгарского, который составил в начале двенадцатого века комментарии к Евангелиям. Толкуя Евангелие от Луки (22:32–33), он вкладывает в уста Христа следующие слова: “Поскольку Я поставил тебя главой (њxarcoj) Своих учеников (а потом ты отречешься, будешь плакать и раскаешься), утверждай других; ибо так надлежит тебе действовать, тебе быть после Меня скалой и основанием Церкви. Должно думать, что слова о том, что они обретают в Петре основу, — продолжает блаженный Феофилакт, — относятся не только к жившим тогда ученикам, но и ко всем верным до конца времен...”. После своего отречения Петр “снова, благодаря раскаянию, получил первенство над всеми и председательство во вселенной”[21] .
Блаженный Феофилакт настаивает также, что слова в 21-й главе Евангелия от Иоанна адресованы лично Петру: “Господь, — говорит он, — возложил председательство над овцами в мире на Петра, только на него и ни на кого более”[22] . В другом месте он пишет: “Если Иаков получил престол в Иерусалиме, Петр сделан учителем вселенной”[23] . В этом последнем тексте ясно различается сознательная богословская мысль, а не простая риторика, о различии служений Иакова и Петра. Далее мы увидим, что это различие имеет особую важность в византийской концепции Церкви.
Выражения святителя Фотия и блаженного Феофилакта были переняты многими другими, в том числе Феофаном Керамеем, а в России святителем Кириллом Туровским. Арсений, знаменитый патриарх Константинопольский (1255–1259, 1261–1267), тоже не является исключением из правила, когда пишет: “Он воистину блаженный, Петр, Камень (Pљtroj tБj pљtraj), на котором Христос основал Церковь”[24] .
В четырнадцатом веке святитель Григорий Палама использовал те же слова. Петр — Корифей, “первый из апостолов”. В проповеди на праздновании 29 июня святитель Григорий идет еще дальше и сравнивает Петра с Адамом. Дав Симону имя “Петр” и возведя “на нем” Свою Церковь, Христос тем самым сделал его “родоначальником всех истинно поклоняющихся Богу”. Как и Адам, Петр подвергся искушению диавола, но его падение не было окончательным, он покаялся, и Христос возвратил ему достоинство “пастыря, верховного пастыря всей Церкви”[25] . Палама явно противопоставляет Петра другим Апостолам. “Петр, — пишет он, — принадлежит к хору Апостолов, но все же отстоит от других, потому что носит высший титул”[26] . Он на самом деле их личный “корифей” и “основание Церкви”[27] .
Нетрудно привести множество подобных цитат. Все византийские богословы, даже после конфликта с Римом, говорят о Петре словами святителя Фотия и блаженного Феофилакта, не пытаясь затушевать смысл библейских текстов. Их спокойная уверенность еще раз доказывает, что они не считали эти тексты доводами в пользу римской экклезиологии, которую они к тому же игнорировали и “логика” которой была совершенно чужда восточному христианству. Тем не менее, следующие положения были для них очевидны:
(1) Петр — “корифей” апостольского хора, он первый ученик Христа и всегда говорит от имени всех. Правда, другие Апостолы — Иоанн, Иаков и Павел — также зовутся “корифеями” и “первенствующими”, но только один Петр — “камень Церкви”. Его первенство, следовательно, обладает не только персональным характером, но и экклезиологическим значением.
(2) Слова Иисуса на дороге в Кесарию Филиппову — “На сем камне Я создам Церковь Мою” — обусловлены исповеданием Петра. Церковь существует в истории, потому что человек верит во Христа, Сына Божиего; без этой веры не может быть Церкви. Петр первым исповедал эту веру и тем самым стал “главой богословов”, используя выражение из службы 29 июня; он получил мессианское именование “Камень”, — именование, принадлежащее в библейском языке Самому Мессии. Но поскольку это именование зависит от человеческой веры, человек может его утратить. Это и случилось с Петром, и он должен был пережить слезы покаяния, прежде чем был восстановлен в своем достоинстве.
