Журналистский цех в современной России

Свобода слова - не более чем необходимое условие профессиональной журналистики, а ее будущее теснейшим образом связано с судьбой российских реформ. Причем связь эта взаимная, и мы недооцениваем роль СМИ в решении знаменитого вопроса о том, "как нам обустроить Россию". Для нас по-прежнему "бытие определяет сознание", хотя события последних десятилетий должны были бы поколебать такую уверенность.

Вопрос здесь не в первичности, а в характере взаимосвязей элементов этой структуры [1, 2], который в значительной мере связан с культурным уровнем СМИ и прежде всего тех. кто их делает. Но когда речь идет о реформах, т.е. о рациональных изменениях исторически сложившегося положения дел и хода вещей, первичным оказывается сознание, где рождаются замыслы преобразований и прорабатываются пути их реализации. Поэтому меня интересуют не факты и цифры, не феноменальная данность журналистики, а те понятия и представления, посредством которых анализируется и осмысливается происходящее в этой сфере жизни общества и страны.

Контекст российских реформ

Со времен горбачевской перестройки на Руси стоит стон по поводу отсутствия у нас концепции реформ. Это и неудивительно: отбросив внешние атрибуты марксистско-ленин-ской догматики, мы успешно сохраняем насаждавшийся на протяжении жизни трех поколений догматический менталитет. Поразительна "бедность нашего социологического воображения" (О. Генисаретский), скудость пространства обществоведческой мысли, продолжающей по большей части (особенно в СМИ) блуждать меж трех сосен: капитализмом, социализмом и особым путем России.

Самое значительное состоит в том, что и сосен-то таких нет - мираж это, мифы. У каждой страны (как и у каждого человека) свой особый путь, и никому еще не удалось уйти от своего "я". Войдя в сообщество цивилизованных стран, Россия не потеряет свое лицо, а обогатит и себя, и сообщество.

Живучесть мифа об особом пути России проясняется, если обратиться к двум другим мифам, угнездившимся в нашем сознании с советских времен. Понятно, что ни капитализм (каким мы его знаем по К. Марксу и Ч. Диккенсу), ни социализм (испытанный на собственной шкуре) многих не вдохновляют. Отсюда и возникает идея "третьего пути". Но еще полвека назад К. Поппер показал, что "капитализм" и "социализм" - мифологемы, прикрывающие подлинную оппозицию, прослеживающуюся на протяжении всей истории: открытого общества, где господствует критическое мышление, и закрытого - с характерным для него догматическим менталитетом [3, 2]. Пара "капитализм - социализм" приобретает в рамках этой оппозиции новое содержание и форму выбора между либеральной и социал-демократической ориентацией в открытом обществе либо выбора между фашизмом и "реальным социализмом" советского образца - в закрытом.

Нет никаких проблем с национальным своеобразием и "собственным путем" ни в рамках открытого (США, Швеция, Япония), ни в рамках закрытого общества. Фашистская Германия, тогдашняя Япония и СССР тоже заметно отличались друг от друга. Для начала надо решить только один вопрос: каким мы хотим видеть свое будущее, в какую сторону будет направлен вектор нашей политики?

Я исхожу из той версии ответа, которая соответствует действующей Конституции РФ и содержится в подписанной Президентом Б. Ельциным концепции перехода Российской Федерации к устойчивому развитию, где среди прочего говорится о формировании "открытого общества, включающего в качестве системных элементов правовое государство, рыночное хозяйство и гражданское общество" [4].

Но собственно "открытым" общество делают не в последнюю очередь свободные средства массовой информации. Общество обязано им "прозрачностью", которая кажется одним из важнейших условий "открытости". В этом смысле, может быть, несколько утрируя картину для ясности, я сказал бы, что к трем названным системным элементам открытого общества можно добавить четвертый: свободные СМИ. Но если даже исходить из данности демократического выбора России, зафиксированного в действующей Конституции, мы тем не менее оказываемся в достаточно сложной ситуации при реализации этого выбора, перевода "бумажной" демократии в образ мысли и образ жизни российских граждан, включая и находящихся у кормила власти. До этого пока далеко. Конституция в России остается скорее ориентиром на будущее, чем нормой жизни [5].

