Добрынин  Анатолий Федорович

Герой Социалистического Труда, Чрезвычайный и Полномочный Посол, Заслуженный работник дипломатической службы РФ, Почетный доктор Дипломатической академии МИД РФ

Родился 16 ноября 1919 года в деревне Красная Горка Уваровского района Московской области. Отец - Добрынин Федор Павлович (1892 г. рожд.). Мать - Добрынина Александра Тарасовна (1894 г. рожд.). Супруга - Замкова Ирина Николаевна (1921 г. рожд.). Дочь - Добрынина Елена Анатольевна (1947 г. рожд.). Внуки - Екатерина и Алексей. Правнуки - Петр и Анна.

А.Ф. Добрынин - один из старейших дипломатов послевоенного периода, занимающий уникальное место в истории отечественной и мировой дипломатии. Особенно ярко его дипломатический талант проявился в Соединенных Штатах Америки. На протяжении четверти века Анатолий Федорович работал Чрезвычайным и Полномочным Послом в этой стране и внес весомый вклад в нормализацию двусторонних отношений и укрепление международного престижа Советского Союза.

А.Ф. Добрынину довелось иметь дело с шестью американскими президентами, весьма разными по своему характеру, знаниям, темпераменту, умению вести государственные дела, прежде всего в области внешней политики и отношений с Советским Союзом. Были среди них действительно крупные фигуры, надолго запомнившиеся, и те, которые оставили сравнительно небольшой след в памяти, но каждый из них, несомненно, обладал своей индивидуальностью. Он работал послом при президентах Кеннеди, Джонсоне, Никсоне, Форде, Картере и Рейгане, с которыми ему приходилось периодически встречаться. Лично был знаком также с президентами Трумэном, Эйзенхауэром и Бушем. Фактически он оказался ныне единственным здравствующим свидетелем всех советско-американских встреч на высшем уровне начиная с конференции в Женеве в 1955 году.

Между тем на дипломатическую дорогу А.Ф. Добрынин вступил неожиданно для самого себя. Произошло это довольно необычным образом. Его отец, кадровый рабочий, всю жизнь проработавший слесарем, делал все, чтобы сын получил высшее образование и стал инженером. Так и случилось. В 1944 году по окончании Московского авиационного института А.Ф.Добрынин стал работать инженером-конструктором на опытном заводе № 115 под руководством известного авиаконструктора А.С. Яковлева. Его знаменитые самолеты-истребители составляли значительную часть парка советской авиации на фронтах Великой Отечественной войны.

Главный конструктор хорошо относился к молодому инженеру, курировал его работу на заводе и, как признавался позднее, надеялся, что лет через десять он станет его заместителем. Однако судьба распорядилась иначе.

На одном из заседаний Политбюро летом 1944 года И.В. Сталин поднял вопрос о дипломатических кадрах. По его словам, после войны понадобится квалифицированный и достаточно многочисленный отечественный дипломатический корпус для того, чтобы вести оживленную внешнеполитическую работу, поддерживать новые связи и контакты с разными государствами, а также решать многие сложные послевоенные проблемы. Для этого следовало, не мешкая, организовать дипломатическую школу (ВДШ) и готовить соответствующие кадры. При этом И.В. Сталин особо отметил, что набирать молодых людей в Высшую дипломатическую школу нужно прежде всего из среды инженеров, работающих на заводах, имеющих опыт взаимоотношений в рабочих коллективах и проявляющих способность улаживать в них неизбежные чисто человеческие конфликты в небывало трудных условиях жестокой войны. Если они могут это делать, то смогут работать и с дипломатами, - считал он. Это был своеобразный "сталинский призыв" в дипломатию, хотя никто не знал и не говорил об этом.

В один из летних дней военного 1944 года на авиационный завод, где я тогда работал, - вспоминает А.Ф. Добрынин, - позвонили из ЦК КПСС и предложили явиться к ним на следующий день.

Я никогда прежде не бывал в столь высоких инстанциях и поэтому терялся в догадках: зачем я, рядовой инженер, мог там понадобиться. Прихожу на другой день в бюро пропусков ЦК КПСС. Меня направляют в Управление кадров.