(3) Византийские авторы считают, что слова Христа, обращенные к апостолу Петру (Мф 16:18), имеют окончательное и вечное значение. Петр — смертный человек, но Церковь, про которую сказано, что “врата ада не одолеют ее”, вечно остается основанной на Петре.
2. ПОЛЕМИСТЫ ДВЕНАДЦАТОГО-ТРИНАДЦАТОГО ВЕКОВ
Как нетрудно предположить, далеко не все антилатинские тексты имеют равную ценность, и вывести из них последовательную экклезиологию не всегда возможно. Огромное число их касается полемики вокруг Filioque и совершенно игнорирует проблему Петра и его преемства. Однако эту проблему становится невозможно миновать, когда византийские богословы и священнослужители сталкиваются лицом к лицу с реформированным и страшно укрепившимся в двенадцатом веке папством. Первое серьезное столкновение произошло, когда император Мануил Комнин приступил к политике церковного объединения в надежде возвратить себе прежнее вселенское имперское владычество Рима над Востоком и Западом. Мануил, таким образом, поддался искушению утвердить западную теорию божественного происхождения римского первенства, но встретил решительное противодействие со стороны патриарха Михаила Анхиальского (1170–1177). Петр, утверждал патриарх, был “вселенский учитель”, который поставил епископов не только в Риме, но и в Антиохии и в Иерусалиме, у которых было гораздо больше “божественных” оснований стать центром вселенской Церкви, чем у Рима; римское первенство было каноническим установлением, обусловленным правоверием римских епископов; после их впадения в ересь первенство переместилось в “Новый Рим”, Константинополь. Почти те же самые аргументы подчеркивались и другим греческим богословом этого времени Андроником Каматером[28] . Ясно, следовательно, что реакция византийских богословов определялась экклезиологией, включающей иную концепцию преемства Петра.
В период, непосредственно последовавший за латинским захватом Константинополя (1204), когда Рим впервые решил поставить епископов в восточные епархии и, в частности, в Константинополь, эта реакция усилилась. Предпринятые Иннокентием III назначения епископов стали для византийцев вызовом со стороны римской экклезиологии в практическом плане. Греки больше не могли считать, что претензии старого Рима действительно не изменят древнюю каноническую процедуру епископского избрания или что римская централизация не будет расширена за пределы Запада.
Историками неоднократно описаны гибельные последствия крестовых походов для отношений между христианами Востока и Запада. После захвата Константинополя Западом в 1204 г. взаимные обвинения перешли в настоящий взрыв ненависти. Как известно, Иннокентий III начал с формального протеста против насилия крестоносцев, но потом решил извлечь выгоду из создавшейся ситуации и действовать так, как действовали его предшественники на других восточных территориях, отвоеванных у мусульман. Он назначил в Константинополь латинского патриарха. Эта акция была воспринята всем христианским Востоком не только как религиозная санкция на завоевание, но и как некое богословское оправдание агрессии. Избрание латинского императора в Византии еще могло быть понято как соответствующее законам войны, но по какому праву или обычаю патриарх Запада назначал своего собственного кандидата, венецианца Фому Морозини, на кафедру святителя Иоанна Златоуста?
Во всех антилатинских документах этого времени мы находим ссылки на это так наз. “право” Папы, — право, которого не знала восточная Церковь. Таким образом, это действие Иннокентия III стало началом полемики против первенства Рима. Восток внезапно осознал экклезиологическое развитие Запада, которое слишком поздно было останавливать.
Несколько кратких документов, непосредственно касающихся назначения Фомы Морозини, открыли нам потрясение, пережитое на Востоке:
(1) Письмо законного патриарха Константинопольского Иоанна Каматера (1198—1206), который после падения столицы нашел убежище во Фракии, Иннокентию III[29] .