Оставим в стороне экономику, которую мы по марксистскому обыкновению продолжаем считать "базисом", и сосредоточим внимание на "надстройке", в первую очередь на гражданском обществе. Такового у нас пока нет. а потому не может быть ни правового государства, ни цивилизованного рынка. Здесь нет вопроса о первичности и вторичнoсти: все эти три важнейшие подсистемы открытого демократического жизнеустройства могут и. наверное, должны формироваться одновременно и параллельно. Я, однако, вполне согласен с А. Яновым в том, что давно пора дополнить наши усилия, направленные преимущественно на "строительство капитализма", вектором, ориентированным на формирование гражданского общества и правового государства: "капитализм и демократия не синонимы" [б]. Такой поворот просматривался вроде бы и в предвыборной программе Б. Ельцина в 1996 году, и в его посланиях Федеральному Собранию.

Но с гражданским обществом дело обстоит отнюдь не проще, чем с рынком. Если вместо цивилизованного современного рынка мы имеем пока Клондайк, то вместо гражданского общества у нас сохраняется "население", в массе которого преимущественно в больших городах появляются признаки и зародыши гражданского общества. Но у нас нет ясного представления о путях формирования и становления стабильного рыночного хозяйства, правового государства и гражданского общества. Исторических реконструкций достаточно, но ним-то нужны не картины естественноисторической эволюции дореволюционной России, стран Запада или "третьего мира", а концепции и программы действий применительно к конкретным условиям посттоталитарной России. Э. Геллнер писал: «Парадокс Советского Союза состоит в том, что это общество пыталось "сверху" осуществить проект нового социального строя. А теперь, когда попытка не удалась, оно обречено -хочет оно этого или нет - точно так же "сверху" (и в спешке) вводить в действие проект гражданского общества» [7]. Но реализуем ли такой проект? Здесь-то и возникает тот самый дефицит концепций, о котором говорилось выше.

Гражданское общество (а следовательно, и открытое общественное устройство в целом) нельзя выстроить "по проекту", как об этом писал Геллнер, даже если мы на это "обречены". Геллнер вспоминает старую московскую шутку: "Что может быть хуже социализма? То, что за ним последует". Гражданское общество можно только "вырастить на себе и своих детях", и это будет уже не проектный, а программный способ организации действий, направленных на интенсификацию процессов становления гражданского общества [8]. Это прежде всего профессионализация и формирование профессиональных сообществ, региона-лизация и формирование политических партий - за пределами Садового кольца. "За скобки" я вынес бы при этом практику и процедуры "демократии участия" (Participative Democracy), которую рассматриваю как основную форму жизнедеятельности открытого общества.

Каждое из этих направлений требует специального обсуждения, в том числе и применительно к журналистике, но здесь я ограничусь первым из них, поскольку именно в нем вижу ключ к задействованию журналистики в работе и по всем остальным. Для такого выбора темы есть также специальный повод, состоящий в том, что вопрос о профессиональном сообществе живо дебатируется в журналистских кругах, и многообразные высказывания на сей счет собраны в книге "Становление духа корпорации..." [9].

Контекст диалога

Цель редакторов (они же - инициаторы проекта, первый этап которого реализован в "Духе корпорации") представляется точной: "уловить дух современного журналистского сообщества и по возможности оказать влияние на процесс нравственной рефлексии этого сообщества с точки зрения становления журналистской корпорации" [9, с. б]. Причем редакторы не говорят даже о влиянии на становление духа корпорации, а ограничиваются стимуляцией собственной рефлексии журналистов, по этому поводу. И находят адекватный способ экстериоризации этой рефлексии в форме диалога, "консультативного опроса экспертов".

Принятая составителями сборника установка на диалог, на понимание и рефлексию. в высшей степени плодотворна и отвечает духу нашего времени и состоянию мысли конца XX века. По сравнению с привычными большевистскими методами эта работа ювелирная. Тем более что и эксперты - не журналисты "вообще", а представители разных позиций в сфере СМИ: внутренних (главные редакторы и собственно журналисты) и внешних (лидеры профессиональных ассоциаций, исследователи и - особая позиция - разработчики профессиональных кодексов). Текст книги структурирован соответствующим образом, и в итоге читатель получает объемную, многомерную картину представлений журналистов о связанных с темой вопросах, а редакторы - исходную позицию и материал для следующего шага -"экспертизы экспертизы", направленного не "вперед", а вглубь, в сторону "второго этапа реализации проекта, когда сами участники первого этапа смогут отрефлексировать его итоги и когда в число экспертов второго тура будут вовлечены и новые авторы"1 [9, с. 361].