Принял меня солидный, неулыбчивый и строгий на вид человек, который произвел, конечно, впечатление, во всяком случае на новичка, и тем более на человека моего возраста. Я даже до сих пор помню его имя. "Сдобнов - инструктор ЦК КПСС по кадрам", - отрекомендовался он. Всем своим видом он показывал, что не очень-то склонен вступать в какие-то длинные разговоры или обсуждения. "Есть мнение, - изрек он, - направить Вас на учебу в Высшую дипломатическую школу". Надо сказать, что формулировка "есть мнение" (чье, кого конкретно - неизвестно) была долгое время излюбленной фразой в советском партийном и государственном лексиконе. Налет таинственности и властности: не знаешь, к кому и апеллировать по своему личному делу, остается вроде один выход - соглашаться.

Для меня такое предложение, означавшее коренную ломку профессии и прыжок в неизвестность, было полной неожиданностью. Сказать, что я был ошеломлен, - пожалуй, ничего не сказать.

Не видя какого-либо восторга с моей стороны (я даже попытался что-то возразить), Сдобнов отрезал: "Идет война. Партии видней, как и где использовать свои кадры. Так что вопрос, по существу, предрешен. Впрочем, можете подумать до завтра, утром я снова жду вас".

Озадаченный и сбитый с толку я отправился домой на "семейный совет". По довольно распространенному тогда в рабочей среде мнению, разделявшемуся моим отцом, дипломаты, вращавшиеся в "высших сферах", - либо "жулики", либо "обманщики", и отец никак не хотел, чтобы его единственный сын вступил на такой путь. Я сам, хотя и был более начитан, но все же имел довольно смутное представление об этой профессии. Работа на авиазаводе мне нравилась, и я, разумеется, никогда не помышлял идти в какие-то дипломаты. Короче, укрепился во мнении, что дипломатия не для меня.

Услышав на следующее утро мой ответ, инструктор Сдобнов страшно разгневался. Заявил, что я молод (мне было 25 лет) и не понимаю той великой чести, которую мне оказывают, направляя на учебу в Высшую дипломатическую школу, и что если я не понимаю добрых слов, то тогда должен рассматривать сделанное мне предложение уже как приказ военного времени, который подлежит безусловному выполнению.

Так мне пришлось расстаться и с заводом, и с авиацией, которую я любил и за развитием которой старался урывками следить всю свою жизнь, даже уже находясь на дипломатической работе.

Первый набор в ВДШ (около 50 человек), куда был направлен А.Ф.Добрынин, почти целиком состоял из молодых инженеров, преимущественно из авиационной промышленности, поскольку еще до войны авиационные институты считались особо престижными в СССР и туда охотно шла учиться наиболее способная и энергичная молодежь.

После двух лет учебы в Дипломатической школе в 1946 году состоялись выпускные экзамены. Всех выпускников приказом министра иностранных дел В.М. Молотова зачислили в разные отделы МИД СССР. Однако А.Ф. Добрынина оставили еще на год при ВДШ для защиты диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук, посвященной дальневосточной политике США, которую он успешно защитил через 10 месяцев (она была затем издана в виде монографии под псевдонимом А. Добров).

После защиты диссертации А.Ф. Добрынин был назначен на работу в МИД помощником заведующего Учебным отделом. Эта работа была далека от практической дипломатической деятельности. Отдел занимался организационной и учебно-методической работой по руководству двумя учебными заведениями министерства: ВДШ и МГИМО.

Через год его вызвал к себе новый министр Вышинский (он заменил Молотова) и предложил стать заведующим Учебным отделом. Однако перспектива застрять в этом отделе на многие годы и погрязнуть в разработке всевозможных инструкций и методических пособий фактически ставила крест на всех мечтах молодого дипломата вырваться на "оперативный простор". Поэтому он вежливо, но твердо отказался от сделанного предложения.

Это сильно рассердило министра, ибо предложенная им должность по бюро- кратической иерархии министерства выводила на высокий чин мидовского генерала (государственный советник II класса).

Какой тут поднялся шум! Вышинский вообще не стеснялся в выражениях, особенно с подчиненными ему людьми, и тут он дал себе волю. "Мальчишка! Ему предлагают генеральскую должность, а он отказывается. Ему, видите ли, не нравится работа! - кричал на меня министр. - А ты знаешь, сколько людей в МИДе, не раздумывая и с благодарностью приняли бы такое предложение?"

Высказав все, что он думает обо мне, он крикнул: "Можешь уходить!" И с размаху перечеркнул синим карандашом проект приказа о моем назначении, бросив его начальнику кадров Струнникову, попутно обругав последнего "за полное незнание кадров и непродуманные предложения".