(2) Трактат, иногда ошибочно приписываемый святителю Фотию и озаглавленный “Против тех, кто называет Рим первой епархией”[30] .
(3) Два сочинения ученого диакона Николая Месарита, весьма сходные по содержанию с псевдо-Фотиевым трактатом: первое в форме диалога с Морозини (диалог действительно состоялся в Константинополе 30 августа 1206 г.)[31] , второе — памфлет, написанный Николаем уже в бытность его архиепископом Ефесским[32] .
(4) Письмо неизвестного патриарха Константинополя патриарху Иерусалима[33] .
(5) Статья неизвестного греческого автора “Почему латинянин одолел нас?”, нападающая на назначение Морозини с особым неистовством[34] .
Эти рукописи интересны тем, насколько они отражают первую реакцию греческих богословов на папство. Их аргументация не всегда хорошо обдумана, например, некоторые из них (Месарит, псевдо-Фотий и автор анонимного памфлета) пытаются впервые противопоставить апостольство Константинополя, предположительно основанное апостолом Андреем, апостольству Рима. Ф. Дворник недавно доказал весьма позднее происхождение легенды, на которой основывается эта концепция, но в любом случае этот аргумент был совершенно не важен для византийцев, чья действительно сильная и православная позиция против Рима заключалась в ином понятии о самом апостольстве[35] .
Все документы представляют доводы, касающиеся первенства апостола Петра среди Двенадцати и связаны с проблемой его преемства. Письма патриарха особенно настаивают на первом. Анонимный памфлет, напротив, совершенно отвергает первенство Петра, что является крайней позицией, уникальной, кажется, во всей византийской литературе. Что касается Николая Месарита, то хотя он и использует как вспомогательный аргумент легенду об апостоле Андрее, все же он справедливо основывает свой главный довод на том, что православная позиция состоит не в отрицании первенства, но в отличной от латинян интерпретации преемства Петра.
Все авторы, за исключением автора анонимного памфлета, называют Петра “первым апостолом”, “корифеем” и “камнем”. Но Иоанн Каматер постарался сократить широту этих именований, противопоставляя им другие тексты Нового Завета; Церковь утверждена не только на одном Петре, но “на основании Апостолов и пророков” (Еф 2:20); если Петр “первый” и “корифей”, то Павел — “избранный сосуд” (Деян 9:15), а Иаков занимает первое место в соборе Иерусалима. Неизвестный патриарх Константинопольский в письме патриарху Иерусалимскому идет еще дальше в своей попытке умалить роль Петра: “Телу невозможно лишиться головы, — пишет он, — и Церкви невозможно быть телом без головы”. Но ее Глава — Христос. “Голова, по-новому вводимая латинянами, не только излишняя, но вносит беспорядок в тело и опасна для него”[36] . У римлян, следовательно, была та же болезнь, от которой страдала церковь в Коринфе, когда Павел писал им, что ни Кифа, ни Павел или Аполлос, но Сам Христос есть Глава.
Эти аргументы против первенства Петра, которые предстояло усвоить последующим православным полемистам, не дают, однако, положительного объяснения роли Петра. Следовательно, для нас более важны другие, более экклезиологичные по своему смыслу места патриарших писем.
Во-первых, здесь мы замечаем существенное различие, которое проводится между апостольской функцией и епископским служением в Церкви; функция Петра как одного из Апостолов — свидетельствовать всему миру, в то время как епископское служение ограничено одной местной Церковью. Мы уже встречали это разграничение в трудах Феофилакта Болгарского. Согласно Иоанну Каматеру, Петр — “вселенский учитель”. Хотя, добавляет он, апостольский собор в Иерусалиме поставил Петра Апостолом обрезанных, это не означает географического ограничения и не должно, следовательно, отождествлять функцию Петра с функцией епископа Рима или связывать ее с одним Римом[37] . Анонимный автор антилатинского памфлета также настаивает, что апостольская функция никогда не ограничивается каким-либо особым местом[38] . Еще яснее выражен акцент в письме патриарху Иерусалимскому: “Христос есть Пастырь и Господин, и Он передал пастырское служение Петру. Однако сегодня мы видим, что этой самой функцией наделены все епископы; следовательно, если Христос предоставил первенство Петру, когда давал ему пастырское попечение, пусть это первенство будет также признано и за другими, так как они — пастыри и тем самым все будут первыми”[39] . Неизвестный патриарх так же интерпретирует исповедание Петра и его последствия: “Симон стал Петром, камнем, на котором воздвигается Церковь, но другие также исповедали Божественность Христа, следовательно, они тоже камни. Петр лишь первый среди них”[40] .
