В.М.Шукшин родился 25 июля 1929 г. в селе Сростки Алтайского края в крестьянской семье. Там прошло его военное детство. С 16 лет он работает в родном колхозе, затем — на производстве. В 1946 г. отправляется в города Калугу и Владимир, где работает кем придется — грузчиком, слесарем. Во время одной из поездок в Москву знакомится с кинорежиссером И.Пырьевым. На это же время приходятся его первые литературные опыты. В 1949 г. Шукшина призывают во флот, откуда потом демобилизуют по болезни. Он возвращается в родные Сростки, где работает преподавателем, затем директором вечерней школы.
В 1954 г. в возрасте 25 лет он поступает в институт кинематографии (ВГИК) в Москве на один курс с Андреем Тарковским в режиссерскую мастерскую М.И.Ромма. В 1958 г. Шукшин впервые снимается в кино. В этом же году появляется его первая публикация — в журнале “Смена” был напечатан рассказ “Двое на телеге”. В начале 1960-х гг. Шукшин много снимается в кино. Одновременно идет напряженная работа над рассказами, которые все чаще появляются на страницах столичных журналов. Выходит из печати и первый сборник рассказов “Сельские жители”(1963). В 1964 г. Шукшин снимает свой первый полнометражный художественный фильм “Живет такой парень”, удостоенный призов Московского и Венецианского международных кинофестивалей.
За полтора десятилетия литературной деятельности Шукшиным написаны пять повестей (“Там, вдали”, “А поутру они проснулись”, “Точка зрения”, 1974; “Калина красная”, 1973-1974;
“До третьих петухов”, 1975), два исторических романа (“Любавины”, 1965; “Я пришел дать вам волю”, 1971), пьеса “Энергичные люди”(1974), четыре оригинальных киносценария (“Живет такой парень”, “Печки-лавочки”, “Позови меня в даль светлую”, “Брат мой”), около сотни рассказов (сборники “Характеры”, “Земляки”) и публицистические статьи, из которых наиболее известны “Вопрос к самому себе”, “Монолог на лестнице”, “Нравственность есть правда”.
Последней повестью и последним фильмом Шукшина стала “Калина красная” (1974 г.). Он умер 2 октября 1974 г. во время съемок фильма С. Бондарчука “Они сражались за Родину”. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
ПредисловиеИзучение творчества В. Шукшина — задача сложная. Искусство В. Шукшина — писателя, актера, кинодраматурга — постоянно рождает споры, научные дискуссии, которые далеко еще не закончены.
Время вносит свои поправки, требуя уточнений бытующих мнений, их дополнения или пересмотра. И дело не только в критическом поиске, в динамике воззрении и смене концепции. Дискуссии эти вводят нас в круг важных теоретических проблем, для решения которых требуется основательность исследования всего содержания творчества В. Шукшина (концепция народа и личности, герой, эстетический идеал, вопросы жанра и стиля).
Существуют разногласия в понимании природы дарования В. Шукшина и связанных с ним принципов анализа, критериев оценок. Истинное искусство всегда сопротивляется схемам, прямолинейности суждений, игнорированию его самобытности. Творчество В. Шукшина противилось любым попыткам разрушить его цельность и многожанровое единство.
Широкий интерес читателей и зрителей к творчеству В. Шукшина не ослабевает в наши дни.
В 1960-е гг., когда в литературной периодике появились первые произведения писателя, критика поспешила причислить его к группе писателей-“деревенщиков”. На то были свои резоны:
Шукшин действительно предпочитал писать о деревне, первый сборник его рассказов так и назывался — “Сельские жители”. Однако этнографические приметы сельской жизни, внешность людей деревни, пейзажные зарисовки не особенно занимали писателя — обо всем этом если и заходила речь в рассказах, то лишь попутно, бегло, вскользь. Почти не было в них поэтизации природы, авторских раздумчивых отступлений, любования “ладом” народной жизни — всего того, что привыкли находить читатели в произведениях В.И.Белова, В.П.Астафьева, В.Г.Распутина, Е.И.Носова.