Здесь возникает несколько взаимосвязанных тем, обсуждение которых необходимо на следующем этапе и которые относятся по большей части к понятиям, лежащим в основе авторской концепции проекта, а вслед за тем и в основе представлений, развиваемых большинством экспертов - авторов сборника.

Первая и важнейшая из этих тем связана с вопросом о "свободной корпорации" как возможной форме профессионального сообщества.

Вторая тема: о профессионализме вообще и журналистском профессионализме в особенности. Можем ли мы говорить о будущей организации множества уже существующих профессионалов либо профессионализм как таковой предполагает наличие каких-то форм организации сообщества? Иными словами, надо различать профессионализм как личную характеристику и профессионализм как общественно значимое социокультурное явление.

Третья тема: о правилах честной игры и журналистской этики, но взятых более широко -в контексте профессиональной культуры.

Четвертая тема: функции или миссия журналистики в современном мире вообще и в России в особенности.

Разумеется, каждая из этих тем заслуживает отдельного обсуждения, и, надеюсь, оно осуществится в "экспертизе экспертизы". Здесь моя задача, скорее, постановочная, "затравочная", и в ней отражается важнейшая особенность методологической критики, не претендующей на истинность, а ориентированной на проблематизацию обсуждаемых утверждений. В связи с этим подчеркну разницу между привычным нам обменом знаниями, информацией, характерным для научных конференций и совещаний, с одной стороны, и диалогом - с другой. Первая, в сущности кооперативная форма организации предполагает обмен готовыми продуктами интеллектуальной работы, домашними заготовками, пополняющими запас знаний всех участников. Коммуникативная, напротив, ориентирована на возбуждение, индуцирование мысли оппонента по поводу высказываемых тезисов. Новые идеи не столь-ки привносятся в диалог извне, сколько рождаются и диалоге, являются продуктом коммуникации, способствующей развитию ее участников.

Именно установка на диалог окажется наиболее плодотворной, во-первых, для дальнейшей работы над проектом, перерастающим тогда в программу действий; во-вторых, для формирования профессионального сообщества журналистов; в-третьих, для становления новой "коммуникативной" журналистики. Установкой на диалог объясняется и непривычная для научного журнала форма данного текста: не дескриптивная, претендующая на объективированное описание и объяснение неких процессов и явлений в обществе, а скорее перформат ивния (Дж. Остин), ориентированная на репрезентацию позиции автора и провокацию встречного самоопределения читателя, на наше общее включение в упомянутую программу действий, имеющую перспективу дальнейшего развертывания в ближайшем будущем.

Корпоративизм или профессионализм?

Разные сообщества в разной мере подготовлены к осознанию себя в этом качестве, к оформлению такового. Гражданское общество (в России ли начала века, где оно быстро формировалось, или давно устоявшееся на Западе) тем и отличается от советского (и нынешнего российского) общества, что оно не просто дифференцировано, но сложно структурировано, и каждый гражданин наряду с местом, занимаемым по службе, имеет еще ряд позиций, выражающих его политические, региональные, культурные, религиозные и (главное) профессиональные интересы. Здесь принципиально отличие позиции, занимаемой в результате самоопределения личности, от мести, замещаемого индивидом сообразно вакансии в штатном расписании.

Поэтому сказанное имеет самое отдаленное отношение к советским "творческим союзам" (в том числе к Союзу журналистов), с одной стороны, и к профсоюзам - с другой: и те и другие были своеобразными учреждениями, место в которых давало занимавшему его работнику дополнительные преимущества, но накладывало и 'дополнительные ограничения, и чем больше было первых, тем жестче были вторые. В условиях "единого государственного синдиката" иначе и быть не могло. Отсюда и одно из значений слова "корпорация": "в фашистских государствах - принудительное объединение какой-либо группы населения по профессиональному признаку под контролем государственных органов" (Словарь иностранных слов). Ради объективности уточним, что у нас объединение это было "добровольно-принудительным". Об опасности реанимации этой системы говорят Д. Юрьев и другие авторы сборника [9].