Нечего и говорить, какое было у меня настроение после такого первого личного знакомства с новым грозным министром. Пришлось вернуться на прежнюю должность в Учебный отдел и тянуть еще некоторое время ту же лямку.

Однако "провинившемуся" дипломату все же повезло. Вскоре на должность заместителя министра был назначен В. Зорин, один из опытнейших дипломатов (впоследствии, в 60-х годах, он был постоянным представителем СССР в ООН, и они вместе с А.Ф. Добрыниным, который стал к тому времени послом, одновременно работали в США, один - в Нью-Йорке, другой - в Вашингтоне). Он и взял к себе помощником молодого сотрудника, стремившегося к активной дипломатической работе.

После пяти лет работы в этой должности встал вопрос о назначении на загранработу, так как по существующим правилам в МИДе работа в Москве, в Центральном аппарате, должна чередоваться с работой за рубежом, в одном из посольств. В. Зорин и Управление кадров предложили назначить А. Добрынина на пост главы посольства в Швейцарии.

Однако Вышинский, вспомнив его отказ идти в Учебный отдел, воспротивился такому назначению, с сарказмом заявив, что поездка в Швейцарию "такого молодого здоровяка была бы равносильна курорту и что его надо направить на настоящую работу, где пришлось бы все время активно и в полную силу трудиться. "Например, в США, с которыми у нас плохие отношения", - добавил он назидательно.

Так получилось, что это спонтанное назначение положило начало "американскому направлению" во всей дальнейшей дипломатической службе А.Ф. Добрынина.

27 сентября 1952 года стало его первым днем работы в посольстве в Вашингтоне в качестве советника. Он довольно быстро заслужил репутацию знающего и ответственного сотрудника. Во многом сказался опыт, полученный им за время работы в Центральном аппарате МИД СССР. 24 июля 1954 года он был назначен советником-посланником посольства.

В 1955 году в Сан-Франциско торжественно отмечалось 10-летие со дня создания ООН. Советскую делегацию возглавлял В.М. Молотов. В Нью-Йорк он прибыл пароходом, но в Сан-Франциско решил поехать поездом, чтобы немного посмотреть страну. А.Ф. Добрынину довелось сопровождать В.М. Молотова в этой поездке. Поскольку постоянный переводчик министра О. Трояновский был вынужден срочно вернуться из США в Москву, ему пришлось выполнять функции помощника и переводчика во время многочисленных встреч и бесед Молотова с представителями политической элиты Америки, в частности с госсекретарем А. Даллесом. (Эта встреча, вспоминал он, могла служить классической иллюстрацией конфронтации двух великих держав.)

Со своими новыми, неожиданными обязанностями А.Ф. Добрынин справился, видимо, неплохо. Спустя несколько месяцев после возвращения Молотова в Москву был получен неожиданный приказ о его назначении одним из помощников министра.

В этом качестве он проработал около года. По признанию Анатолия Федоровича, в психологическом плане это был, пожалуй, самый трудный период всей его дипломатической работы. Все больше обострялись отношения Молотова с Хрущевым, он становился раздражительным, подозрительным и несдержанным, а все это болезненно отражалось на сотрудниках его аппарата.

После смещения Молотова с должности А.Ф. Добрынин продолжал работать в секретариате министра при Шепилове, а затем - Громыко. По рекомендации последнего Генеральный секретарь ООН Хаммершельд назначил его в 1957 году своим заместителем.

Одновременно А.Ф. Добрынину был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.

С Хаммершельдом у него установились своеобразные личные отношения. Добрынин был единственный из его заместителей, который не очень зависел от него как "работодателя", так как был как бы отдан ему "взаймы" из действующей дипломатической службы и мог туда вернуться в любой момент по решению своего правительства. Это способствовало тому, что Генеральный секретарь ООН стал рассматривать своего "советского" заместителя в качестве негласного канала связи с руководством СССР. Молодой дипломат приобрел здесь свой первый опыт работы по конфиденциальным каналам, который впоследствии широко использовался им при негласных контактах с различными президентскими администрациями в США.

Надо сказать, что с самого начала министр А.А. Громыко предоставил А.Ф. Добрынину право самостоятельной негласной шифропереписки из Нью-Йорка, минуя постоянного представителя не только по делам ООН, но и вообще по вопросам наших отношений с США. Так сложилось, что часть его телеграмм направлялась в порядке информации в правительство СССР. Видимо, это сыграло свою роль, когда через три года, в начале 1960 года, его отозвали из Секретариата ООН и назначили членом коллегии МИДа и заведующим отделом стран Америки.