Писатель сосредоточился на другом: его рассказы являли вереницу жизненных эпизодов, драматизированных сценок, внешне напоминавших ранние чеховские рассказы с их не натужностью, краткостью (“короче воробьиного носа”), стихией беззлобного смеха. Персонажами Шукшина стали обитатели сельской периферии, незнатные, не выбившиеся “в люди”, — одним словом, те, кто внешне, по своему положению вполне соответствовали знакомому по литературе XIX века типу “маленького человека”.
Однако каждый персонаж в изображении Шукшина имел свою “изюминку”, противился усреднению, являл особый образ существования или оказывался одержимым той или иной необычной идеей. Вот как напишет об этом позднее критик Игорь Дедков: “Людское многообразие, живое богатство бытия выражается для В.Шукшина, прежде всего, в многообразии способов жить, способов чувствовать, способов отстаивать свое достоинство и свои права. Уникальность ответа, уникальность реакции человека на призыв и вызов обстоятельств кажутся писателю первейшей ценностью жизни, конечно, с той поправкой, что эта уникальность не аморальна ”.
Шукшин создал целую галерею запоминающихся персонажей, единых в том, что все они демонстрируют разные грани русского национального характера. Этот характер проявляется у Шукшина чаще всего в ситуации драматического конфликта с жизненными обстоятельствами. Шукшинский герой, живущий в деревне и занятый привычной, по-деревенски монотонной работой, не может и не хочет раствориться в сельском быту “без остатка”. Ему страстно хочется хоть ненадолго уйти от обыденности, душа его жаждет праздника, а неспокойный разум взыскует “высшей” правды. Легко заметить, что при внешней непохожести шукшинских “чудиков” на “высоких” героев-интеллектуалов русской классики они, шукшинские “сельские жители”, так же не хотят ограничить жизнь “домашним кругом”, их так же томит мечта о жизни яркой, исполненной смысла. А поэтому их тянет за пределы родной околицы, их воображение занято проблемами отнюдь не районного масштаба (герой рассказа “Микроскоп” приобретает дорогостоящий предмет в надежде найти способ борьбы с микробами; персонаж рассказа “Упорный” строит свой “ перпетуум мобиле”).
Характерная для рассказов Шукшина коллизия — столкновение “городского” и “деревенского” — не столько выявляет социальные противоречия, сколько обнаруживает конфликтные отношения мечты и реальности в жизни “маленького человека”. Исследование этих отношений и составляет содержание многих произведений писателя.
Русский человек в изображении Шукшина — человек ищущий, задающий жизни неожиданные, странные вопросы, любящий удивляться и удивлять. Он не любит иерархию — ту условную житейскую “табель о рангах”, согласно которой есть “знаменитые” герои и есть “скромные” труженики. Противясь этой иерархии, шукшинский герой может быть трогательно-наивным, как в рассказе “Чудик”, невероятным выдумщиком, как в “Миль пардон, мадам!”, или агрессивным спорщиком, как в рассказе “Срезал”. Такие качества, как послушание и смирение, редко присутствуют у персонажей Шукшина. Скорее наоборот: им свойственны упрямство, своеволие, нелюбовь к пресному существованию, противление дистиллированному здравомыслию. Они не могут жить, не “высовываясь”.
“Срезал” - один из самых ярких и глубоких рассказов Шукшина. Центральным персонажем рассказа Глебом Капустиным владеет “пламенная страсть” — “срезать”, “осаживать” выходцев из деревни, добившихся жизненного успеха в городе. Из предыстории столкновения Глеба с “кандидатом” выясняется, что недавно был повержен приехавший на побывку в деревню полковник, не сумевший вспомнить фамилию генерал- губернатора Москвы 1812 года. На этот раз жертвой Капустина становится филолог, обманутый внешней нелепостью вопросов Глеба, не сумевший понять смысла происходящего. Поначалу вопросы Капустина кажутся гостю смешными, но скоро весь комизм исчезает: для кандидата это настоящий экзамен, а позже столкновение перерастает в словесную дуэль. В рассказе часто встречаются слова “посмеялся”, “усмехнулся”, “расхохотался”. Однако смех в рассказе имеет мало общего с юмором: он то выражает снисходительность горожанина к “странностям” живущих в деревне земляков, то становится проявлением агрессивности, выявляет мстительность, жажду социального реванша, которая владеет разумом Глеба.