Говоря о журналистах (как, впрочем, и о специалистах любого другого профиля), я не спешил бы именовать их "профессиональным сообществом". Профессиональное сообщество-это некая форма организации, которая может быть, а может и не быть; форма, которую надо отличать от корпорации, хоть и свободной. Корпорация, пишут В. Бакштановский и Ю. Согомонов, "это особый социальный институт", выражающий и защищающий интересы своих членов [10]. К тому же, добавляет Р. Апресян, созданный "для ведения специализированной деятельности" [10, с. 16], и если первое определение приводит на ум профсоюзы, то второе напоминает скорее о корпорациях как форме акционерного общества. Сюда же примыкают идеи неокорпоративизма, теневые корпорации, мафия, "локальный тоталитаризм" и т.п. [II]. Смысловое облако вырисовывается достаточно компактное, и содержание, которое можно за ним усмотреть, связано прежде всего с доминантой социальных или социокультурных интересов корпорации над интересами ее членов, с одной стороны, и общества в целом - с другой.

Ключевыми здесь оказываются эпитеты "социальные" и "социокультурные", напоминающие о корпорации как об "особом социальном (курсив здесь и далее мой) институте". Конечно, все это еще не слишком определенно, возможны, как говорится, варианты, и, вынося в название заключительной главы "Дух свободной корпорации", редакторы "доопределяют" свою позицию и задают нужный вектор движения мысли, который кажется более важным, чем сама исходная идея корпорации.

В практике работы Московского методологического кружка (ММК) возникло более узкое и жесткое (по сравнению с текстом "Духа корпорации") понимание слов "профессиональное сообщество". Для нас профессиональное сообщество - это прежде всего клубный {а не социальный) институт, ответственный за профессиональную культуру сообщества (включая, в частности, профессиональную этику) и, глинное, за его развитие. А социальные интересы пусть защищает профсоюз - это его святое дело.

Хотелось бы соотнести понятия "клуб", "развитие" и "личность" (в отличие от социального индивида), поскольку именно их сочетание задает характеристику профессионального сообщества в отличие от корпорации [I]. Речь идет об основополагающем представлении о Человеке, которое (в отличие от традиции, трактующей Человека как единство духовного и плотского начал) говорит о единстве трех ипостасей: духовной личности, социального индивида и биологического организма. Позицию занимает личность в сфере клуба по поводу производственных отношений (т.е. позиция проявляется только в рефлексии), в то время как место на производстве (в самом широком смысле слова) занимает индивид, функционирующий там согласно должностной инструкции [12]. Сообразно господствующим представлениям, в корпорацию людей объединяет единство целей. Профессиональное сообщество этого не предполагает: в его основе лежит общность профессиональных ценностей, цели же при этом могут и должны быть разными. При этом надо различать специалистов, владеющих методами, средствами, техниками своего дела (этому в основном учат в вузах), и профессионалов, обладающих сверх того ценностями, идеалами и вообще целостной профессиональной культурой. Этому научить нельзя, этому можно только, как говорил С. Михоэлс, научиться. Я бы сказал даже больше: и научиться нельзя, а можно только учиться; нельзя стать профессионалом, как нельзя стать личностью: и тем и другим приходится становиться всю жизнь, ибо и то и другое существуют только в процессе самоопределения, становления, в развитии. Таким образом, профессионала можно соозначить с "модульным человеком" Геллнера [7], которого он считает "атомом" гражданского общества.

Возникает вопрос: могут ли профессиональные ценности и идеалы, профессиональная культура, миссия существовать вне той или иной профессиональной организации? И да, и нет. Могут существовать в виде мертвых текстов под золотыми корешками, в отчужденной от человека форме. В этом смысле и древнегреческая культура существует. Могут существовать в порыве, творчестве, горении (простите за штамп) выдающейся личности. Но не могут существовать как массовое явление, характеризующее некий уровень журналистики, педагогики или проектирования. Эта последняя, общественно значимая форма существования профессионализма возможна только в условиях развивающегося профессионального сообщества; если угодно, и в свободной корпорации, но только тогда, когда она выполняет функции этого самого сообщества, т.е. оказывается не только и не столько социальным институтом, сколько профессиональным клубом. Поэтому, кстати, профсоюз в таком деле и вовсе не помощник.