Приступив в очередной раз к работе в Центральном аппарате МИД СССР, А.Ф. Добрынин попал в самый разгар подготовки в Москве к новому совещанию глав правительств четырех держав, которое было намечено провести в Париже 16 мая 1960 года. Ранее, в 1955 году, он в качестве помощника министра иностранных дел принимал участие во встрече глав правительств в Женеве, в которой участвовали Булганин, Эйзенхауэр, Иден и Фор. На Женевском совещании тогда обсуждались вопросы объединения Германии, различные аспекты европейской безопасности, разоружения, развития контактов между Востоком и Западом.

На Парижском совещании предполагалось вновь рассмотреть вопросы разоружения и отношений между Востоком и Западом, а также прекращения испытаний ядерного оружия, заключения мирного договора с Германией, включая вопрос о Западном Берлине.

Вторжение американских разведывательных самолетов У-2 в воздушное пространство СССР 9 апреля и 1 мая 1960 года, а также публичное оправдание этих полетов Президентом США Эйзенхауэром и госсекретарем Гертером, после того как американский самолет был сбит под Свердловском, привели к срыву Парижского совещания. Не состоялась и намеченная ранее поездка Президента США в Советский Союз. Произошло общее резкое ухудшение советско-американских отношений.

В своих первых публичных выступлениях после победы на выборах 1960 года новый Президент США Кеннеди заявлял о намерении своего правительства улучшить отношения с СССР и урегулировать международные проблемы путем переговоров.

В свою очередь, в приветственной телеграмме Советского правительства президенту Кеннеди от 20 января 1961 года выражалась надежда на достижение "коренного улучшения отношений" между двумя странами, а также на "оздоровление всей международной обстановки".

Дальнейшие события показали, однако, что двигаясь по этому пути, сторонам предстояло преодолеть немало препятствий. Одним из постоянных раздражителей в советско-американских отношениях на длительный период времени стал так называемый "кубинский вопрос", переросший в 1962 году в печально известный опасный Карибский кризис. Так случилось, что А.Ф. Добрынин стал одним из самых непосредственных участников этих драматических событий, но уже в новом качестве - посла. Вот как он сам рассказывает об этом.

4 января 1962 года состоялось очередное заседание Политбюро. На заседании рассматривался ряд вопросов, касающихся отношений с США, поэтому был приглашен и я. В конце обсуждения Хрущев сказал, что у него остался еще один вопрос "вне повестки дня" - о назначении нового посла в США в связи с уходом М.А. Меньшикова на пенсию.

Ожидая, что Хрущев может спросить мое мнение на этот счет, как это нередко бывало по американским делам, я стал лихорадочно перебирать в уме возможные кандидатуры.

Однако он не стал ничего спрашивать (как после выяснилось, члены Политбюро обсуждали уже этот вопрос в узком кругу еще до начала заседания, но я не знал этого). Хрущев сказал, что у него есть одна кандидатура. В полушутливой форме он добавил, что лучше всего, видимо, назначить на этот пост человека, который часто умеет отгадывать реакцию американцев на то или иное его предложение. "Ему и карты в руки". И тут он назвал мою фамилию, спросив, какое будет мнение на этот счет.

Члены Политбюро заулыбались, "Поддерживаем, поддерживаем", - сказали они. Хрущев подытожил: "На этом и решим", - после чего поздравил меня с назначением.

Для меня действительно все это было полной неожиданностью. Я и не думал об этом. Мне исполнилось всего 42 года, и я еще ни разу не был послом ни в какой стране. А тут назначение на пост № 1 в советском дипломатическом корпусе.

Когда я пришел домой и сообщил жене, она сперва тоже не поверила. "Вечно ты шутишь". Да я и сам как-то еще не освоился с этой мыслью. Лишь когда нам домой позвонил Громыко и поздравил с назначением, только тогда до нас обоих стала доходить ожидавшая нас крутая перемена и в жизни, и в работе.

Так я стал девятым по счету советским послом в Америке (после Трояновского, Уманского, Литвинова, Громыко, Новикова, Панюшкина, Зарубина и Меньшикова). Но я, разумеется, не знал и не мог даже предполагать, что пробуду на этом посту почти четверть века, с 1962 по 1986 год.