Спорщики принадлежат к разным культурным мирам, разным уровням социальной иерархии. В зависимости от личных пристрастий и социального опыта читатели могут прочитать рассказ либо как бытовую притчу о том, как “умный мужик” перехитрил “ученого барина”, либо как зарисовку о “жестоких нравах” обитателей деревни. Иными словами, он может либо принять сторону Глеба, либо посочувствовать ни в чем не повинному Константину Ивановичу.
Однако автор не разделяет ни той, ни другой позиции. Он не оправдывает персонажей, но и не осуждает их. Он лишь внешне безучастно подмечает обстоятельства их конфронтации. Так, например, уже в экспозиции рассказа сообщается о нелепых подарках, привезенных гостями в деревню: “электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки”. Замечено и то, как Константин Иванович “подкатил на такси”, и то, как он с нарочитой “грустинкой” в голосе вспомнил детство, приглашая мужиков к столу. С другой стороны, мы узнаем о том, как Глеб “мстительно щурил глаза”, как, будто “опытный кулачный боец”, шел к дому Журавлевых (“несколько впереди остальных, руки в карманах”), как он, “видно было — подбирался к прыжку”.
Лишь в финале автор сообщает нам о чувствах присутствовавших при словесном поединке мужиков: “Глеб... их по-прежнему неизменно удивлял. Восхищал даже. Хоть любви, положим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще”. Так рассказ и завершается: не нравоучением, но сожалением о недостатке такта и участливого внимания людей друг к другу, о встрече, обернувшейся разрывом. “Простой” человек в изображении Шукшина оказывается совсем “непростым”, а деревенская жизнь — внутренне конфликтной, таящей за повседневной маетой нешуточные страсти.
Высоким порывам шукшинских героев, увы, не дано реализоваться в жизни, и это придает воспроизведенным ситуациям трагикомическую тональность. Однако ни анекдотические случаи, ни эксцентричное поведение персонажей не мешают писателю разглядеть в них главное — народную жажду справедливости, заботу о человеческом достоинстве, тягу к наполненной смыслом жизни. Шукшинский герой часто не знает, куда себя деть, как и на что использовать собственную душевную “широту”, он мается от собственной бесполезности и бестолковости, он совестится, когда причиняет неудобство близким. Но именно это делает характеры героев живыми и устраняет дистанцию между читателем и персонажем: шукшинский герой безошибочно угадывается как человек “свой”, “нашенский”.
В произведениях Шукшина важна фигура рассказчика. Он сам и те, о ком он рассказывает, — люди общего опыта, общей биографии и общего языка. А потому авторский пафос, тональность его отношения к изображаемому далеки как от сентиментального сочувствия, так и от откровенного любования. Автор не идеализирует своих героев только потому, что они — “свои”, деревенские. Отношение к изображаемому в рассказах Шукшина проявляется по-чеховски сдержанно. Ни у одного из персонажей нет полноты обладания правдой, и автор не стремится к нравственному суду над ними. Ему важнее другое — выявить причины не узнавания одним человеком другого, причины взаимного непонимания между людьми.
По форме рассказы Шукшина отличаются сценографичностью: как правило, это небольшая сценка, эпизод из жизни, — но такой, в котором обыденное сочетается с эксцентрическим и в котором открывается судьба человека. Постоянной сюжетной ситуацией оказывается ситуация встречи (реальной или несостоявшейся). В развертываемом сюжете нет внешнего плана: рассказы часто тяготеют к форме фрагмента — без начала, без конца, с незавершенными конструкциями. Писатель неоднократно говорил о своей нелюбви к замкнутому сюжету. Композиция сюжета подчиняется логике беседы или устного повествования, а потому допускает неожиданные отклонения и “лишние” уточнения и подробности.