Я, следовательно, не противопоставляю свободную корпорацию (здесь эпитет важен) и профессиональное сообщество, я их различаю. Не исключено, что можно сконструировать в мысли и создать в жизни такую корпорацию, которая совмещала бы духовные (т.е. рефлексивно-мыслительные и коммуникативные) функции профессионального сообщества и социальные функции профсоюза. Но я не знаю, как это сделать; утверждаю только, что для того чтобы эти функции соединить (если ставить такую цель), их надо сначала различить и выделить. С этим связана еще одна особенность рефлексии второго ранга ("экспертизы экспертизы"): если мы собираемся что-то делать, то она обязана быть перспективной, направленной на будущее. В противном случае мы вернемся к классической советской системе: все усовершенствовать, ничего не меняя.

Теперь в несколько ином свете предстает подзаголовок книги [9] - "Правила честной игры в сообществе журналистов" - и ее преимущественно нравственная ориентация. Естественно желание порядочных людей жить и работать честно, но в нынешних российских обстоятельствах это желание трудно реализуемо. Призыв А. Солженицына "жить не по лжи" не потерял актуальности, хотя ложь и приобрела новые формы. Наряду с очевидным засильем жуликов самого разного толка - от учредителей финансовых "пирамид" до политических популистов (по-старому, демагогов)2 - я отметил бы более важный фактор. Честность я мыслю как предельную рефлексивность. С рефлексией же у бывших советских людей проблемы известные, связанные преимущественно с врожденным (от тоталитарной системы) дефицитом этой интеллектуальной способности. "Жизнь не по лжи" в моем понимании предполагает прежде всего внутреннюю, интеллектуальную честность, которая в отсутствие рефлексии попросту немыслима. Для журналистов это, по-моему, главное: ведь обманывая себя (пусть и бессознательно), они обманывают свою аудиторию - тысячи, а то и миллионы людей.

Поэтому журналистскую этику стоило бы обсуждать не как таковую и отдельно взятую, а как компонент профессиональной культуры, о чем пишет И. Дзялошинский [9]. С этим связана и непонятная формулировка вопроса о "правилах честной игры". А что, бывают правила нечестной игры? Мыслимы разные правила, но, каковы бы они ни были, шулер всегда их использует, чтобы надуть партнера, а честный человек будет их соблюдать. Кроме того, я не понимаю, почему речь идет о правилах игры.

Либо это метафора, и за ней стоят нормы и правила профессиональной деятельности, либо "игра" требует пояснения и прояснения: по этому поводу много чего в последние годы опубликовано на русском языке. В первую очередь можно сослаться на статью С. Попова, хотя и напечатанную в малотиражном альманахе [13], но вполне стоящую трудов по его разысканию. То, что в журналистике многое, а возможно, и все, мыслимо как игра - это наверное, но "что, где, когда и как" - предмет для специального анализа и исследования.

Возвращаясь к теме корпорации или профессионального сообщества журналистов, я сказал бы. что разработка профессионального кодекса идет в этом направлении, но заведомо его не исчерпывает и, возможно, даже не является главным направлением работы (если здесь вообще осмыслен вопрос о приоритетах). Для меня важнейшим оказывается последний вопрос.

О миссии журналистики в современной России

Именно так (т.е. как важнейший и определяющий, в том числе и для разработки профессиональных кодексов) ставят этот вопрос авторы проекта, но в тексте сборника [9] он все же отходит на второй план, и хотя материала для размышлений по этому поводу достаточно, сам по себе факт симптоматичен: большинство авторов заняты более прагматическими темами. Как отмечают редакторы, представления о миссии журналистики "редко проявляются в рафинированном виде", а проявляясь, имеют по большей части метафорическую форму [9, с. 8]. Эта фиксация, думается, в значительной мере приложима и к обсуждаемому сборнику.