Начался совершенно новый этап в моей жизни.

* * *

Перед отъездом в Вашингтон вновь назначенный посол был у Н.С. Хрущева для получения напутственных инструкций. Его наказ был энергичен: твердо отстаивать и продвигать интересы Советского Союза и "не поддаваться на провокации". Вместе с тем он дал несколько необычный для его общего эмоционального поведения совет: "Не задираться без нужды". Он прямо сказал, что война с США недопустима и что посол должен исходить из этого. Это - главное.

Из сказанного им далее было видно, что основной задачей на тот момент в наших отношениях с США он ставил решение германского вопроса и проблемы Западного Берлина (в духе того, что он говорил Кеннеди в Вене: заключение мирного договора с двумя германскими государствами - ФРГ и ГДР, при этом Западный Берлин наделяется статусом "вольного города"). Такое решение должно было, по его мнению, внести стабильность в послевоенной Европе и несколько ограничить влияние США в возрождавшейся Германии, что вызывало озабоченность у советского руководства. О Кубе он не сказал ничего, хотя через полгода именно этот вопрос перерос в опасное противостояние двух великих держав.

Советское посольство в США было во многих отношениях уникальным. Оно являло собой как бы внешнеполитическое ведомство в миниатюре, занимаясь всеми основными направлениями внешней политики. Наряду с общими направлениями политики в посольстве имелись отделы по Европе, Южной Азии, Китаю, Ближнему Востоку, Латинской Америке, Африке, если говорить только о региональных аспектах работы. Одновременно действовали отделы внутренней политики, экономики, науки и техники, культурных связей, информации, не говоря уже о таких традиционных звеньях любого посольства, как консульская работа, а также работники разведывательных ведомств.

В те времена в посольстве работало не менее 100 дипломатов. Это было самое большое посольство Советского Союза в мире, и роль его, безусловно, предопределялась напряженностью "холодной войны", в которой СССР и США следили за поведением друг друга во всех уголках земного шара.

В качестве советского посла А.Ф. Добрынин прибыл в здание советского посольства на 16-й стрит в Вашингтоне 15 марта 1962 года, когда президентом был Джон Кеннеди. И хотя инструктировавший его перед отъездом А.А. Громыко, как и Н.С. Хрущев, делал упор на то, что главной проблемой, которой нужно заняться в первую очередь, был германский вопрос, в частности ситуация вокруг Западного Берлина, жизнь распорядилась так, что уже в первые месяцы посольской службы нового посла отношения между СССР и США прошли серьезное испытание на прочность совсем в другом районе - вокруг Кубы, где возник один из самых опасных кризисов послевоенного периода. Сам Анатолий Федорович об этом позднее скажет так: "За долгие 24 года моей работы в качестве посла СССР в США пришлось пережить немало драматических и напряженных событий, которыми изобиловали советско-американские отношения в период холодной войны. Пожалуй, наиболее запомнившимся был опаснейший Карибский кризис 1962 года, впервые поставивший мир на грань ядерной катастрофы".

Как известно, после провала интервенции на Кубе в апреле 1961 года, предпринятой кубинскими контрреволюционерами, США продолжали оказывать всесторонний нажим на Кубу. В январе 1962 года они добились исключения Кубы из Организации американских государств и прибегли к экономической блокаде.

Летом и осенью 1962 года обстановка в Карибском бассейне еще более обострилась. К берегам Кубы направлялись американские боевые корабли, в воздухе в этом районе круглосуточно находились самолеты стратегической авиации США. ЦРУ и Пентагон разработали долгосрочный план под кодовым наименованием "Мангуст". Он был направлен на подрыв и свержение режима Кастро. План был одобрен и президентом Кеннеди.

Усиливался психологический прессинг на Кубу, а также пропагандистская кампания против СССР в связи с оказываемой Москвой военной и экономической помощью Кубе.

В заявлении ТАСС от 11 сентября 1962 года советское правительство осудило ведущуюся в США враждебную кампанию против СССР и Кубы и подчеркнуло, что "сейчас нельзя напасть на Кубу и рассчитывать, что это нападение будет безнаказанным для агрессора".

Как позже стало видно, подобное заявление подкреплялось конкретными шагами. Еще в мае 1962 года между советским и кубинским руководством были достигнуты в строжайшей тайне договоренности о размещении на территории Кубы советского ядерного оружия.