Шукшин редко дает сколько-нибудь развернутые пейзажные описания и портретные характеристики героев.
Граница между “авторским словом” и “словом героя” в большинстве случаев размыта или полностью отсутствует. Яркая сторона индивидуального стиля Шукшина — богатство живой разговорной речи с ее разнообразными индивидуальными и социальными оттенками. Герои Шукшина — спорщики, опытные говоруны, владеющие множеством интонаций, умеющие к месту вставить поговорку, пощеголять “ученым” словцом, а то и яростно выругаться. В их языке — конгломерат газетных штампов, просторечных выражений и вкраплений городского жаргона. Частые в их речи междометия, риторические вопросы и восклицания придают разговору повышенную эмоциональность. Именно язык — главное средство создания характеров Глеба Капустина и Броньки Пупкова.
Творчество ШукшинаГоворя о Шукшине, как-то даже неловко упоминать об органической связи его с народом России. Да ведь он сам и есть этот народ-труженик, вышедший на новую дорогу жизни и полностью творчески осознавший себя, свое бытие. Осознавший глубинно.
Бескомпромиссное, гневное, яростное обличение того, что мешает добру и свету, и радостное приятие, ответное сияние навстречу тому, что утвердилось верно и хорошо,— таков был Шукшин в творчестве. Его собственное духовное становление, рост личности неотъемлемы от все более глубоких постижений таланта — актерских ролей, режиссуры и писательской, чисто литературной работы. Все вместе это являло собою целостный непрерывный процесс. Я предлагаю разложить этот процесс на удобные для рассмотрения “составляющие”, если мы хотим постигнуть тайну жизненности его дарования, все-таки невозможно.
Сам художник незадолго до своей смерти, как известно, вроде бы даже и склонен был многое пересмотреть в своем творческом сосуществовании, чтобы выбрать для себя наконец что-то одно.
Эту ориентацию на зрелость, на завершен не поиска подсказали Шукшину Шолохов и Бондарчук, когда артист, создавая образ солдата Лопахина в фильме “Они сражались за Родину”, получил возможность сполна постичь и выразить еще одно и, пожалуй, наиболее дорогое в нем для всех народное качество—чистейший, беспримесный и предельно скромный героизм человека нынешнего. Героический характер человека-борца, сознающего себя сегодня мыслящей, активной, деятельной частью народа, частью Родины, а потому и идущего на подвиг, на борьбу за нее осознанно—во весь рост.
Последняя роль в кино и в жизни — Лопахин — обозначила новую огромную высоту художественной, писательской ответственности, когда Шукшин вдруг почувствовал необходимость решающего, окончательного выбора между литературой только — и только кинематографом. Но было ли это возможно вообще?.. Ведь доселе оба эти дарования отнюдь не были разъединены в его творческом существе художника: напротив, они существовали именно как целое. Шукшин, едва придя в искусство, всегда выражал себя в нем монолитно: он не “писал” и не “играл” своих героев,— он жил их жизнью, носил их в душе, в самом существе своем еще до того, как они оживали на страницах его сценариев или появлялись на экране.
В литературу Шукшина привел именно кинематограф. Он закончил Институт кинематографии и стал режиссером. Но уже тогда обнаружился в нем писатель. Причем писатель-драматург, писатель-сценарист, даже в прозе, в новеллистке остающийся драматургом. Писатель со своим голосом, своей динамикой, своей темой, разрабатываемой им, пусть интуитивно на первых порах — но опять с тем же редкостным единством и целостностью натуры, прошедшей через все преграды. Через трудное преодоление судьбы, заявившей о себе необычностью, духовной и нравственной масштабностью таланта, резко выраженной социальной природой. Его современностью.