Несколько обобщая мысль В. Гуревича [9, с. 172], я поддержал бы его тезис об историчности миссии журналистики, но не думаю, что стоит говорить об "искажении" этой миссии в современной России по сравнению со странами, где существует "нормальное", относительно стабильное открытое общество. Почему искажение? Разные культурно-исторические ситуации - разные миссии. Журналистика - это не математика, а понятие нормы тоже исторично и по большому счету ситуативно. С этим, кстати, и связана безуспешность попыток прямого переноса принятых на Западе форм организации, технологий, целых систем и сфер деятельности (например, "паблик рилейшнз") в наши условия: что хорошо в устоявшемся открытом обществе, то может никуда не годиться в обществе становящемся, формирующемся. И это, по-моему, гораздо важнее этнокультурных различий ("что немцу хорошо, то русскому - смерть").

Не будучи склонным идеализировать западное общественное устройство и сложившуюся там систему СМИ, я думаю, что кое в чем современный российский опыт мог бы (при надлежащем осмыслении) пригодиться и на Западе. Я имею в виду ту функцию заполнения идеологического вакуума, которую volens-nolens берет на себя сегодняшняя наша журналистика и которую Гуревич считает для нее чуждой. Я как-то в этом не уверен и, обсуждая этот вопрос в контексте сопоставления России и Запада, заметил бы, что "у них" с идеологией тоже большие проблемы, и Дж. Сорос (и не только он) не зря говорит о дефиците ценностей и целей в развитых демократических странах [2]. Точнее, я различал бы выработку концепции реформ, которая нужна политикам и оргуправленцам, и ее оформление и популяризацию в виде соответствующей общедоступной идеологии, которой нам так не хватает. Если первое - задача политиков и обеспечивающих их мыслителей, то второе - в значительной мере может быть делом журналистов.

Возвращаясь к вопросу о миссии журналистики, я бы начал с того, что само понятие "миссия" неотъемлемо от несущего ее субъекта. Миссия мыслима как атрибут того самого сообщества (корпорации), которого мы пока не имеем, либо конкретного журналиста или конкретного коллектива (редакции). У журналистики, у СМИ вообще нет миссии, а есть функции, порождаемые и закрепляемые в культуре теми или иными способами их (СМИ) употребления в социуме.

Из возможного набора этих функций стоило бы прежде всего убрать наивную [14] идею "четвертой власти", обсуждаемую как редакторами, так и авторами сборника (Вс. Вильчек и др.). Убрать по той причине, что если СМИ и оказываются фактически четвертой властью, то происходит это опосредованно: случается или не случается в зависимости от способа их употребления, в меру реализации ими своих прямых функций, по поводу понимания которых не просто разноголосица, но и разные подходы.

Апеллируя к статье П. Шампаня [14], я различал бы прежде всего разные способы представления и употребления СМИ:

- как средства воздействия на общественное мнение в руках тех или иных политических сил;

- как объекты рыночных отношений;

- как формы соорганизации и работы журналистов-профессионалов.

В реальности мы всегда имеем ту или иную констелляцию этих представлений, определяемую как внешними (по отношению к данной газете, телеканалу и т.д.) обстоятельствами, так и позицией журналистов. Как пишет Шампань, "поскольку журналистика представляет собой особую сферу интеллектуального труда, которая не может игнорировать собственную экономическую рентабельность, то понятно, почему каждая редакция и каждый журналист конкурируют с другими и мучительно пытаются совместить экономические требования со своей собственной политической позицией и задачами информации" [14]. Если заменить "задачи информации" на "профессиональные задачи", то для журналистов здесь и возникает пространство самоопределения, которое развертывается далее уже в проекции на третью из названных ориентации.

Я интерпретирую соображения Дзялошинского [9] по этому поводу так, что он строит следующий шаг уже чисто профессионального самоопределения журналиста в пространстве, задаваемом тремя ортогональными векторами: авторитарным (пример - взгляды В. Ленина на роль СМИ); информационно-познавательным (господствующим на Западе); коммуникативным, или гуманитарным (идея соучастия журналиста и реципиента в постановке и решении проблем). Неважно, является ли именно такая картина исчерпывающей. важна идея, и я ограничился бы краткими комментариями по этому поводу.

1. Заданное подобным образом пространство вроде бы и оказывается пространством профессионального самоопределения журналиста, редакции, журналистского сообщества (корпорации). Очень важно, что оно отделено от пространства гражданского самоопределения, для журналиста необходимого, но другого. В "пространстве Дзялошинского" сторонники самых разных политических взглядов могут самоопределяться сходным образом (и наоборот). В этом я вижу путь к формированию профессионального сообщества, объединяющего сторонников разных политических позиций при одном непременном условии: если они удерживают рамку прави.