Итак, византийские богословы истолковывают новозаветные тексты, касающиеся Петра, в рамках более общего экклезиологического контекста, в частности, — в терминах различия между епископским и апостольским служением. Апостолы отличаются от епископов в том, что функция последних — управлять одной местной Церковью. Но каждая местная Церковь имеет ту же самую полноту благодати; все они — Церковь в ее целостности: пастырская функция полностью представлена в каждой из них, и все они установлены на Петре. Мы увидим, как эта идея развивается более поздними византийскими богословами; подчеркнем здесь, что и Иоанн Каматер, и неизвестный автор письма в Иерусалим признавали аналогию между первенством Петра среди апостолов и первенством епископа Рима среди епископов.
“Признавая определенную аналогию, — пишет Иоанн Каматер, — как подобие в геометрии, между отношениями Петра с другими учениками Христовыми, с одной стороны, и отношениями римлян с другими патриаршими епархиями, — с другой, мы должны исследовать, подразумевал ли и содержал ли в себе Петр других учеников Христовых, и подчинялся ли хор учеников ему, повиновались ли ему как главе и господину, оставляя, таким образом, подобное вселенское первенство римской Церкви. Но при слушании слов Евангелия наши затруднения полностью исчезают”[41] .
И вот вывод Каматера: “Мы согласны почитать Петра как первого ученика Христова, почитать его более других и провозгласить главой других; мы чтим Церковь Рима как первую по рангу и достоинству <...> но мы не видим, чтобы Священное Писание обязывало нас признавать в ней мать других Церквей или чтить ее как заключающую в себе другие Церкви”[42] . Примерно такое же мнение и у неизвестного патриарха; он подчеркивает основополагающую общность между всеми поместными Церквами и утверждает: “Мы признаем Петра корифеем в согласии с необходимым порядком. Но Петра, а не Папу. В прошлом, когда его мысль и разум были в согласии с нашими, Папа был первый среди нас. Пусть восстановится единство веры, и тогда он получит первенство”[43] . Иными словами, Папа только тогда преемник Петра, когда он остается в вере Петра.
В сочинении Николая Месарита и в тексте, приписываемом Фотию, мы обнаруживаем ту же идею, даже более ясно выраженную. Месарит также проводит различие между апостольством и епископством. Он пишет:
“Действительно, Петр, корифей учеников, ходил в Рим; в этом нет ничего поразительного или необычного; в Риме, как и в других городах, он был учителем, а не епископом. На самом деле первым епископом Рима, выбранным святым и божественным апостольским собранием, был Лин, затем — Сикст, и на третьем месте Климент, священномученик, которого Петр сам назначил на престол понтифика. И, следовательно, неправда, что Петр когда-либо был епископом Рима. Вселенского учителя итальянцы представили епископом одного города”[44] .
А вот другой, еще более ясный текст:
“Вы пытаетесь представить Петра учителем одного Рима. Хотя святые Отцы упоминали об обещании Спасителя, данном Петру, как о имеющем вселенское значение и относящемся ко всем, кто верил и верит, вы впали в узкое и ложное толкование, приписывая его одному Риму. Если бы это было правдой, то было бы невозможным ни для одной Церкви верующих, кроме Рима, обладать Спасителем должным образом и быть основанной на Камне, то есть, согласно обещанию, на доктрине Петра”[45] .