Во всех общепризнанных удачах Шукшина индивидуальность художника, все присущие ему особенности выразились полностью прежде всего в своей идейной, гражданственной мощи. Ибо Шукшин, сила его воздействия на нас — прежде всего в глубинном моральном содержании творчества, в его воспитывающем значении. С этих позиций писатель говорит и о прошлом, и о настоящем. Для него именно этим дорого духовное богатство, которое оставляют нам деды и прадеды, а потом отцы и матери наши. Шукшин требует понимать, беречь и хранить святыни народной жизни, не делая из них кумира, но обращая их в движимый, повседневно требующий приращения и умножения человеческий, нравственный капитал. Измена им, забвение этих ценностей есть святотатство. Даже горько, покаянно впоследствии осознанное, все равно обернется оно неминуемой черной бедой для Егора Прокудина...
Шукшин, подобно Куприну, Чехову, Горькому, Есенину, Шаляпину, шел в литературу и искусство из самых “низов” народа, из русской “глубинки”. Шел со своими собственными “университетами”. С тем доскональным, ничем не заменимым, практическим—трудовым, рабочим знанием жизни, которое люди получают не из книг, а из опыта, порою и сегодня все еще достаточно нелегкого, а уж в пору шукшинского детства особенно тяжкого и горького. Но это — всегда университеты. Всегда без кавычек, понимаемые как школа настойчивости и трудолюбия, а главное, как школа, обучающая знанию самой жизни. Известно, что важнее этого знания ничего нет, а для художника и быть не может.
Когда Шукшина сравнивают с лучшими писателями России, тут нет ни малейшей натяжки. Сравнения эта справедливы: в их основе несомненная народность, искренность таланта. Но еще очень важно то, что он у Шукшина — свой. Шукшин не похож на Куприна, Чехова пли Гоголя — да и ни на кого другого. И язык у него — не бунинский, не шолоховский, не лесковский... И хотя всюду возможность аналогии — пусть даже подспудной — бывает очень соблазнительна, в данном случае не стоит, однако, ей поддаваться. Взаимная симпатия Шолохова и Шукшина, несомненно, была порождена их общей центростремительной силой — непредвзятым обращением к душе народа, к образу русского трудового человека, в котором и заключено вечное чудо жизни, вечный ее огонь.
В самом деле. Шукшин во всем, за что бы ни брался, был художником неповторимым, артистом подлинным.
Все киносценарии написаны Шукшиным подобно тому, как писал их Довженко,— рукой большого и зрелого драматурга. Хотя в то же время сценарии эти остаются еще и безусловным достоянием прозы. И если “Калину красную” можно считать своеобразной кино-повестью, то и роман, и сценарий, а вернее, кинороман, или кино-поэму о Разине “Я пришел дать вам волю”, несомненно, следует отнести еще и к тем лучшим и редким произведениям русской (да и не только русской) эпической, масштабной прозы, где сама история, не успев ожить на экране, уже наполнилась живой, прекрасной, образной жизнью героев. Шукшин сам хотел играть и сыграл бы Степана Разина. Настолько могуч его актерский дар. Но он был больше чем актером, ибо был еще и замечательным режиссером. Он и тут сумел выйти “из ряда вон”
Вот и получается: как ни ищи сравнений — их нет. Шукшин не был “похож”, разумеется, на писавших и игравших своп пьесы Шекспира и Мольера; но ему ведь даже и это лестное “сходство” — вроде бы тоже ни к чему. Он — Шукшин. Этим все сказано. Он — сам по себе. Он был — и остается — удивительным явлением нашей жизни.
Жизнь словно сама становится гегемоном, формообразующим началом во всем этом великолепном разноликом творчестве, которое покоряет нас ощущением не “сходства”, но сущности. Истинности. Правды. Ее неподдельной живой гармонии.
Что и говорить, у этого творчества всегда есть форма. Да еще какая! Она не блещет “искусностью”, псевдосовременостью — тем показным лоском, внешним изяществом, виртуозностью, в которых всегда есть подспудное любование собою, своим мастерством, своей одаренностью (если только она есть). Шукшин же пишет так естественно, как говорит и мыслит его народ. Он играет своп роли так же просто, как существует: без натуга, без грима, без малейшего желания быть замеченным, услышанным, оставаясь словно в пределах ощущения собственного, личного, духовного бытия. Такова всегда бывает высочайшая ступень мастерства, та ступень искусства, где оно, это искусство, как бы уже исчезает,— будто даже перестает существовать. Перед нами остается видимое глазу, а еще больше — чувству, первозданное чудо жизни. Простое чудо. Некий, словно сам по себе творящий, животворный источник жизни.