2. Авторитарную ("законодательную" в отличие от интерпретирующей по 3. Бауману [15]), монологичную установку я не оценивал бы совсем уж негативно, особенно учитывая унаследованный от советской системы "интериоризованный тоталитаризм" [16]. Проповедь хоть и уступает место исповеди, но, думаю, сохранит свое место в культуре, иерархическое устройство которой есть ее конституирующая особенность, не зависящая от общественного устройства. Поэтому я бы связывал авторитарную установку не только и, возможно, не столько с партийной ангажированностью, сколько с ролью интеллектуальной и культурной элиты, напоминая, что это всего лишь одно из измерений нашего пространства, кстати, тесно связанное с другим - информационно-познавательным.

3. Важнейшая функция информационно-познавательной (по преимуществу) установки -открывание, "опрозрачивание", визуализация (применительно к ТВ впрямую) происходящего. Здесь можно напомнить о вкладе СМИ в формирование открытого общества. Но в связи с этим еще надо специально разбираться с объективистскими мифами, господствующими среди наших демократически ориентированных журналистов ("после марксизма-ленинизма, но до К. Мангейма"-так характеризует это состояние сознания Л. Поляков [9, с. ЗОЗ], а на связанные с ним опасности указывает С. Муратов). В действительности мы не можем смотреть на мир с позиции Всевышнего и все, что в состоянии увидеть, видим со своей, субъективной точки зрения. Отсюда и отмеченная выше тесная связь первых двух установок. Как писал когда-то П. Валери, "отбор, классификация, выражение фактов, дошедших до нас, не продиктованы нам природой вещей; они должны представлять.собой итоги анализа и отчетливых решений; на практике же они всегда отданы во власть навыков и традиционных способов мышл&ния, которых случайности или произвольности мы не подозреваем". Более того, "навыки, влечения, привязанности, приобретенные в течение предшествующей истории, не перестают существовать, но незаметно перенесенные в среду, отличающуюся весьма иной структурой, они теряют в ней смысл и становятся причиной бесплодных усилий и ошибок" [17].

4. Думается, что коммуникативно-гуманитарная (интерпретирующая, диалогичная) установка пока еще формируется, но именно с этим процессом я связываю свои надежды на будущее, касающиеся не только журналистики и не только России (хотя ее, конечно, в первую очередь). Как пишет Л. Поляков, лучше поздно, чем никогда, признать, что в межгрупповом человеческом общении "правдой" может быть только газета, а в реальности есть лишь многоликость лжи ("субъективности", выражаясь академически) - множество идеологий и утопий, от имени которых и вещает в пространство социума любой конкретный индивид вообще, а журналист - по долгу службы [9, с. 304].

Более "академично" об этом пишет теоретик менеджмента П. Вейлл: "...в практическом плане мы имеем всего лишь взаимные перспективы, и у нас нет внешнего стандарта истины, есть лишь множественность мнений, из которых мы можем выбирать" [18, с. 115]. Я обсуждал бы в связи с этим далее различие между СМИ, которые у нас худо-бедно есть, и СМК (средствами массовой коммуникации), которых пока нет, и еще вопрос, возможна ли массовая коммуникация в принципе; различие монологичной и диалогичной организации мышления и интеллектуальной деятельности; коммуникацию как средство развития и рамку права как предельную рамку коммуникации в конфликтных ситуациях и как основополагающую ценность сообщества журналистов. Но необъятного объять нельзя (тем более в одной статье). Последней из названных тем в значительной мере посвящена специальная книга [19], и поэтому здесь я ограничусь замечаниями о "коммуникативной журналистике".

Чтобы сразу пояснить, что я имею в виду. сошлюсь на пример "Независимой газеты", в которой, во-первых, существует специальная полоса "Полемика"; во-вторых, заметен , повышенный интерес к идеям (полоса "Идеи и люди"), а не к "жареным" фактам; в-третьих, 'не существует слишком резкой границы между пишущими (в смысле Р. Барта) и читающими. В сущности, "НГ" публикует все достойные (разумеется, с точки зрения редакции) материалы, независимо от того, кому они принадлежат. На телевидении наиболее близкий к интересующей меня теме пример-передачи В. Познера, "Национальный интерес", на радио-"Эхо Москвы". (Последний пример, впрочем, выводит к совсем другой теме: о специфике региональных СМИ.)