Доктрина преемства Петра только в Риме кажется Месариту иудаистским сужением искупляющей благодати. Он пишет:
“Если вы противитесь тексту Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, знайте, что это сказано не о церкви Рима. Это было бы иудейским и ужасным — ограничивать благодать и ее божественность землями и странами, отрицая ее способность действовать равным образом во всем мире. Говоря о Единой, Соборной и Апостольской Церкви, мы не подразумеваем, как подразумевает вызывающее римское невежество, церковь Петра или Рима, Византии или Андрея, Александрии, Антиохии или Палестины, мы не подразумеваем церкви Азии, Европы или Ливии, или одной из северных сторон Босфора, но Церковь, которая распространена во всей вселенной”[46] .
Если оставить в стороне полемическую горечь этих текстов, ясно, что византийские богословы, столкнувшись с римской экклезиологией, отстаивали онтологическое единство и равенство в терминах благодатности всех местных Церквей с позиции благодати. Римскому требованию вселенскости, основанной на установленном законом центре, они противопоставили вселенскость веры и благодати. Благодать Бога равно явлена в каждой Церкви Христа, везде, “где двое или трое соберутся во Имя Мое”, то есть везде, где Церковь Божия существует в ее сакраментальной и иерархической полноте.
Но почему же в таком случае римская Церковь наделена первенством среди других Церквей, первенством, “аналогичным” первенству Петра среди Апостолов? У византийцев был ясный ответ на этот вопрос: римское первенство пришло не от Петра, чье присутствие имело больший эффект и лучше засвидетельствовано в Иерусалиме или Антиохии, чем в Риме, а от того, что Рим — столица империи. В этом согласны все византийские авторы: для них 28-е правило Халкидона — аксиома. Николай Месарит допускает, правда, что римское первенство связано с древней до-Константиновой традицией, более древней, чем христианская империя. Это обнаружилось уже во время суда над Павлом Самосатским: его осуждение на соборе в Антиохии в первую очередь было сообщено Риму. Согласно Месариту, это первенство было установлено для того, чтобы дать римскому епископу больший авторитет в отстаивании интересов Церкви перед языческими императорами[47] . Но какова бы ни могла быть историческая неточность этой схемы, основная идея Месарита состоит в том, что первенство Рима, установленное с общего согласия, полезно для Церкви, но должно зависеть от исповедания православной веры.
Первая реакция экклезиологического сознания Востока на западную доктрину первенства является, следовательно, не попыткой отрицания первенства Петра среди Апостолов, а интерпретацией его в свете концепции Церкви, отличной от той, которая распространилась на Западе.
3. БОГОСЛОВЫ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО И ПЯТНАДЦАТОГО ВЕКОВ
Не один выдающийся византийский богослов касался проблемы Петра в четырнадцатом и пятнадцатом веках. Мы ограничимся только четырьмя из них: Варлаамом Калабрийцем, Нилом Кавасилой, святителем Симеоном Фессалоникийским и Геннадием Схоларием. Их мысль более выработана и цельна, чем первая реакция греческих богословов тринадцатого века. Аргумент, основанный на легенде об апостоле Андрее, никогда уже больше не возникает[48] .
Сочинения Варлаама Калабрийца, известного противника святителя Григория Паламы во время исихастских споров, пользовались большим успехом в Византии; в самом деле, только его сочинения против Паламы были уничтожены после Собора в 1341 г., а другие, в частности, его антилатинские трактаты, сохранились и имели определенное влияние. Три коротких трактата Варлаам посвятил проблеме апостола Петра[49] . Они лежат строго в русле византийской традиции. Грек из Южной Италии, Варлаам долгое время испытывал потребность выглядеть пламенным православным.