В октябре американские самолеты-разведчики У-2 неожиданно засекли на Кубе стартовые площадки, предназначенные для ракет средней дальности.

Президенту Кеннеди пришлось срочно переоценивать кубинскую ситуацию. В Белом доме начались непрерывные заседания созданной при президенте "кризисной группы". Многие ее члены высказывались за немедленное проведение силовых акций, вплоть до бомбардировки советских стартовых площадок и высадки на Кубе американских войск. Однако Кеннеди после долгих колебаний пришел к выводу, что при решении возникшей проблемы предпочтение должно быть отдано прежде всего дипломатии, переговорам и компромиссам при одновременном использовании силового нажима.

Именно в момент лихорадочной закулисной активности американской администрации вокруг кубинских дел 18 октября состоялась встреча президента Кеннеди с министром иностранных дел СССР Громыко.

Посол Добрынин присутствовал на этой далеко не ординарной встрече. Беседа с Кеннеди, как признавал позже в своих мемуарах Громыко, была, пожалуй, самой сложной из тех бесед, которые ему пришлось вести за 48 лет с каждым из всех девяти Президентов США.

Беседа изобиловала резкими поворотами, недоговоренностями. И Кеннеди, и Громыко нервничали, хотя внешне старались этого не показывать. Разговор в значительной степени шел вокруг Кубы и политики США и СССР в этой связи. Президент вел дело к тому, что обострение обстановки произошло из-за действий СССР, осуществляющего поставки оружия Кубе. Впрочем, он не проявлял особой воинственности. Даже повторил свое признание, сделанное им еще в Вене при встрече с Хрущевым в 1961 году, что вторжение на Кубу в прошлом году было ошибкой.

Диалог шел в рамках напряженной, но в целом привычной дискуссии об "оборонительном" и "наступательном" оружии на Кубе, т. е. без прямых ссылок с обеих сторон на ракеты. Следует отметить, что президент на протяжении всей беседы ни разу не поднял вопрос о наличии на Кубе советского ракетного оружия с возможными ядерными боеприпасами (хотя, как позже выяснилось, снимки стартовых площадок советских ракет среднего радиуса действия у него лежали в столе). Следовательно, и мне, писал, оправдываясь, в своих мемуарах Громыко, не надо было давать ответ, есть на Кубе такое оружие или нет.

Почему промолчал президент Кеннеди? Точного ответа на это нет, но думается, что он не имел еще ясного отработанного плана действий, а без этого он вряд ли хотел вступать в бесцельную дискуссию с Громыко.

Обсуждались, как обычно, и германские дела с Западным Берлином. По ходу беседы Громыко исполнил "поручение Москвы": передать президенту Кеннеди предложение советского руководства о проведении советско-американской встречи на высшем уровне для урегулирования спорных международных проблем и рассмотрения вопросов, вызывающих расхождения между СССР и США.

Хотя непосредственно во время беседы Кеннеди положительно реагировал на это предложение, позже, в тот же день, Громыко было сообщено, что, по мнению американской стороны, указанная встреча, если бы она состоялась в ноябре 1962 года, носила бы неподготовленный характер и вряд ли привела бы к положительным итогам. Таким образом, Вашингтон, не отрицая возможности встречи на высшем уровне, отложил ее на неопределенное время.

Громыко, будучи введенным в заблуждение довольно спокойным внешним поведением Кеннеди, в целом остался доволен беседой с президентом. Весьма показательно его "оптимистическое" сообщение об этой важной встрече с Президентом США, которое он сразу отправил в Москву.

Все то, что нам известно о позиции правительства США по кубинскому вопросу, докладывал Громыко, позволяет сделать вывод, что обстановка в общем вполне удовлетворительная. Это подтверждается как официальными заявлениями деятелей США, включая президента Кеннеди, в том числе заявлением последнего в беседе с нами 18 октября, так и всей информацией, которая доходит до нас по неофициальным каналам. Есть основания считать, что США сейчас не готовят вторжение на Кубу и сделали ставку на то, чтобы путем помех экономическим связям Кубы с СССР расстроить ее экономику и вызвать голод в стране, а тем самым и восстание против режима...

В последние дни, писал он далее, острота антикубинской кампании в США уменьшилась и, соответственно, стала больше выпячиваться острота вопроса о Западном Берлине. Газеты шумят о надвигающемся кризисе в связи с Западным Берлином... Можно сказать, что в этих условиях военная авантюра США против Кубы почти невероятна.