Это, конечно, еще не коммуникация в указанном ранее смысле, отчасти и потому, что не рефлектируется как таковая се организаторами: ведь различение кооперации (обмена продуктами труда, в том числе готовыми знаниями) и коммуникации (порождения новых знаний в ходе диалога) далеко еще не стало достоянием даже нашей интеллектуальной элиты. Для меня принципиально важно подчеркнуть связи коммуникативной установки с упоминавшейся практикой демократии участия. Во-первых, как следует из приведенных примеров, сама эта установка обеспечивает соучастие читателей, зрителей в создании соответствующих передач или газеты. Прозрачность границы между автором и реципиентом обеспечивает демократию участия в самих СМИ. Во-вторых, тем самым создается возможность вовлечь активную часть населения в обсуждение любых общественно значимых замыслов преобразований, программ и проектов. А именно в этом я вижу отличительную особенность реформирования (в его современном понимании) от привычных нам и нашим властям "революций сверху", как их назвал Н. Эйдельман.

Все это, однако, не снимает вопроса о принципиальной возможности массовой коммуникации. Следует ли считать журналиста ее организатором или его деятельность замещает прямую коммуникацию, становящуюся невозможной в условиях массовости? Может быть, за этим вопросом и скрывается тайна профессии журналиста.

* * *

Чтобы подвести некоторые итоги, надо вернуться к заданным в начале статьи темам. Первое обстоятельство, которое можно зафиксировать, различив пространства гражданского и профессионального самоопределения журналистов, состоит в их очевидной взаимосвязи. Журналистика как профессия (не в личностном, а в социокультурном плане) мыслима только в открытом обществе. (Можно сказать и больше: профессионализм вообще возможен только в открытом обществе.) Поэтому профессиональное сообщество журналистов (в отличие от профсоюза наемных работников пера), как бы критически ни относились его члены к нынешним властям, не может не поддерживать "курс реформ", направленный на формирование открытого общества, если, конечно, не считать эту ориентацию популистской (т.е. лживой) декларацией.

Второе. Трудно переоценить роль журналистики, и вряд ли она требует особой аргументации. Я акцентировал бы в связи с этим лишь три взаимосвязанных момента, явно соотносящиеся с тремя измерениями пространства профессионального самоопределения. С авторитарной компонентой связана, на мой взгляд, важнейшая задача демифологизации общественного сознания, выведения его на современный культурный уровень, где уже невозможно продолжать блуждания между капитализмом, социализмом и особым путем России. Эта задача'неотделима от информационной компоненты, функции "опрозрачи-вания" происходящего в стране и в мире, ибо отбор, подача, "сервировка" информации, конечно же, определяются позицией журналиста, его культурным уровнем и ценностными ориентациями. Наконец, коммуникативная компонента дополняет сказанное, непосредственно включая журналиста в процессы становления и функционирования гражданского общества "здесь и теперь".

Третье. Что касается самого "курса реформ" или их постепенно рафинирующейся концепции, то из всего сказанного следует, что реформы - лишь одна из необходимых составляющих изменения нашей жизни. Многое надо создавать заново: невозможно было реформировать Союз журналистов СССР - так же, как невозможно реформировать, скажем. Академию наук. Многое, конечно, требует не изменения, а напротив, обеспечения воспроизводства и регулирования. Зд"есь нужна специальная "инвентаризация": что же нам нужно создавать заново, что реформировать и перестраивать, а что поддерживать и регулировать. Вряд ли такая инвентаризация возможна без самого активного участия "широкой читающей публики", а следовательно, и журналистов как "медиаторов" в этом процессе.

Четвертое. Формирование профессиональных сообществ и профессионализация - процесс для постсоветской России новый и, на мой взгляд, один из важнейших. Он, слава Богу. идет уже во многих сферах деятельности, но, думается, его осмысление, углубление и поддержка - задачи вполне актуальные. Я не сл