Его основной аргумент заключается в том, что первенство Петра не обязательно ограничивается церковью Рима. Подобно авторам тринадцатого века, он проводит ясное различие между апостольским и епископским служением. “Ни один из Апостолов, — пишет он, — не был назначен епископом в тот или иной город или землю. Они везде имели одинаковую власть. Что касается епископов, которым Апостолы предписывали следовать им, те были пастырями в различных городах и странах”[50] . Затем Варлаам дает объяснение епископского посвящения; если латиняне правы, рассуждает он, то “Климент поставлен Петром не только епископом Рима, но также и пастырем всей Церкви Божией, чтобы управлять не только епископами, поставленными другими Апостолами, но и теми, кого Корифей сам поставил в других городах. Но кто и когда называл Петра епископом Рима, а Климента — Корифеем? Поскольку Петр, корифей Апостолов, поставил множество епископов в различных городах, то какой же закон обязывает епископа одного только Рима именовать себя преемником Петра и управлять другими?”[51] .
Варлаам отстаивает онтологическое единство Церквей и, следовательно, равенство их епископов. Относительно римского епископа он заключает: “Папа обладает двумя преимуществами: он епископ Рима и первый среди других епископов. Он получил римское епископство от божественного Петра; что касается первенства чести, он удостоен его много позже благочестивыми императорами Константином и Юстинианом и святыми Соборами”[52] . Как епископ он равен другим: “Каждый православный епископ есть наместник Христа и преемник Апостолов, так что даже если все епископы мира отпадут от истинной веры и останется только один хранитель истинных догматов <...> то именно в нем сохранится вера божественного Петра”[53] . Более того, апостольские и епископские функции не идентичны, нельзя рассматривать отдельного епископа как преемника одного Апостола. “Епископы, поставленные Петром, являются преемниками не только Петра, но и других Апостолов, так же, как и епископы, поставленные другими Апостолами, являются преемниками Петра”[54] .
Последнее утверждение типично для Востока, где не придавалось особого значения “апостольству” отдельных местных церквей; разве не было десятков епископских приходов, которые претендовали, и часто вполне оправданно, на то, чтобы считаться основанными апостолами? Так или иначе, иерархия патриархальных диоцезов определялась не их апостольством, а тем авторитетом, которым они обладали de facto. Рим занимал первое место только “ради надлежащего устроения Церкви”, пишет Варлаам[55] . Вместе с авторами тринадцатого века он допускает определенную аналогию между апостольским хором и епископским собранием; в обоих случаях существует один “первый”, сохраняющий “надлежащее устроение”, предполагающее, что выбор первого епископа принадлежит императорам и Соборам.
Работы Нила Кавасилы, племянника знаменитого Николая Кавасилы, который стал архиепископом Фессалоники за несколько месяцев до своей кончины, прямо зависят от сочинений Варлаама. Обычно он просто, несколько развивая, повторяет выражения калабрийского “философа”. Так, он тоже упоминает два различных преимущества Папы: римское епископство и вселенское первенство. Как и Варлаам, он видит источник первенства в “Константиновом даре”, в 28-м правиле Халкидонского Собора и в законодательстве Юстиниана. Однако он настойчиво утверждает, используя некоторые новые выражения, более общую проблему первенства Петра. “Петр, — пишет он, — одновременно и Апостол, и глава (њxarcoj) Апостолов, в то время как Папа и не апостол (Апостолы поставляли пастырей и учителей, а не апостолов), и не Корифей Апостолов. Петр — учитель всего мира <...> в то время как Папа всего лишь епископ Рима <...> Петр поставил епископа в Риме, но Папа не назначает своего преемника”[56] . Тем латинянам, которые говорят, что “Папа не епископ города <...> а просто епископ, чем и отличается от других”[57] , Нил отвечает, что Православие не знает “просто епископов”, — епископский сан прямо связывается с конкретными функциями в местной Церкви.
Именно в свете такого учения о Церкви Нил интерпретирует адресованные Петру слова Христа. Если Папа является преемником Петра постольку, поскольку он сохраняет истинную веру, ясно, что слова Христа, касающиеся Петр