Таков был в целом успокоительный вывод Громыко буквально накануне кубинского кризиса. Посол попытался убедить его дать более настораживающую оценку ситуации, однако министр не согласился, видимо, ему хотелось сделать приятное Хрущеву.

Тем временем события приняли стремительный оборот. В тот же момент, когда посол проводил Громыко в Москву из Нью-Йорка, он был срочно вызван из аэропорта к 6 часам вечера к госсекретарю Раску в Вашингтон для ответственного разговора.

Добрынину, едва успевшему на беседу, было сказано, что президент Кеннеди через час намерен выступить с обращением к нации по радио и телевидению в связи с событиями вокруг Кубы и, в частности, объявить строгий карантин на все виды советского наступательного оружия, перевозимого на Кубу. Одновременно послу было вручено личное послание Кеннеди для Хрущева, в котором озабоченно отмечалось быстрое развертывание баз для ракет средней дальности на Кубе и появление там другого наступательного оружия. Президент США указывал, что если события вокруг Кубы будут сохранять эту направленность, то Соединенные Штаты полны решимости сделать все необходимое для защиты своей безопасности и своих союзников.

Кеннеди выражал надежду, что советское правительство воздержится от любых акций, могущих лишь углубить этот опасный кризис.

Самое поразительное состояло в том, что до этого ни президент Кеннеди, ни госсекретарь Раск ни словом не намекнули находившемуся здесь еще накануне Громыко о том, что события примут такой опасный оборот. Посол оказался перед непростой дилеммой выбора: между лояльностью к министру, который только что успокоил своей телеграммой Москву, и реальностью, которая складывалась вопреки ошибочно составленному им прогнозу.

Вернувшись в посольство, - вспоминал он впоследствии, - я минут пятнадцать-двадцать провел в одиночестве в своем кабинете, чтобы немного "остыть" и по возможности взвешенно оценить обстановку. Разговор с Раском вызвал у меня понятную тревогу. Я впервые так остро почувствовал всю серьезность ситуации. Дело явно шло к крупному и опасному кризису в отношениях с Соединенными Штатами.

Добрынин проявил здесь свойственную ему черту - быть максимально объективным в своих оценках и прогнозах. Рискуя вызвать недовольство своего министра, он направил в Москву жесткий, откровенный доклад, высказавшись о возникшей угрозе прямого военного столкновения с США.

Мне, - писал он в своих мемуарах, - навсегда запомнилась лихорадка октябрьского ракетного кризиса, когда всеобщий мир буквально висел на волоске и когда руководители СССР, США и Кубы вынуждены были, что называется, "на лету" вчитываться в тексты адресованных друг другу посланий. В решающий момент кризиса Кеннеди и Хрущев оказались на высоте, проявив политическое мужество и выдержку. Что если бы на месте Кеннеди оказался Рейган, вместо Макнамары - Уайнбергер, а госсекретарем был бы не Раск, а генерал Хейг?

Чтобы понять всю опасность военного конфликта вокруг Кубы, достаточно сказать, что советские ракеты среднего действия имели десятки ядерных зарядов, целями которых могли стать крупнейшие города Америки, включая Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго.

Небезынтересно, что кульминацией развязки кризиса, по мнению самого Н.С. Хрущева, была встреча 27 октября наедине посла Добрынина с братом президента Робертом Кеннеди (тайно, глубокой ночью в резиденции посла), которая наметила контуры возможного компромисса.

Кубинский кризис имел важные долговременные последствия. Оба правительства, оба лидера - Хрущев и Кеннеди - вольно или невольно стали осознавать большую опасность возможности взрыва такого кризиса, в котором они прямо противостоят друг другу. Более того, они поняли необходимость ослабления напряженности после урегулирования кризиса. В течение следующего 1963 года был подписан ряд соглашений между Москвой и Вашингтоном, включая договор о частичном запрещении ядерных испытаний и соглашение об установлении "горячей линии" (прямой связи) между обеими столицами.

Показательно также, что после октябрьского кризиса 1962 года не возникало новых серьезных кризисных ситуаций, связанных со спорами вокруг другого опасного очага - Берлина. Не возникало больше и угрозы американского вторжения на Кубу во все по- следующие годы, а ведь это была одна из главных задач Москвы в связи с Карибским кризисом.

Кризис дал обоим правительствам и лично послу хороший дипломатический урок: сохранение негласных контактов между противоборствующими сторонами, особенно в период острых кризисов, имеет большую ценность. Опыт кубинских событий, по существу, задал основное направление дальнейшей четвертьвековой дипломатической деятельности А.Ф. Добрынина на посту посла: он хорошо знал, сколь важно быть активным звеном, а нередко и прямым участником сугубо конфиденциального канала связи на высшем уровне для ответственного диалога между руководством обеих стран. Подчас это был, пожалуй, единственный путь, который не давал "холодной войне" перерасти в "горячую" или в затяжной опасный конфликт. Дальнейшая история советско-американских отношений это наглядно подтверждает.

Прошло десять лет после карибских событий. Довольно быстро промелькнули годы президентства Линдона Джонсона, которые не характеризовались какими-либо серьезными конфликтами между СССР и США. Наоборот, было заключено несколько важных соглашений, хотя война во Вьетнаме и арабо-израильский конфликт наложили определенный негативный отпечаток на их отношения.

На смену ему в Белый дом пришел Ричард Никсон - политик, который изначально проповедовал жесткий антисоветский курс. В результате в первые месяцы правления Никсона отношение к нему Кремля было настороженное, в частности в свете активизации политики США в Европе, на Ближнем Востоке (вообще противодействие нам в странах "третьего мира") и особенно заигрывание с Китаем в противовес СССР. Не торопился Никсон сначала и с продолжением переговоров с Москвой по вопросам контроля над вооружениями, особенно ядерным.

В этот непростой период перед советским посольством в Вашингтоне стояла нелегкая задача по завязыванию и развитию деловых связей с новой администрацией. На это был нацелен дипломатический состав посольства и лично посол, на которого легла основная тяжесть выполнения этой задачи.

Надо сказать, что А.Ф. Добрынин обладает хорошим природным даром устанавливать и поддерживать человеческие отношения и деловые контакты с представителями высшей элиты США. Почти не было политиков высокого ранга, с кем бы он не был знаком. Это относилось не только к официальным лицам правительства, членам Конгресса, но и к ведущим фигурам общественной и культурной жизни, деловых кругов и прессы. Он никогда не делал крена в сторону какой-то одной партии - демократов или республиканцев, слишком хорошо понимая закономерности, по которым функционирует американский политический механизм. Ко всему этому он в течение ряда лет был дуайеном дипломатического корпуса в Вашингтоне.

Так получилось, что в силу ряда обстоятельств (помимо указанных выше) вся нагрузка по поддержанию доверительных связей между руководством обоих государств в период "холодной войны" начиная с 60-х годов приходилась на советского посла в Вашингтоне. Этот конфиденциальный канал действовал даже в обход дипломатических служб. Знал о нем лишь строго ограниченный круг лиц. По этому закрытому каналу шла основная личная переписка между главами СССР и США, проходили поиски развязок кризисных ситуаций и тупиков сложных дипломатических переговоров. Существование такого тайного канала, возможно, не совсем укладывается в привычные, удобные схемы конфронтационных отношений периода "холодной войны". Но жизнь была шире таких схем. Конфиденциальный канал, будучи производным продуктом конфронтации, вносил элементы стабильности, известной предсказуемости в отношения ракетно-ядерных держав, уменьшая опасность серьезных просчетов и конфликтов между ними, и облегчал поиск взаимоприемлемых решений.

Установление А.Ф. Добрыниным закрытых встреч (в рамках конфиденциального канала) лично с президентом Никсоном и его помощником по делам национальной безопасности Киссинджером поставило на прочную основу доверительную связь между руководством обеих стран. Между совпослом и Белым домом была проведена даже прямая закрытая телефонная линия.

Посол Добрынин, - вспоминает Киссинджер, его партнер по многим переговорам тех лет, - был свободен от склонности рядовых советских дипломатов к мелким препирательствам для демонстрации своей бдительности перед начальством; он понимал, что во внешних делах репутация надежности является важным капиталом. Человек тонкий и организованный, обаятельный внешне и внутренне неизменно осмотрительный, Добрынин парил в верхних эшелонах Вашингтона с редким искусством. Сочетание незаурядного дипломатического таланта с апогеем подпиравшей его личные усилия советской геополитической мощи позволило Добрынину стать самым влиятельным послом СССР в Вашингтоне за всю историю советско-американски