Художественный мир ШукшинаЗемля — образ конкретный и поэтически многозначный в творчестве В. Шукшина. Дом родной и родная деревня, пашня, степь, мать-сыра земля... Народно-образные восприятия и ассоциации вводят нас в систему понятий высоких и сложных, исторических и философских: о бесконечности жизни и уходящей в прошлое цепи поколений, о Родине, о необъяснимо притягательной силе земли. Этот всеобъемлющий образ естественно становится центром содержания творчества Шукшина: образной системы, основных коллизий, художественных концепций, нравственно-эстетических идеалов и поэтики.
Писал ли Шукшин Любавиных, мрачных и жестоких собственников, вольнолюбивого мятежника Степана Разина, рассказывал ли о разломе деревенских семей, о неизбежном уходе человека, прощании его со всем земным, ставил ли фильмы о Пашке Колокольникове, Иване Расторгуеве, братьях Громовых, Егоре Прокудине, писатель изображал героев на фоне конкретных и обобщенных образов реки, дороги, бесконечного простора пашни, отчего дома, безвестных могил. Шукшин наполняет этот центральный образ всеобъемлющим содержанием, решая кардинальную проблему: что есть Человек, в чем суть его бытия на Земле? В прочном узле проблематики соединились вопросы исторические и философские, всеобщие и конкретные — общенародной и личностной жизни.
Земное притяжение, влечение к земле — сильнейшее чувство человека, прежде всего крестьянина-земледельца. Рождающееся вместе с человеком образное представление о величии и мощи земли — источника жизни, хранителя времени и ушедших поколений — в искусстве В. Шукшина обновилось, обретя многозначность. Размышляя над судьбами крестьянства, думая о его прошлом и настоящем, В. Шукшин неизменно возвращался к земле: традициям, нравственным понятиям, верованиям, которые складывались у земледельца в труде, многовековому опыту и заботам крестьянина о хлебе насущном. Но земля у Шукшина — образ исторический. Ее судьба и судьбы людей едины, и разорвать эти вечные связи невозможно без трагически необратимых катастроф и гибельных последствий. Народ, совершив революцию, строил новую жизнь, он освободил свою Родину от оккупантов в грозные годы Великой Отечественной войны, отдал все силы возрождению, обновлению и расцвету жизни. Земля и люди сегодня, их бытие, их будущие судьбы — вот что волнует писателя, приковывает его внимание. Судьбы сегодняшние — продолжение звеньев исторической цепи поколений. Прочны ли эти звенья и как они спаяны? — размышляет Шукшин. Необходимость, насущность этих связей вне всякого сомнения. Прослеживая жизненный путь отцов и детей, представляющих разные поколения и стоящие за ними эпохи, Шукшин стремится раскрыть их духовный мир, радости и заботы, смысл бытия, во имя чего прожита жизнь.
Матвей Рязанцев просыпается каждую ночь, тревожно прислушиваясь к голосам гармони. Они трогают его за душу, бередят воспоминания из далекого детства, сжимая сердце. Его, тогда еще парнишку, отправили с поля в деревню за молоком, чтобы спасти умирающего маленького брата. “Слились воедино конь и человек и летели в черную ночь. И ночь летела навстречу им, густо била в лицо тяжким запахом трав, отсыревших под росой. Какой-то дикий восторг обуял парнишку; кровь ударила в голову и гудела. Это было как полет — как будто оторвался он от земли и полетел. И ничего вокруг не видно: ни земли, ни неба, даже головы конской — только шум в ушах, только огромный ночной мир стронулся и понесся навстречу. О том, что там братишке плохо, совсем не думал тогда. И ни о чем не думал. Ликовала душа, каждая жилка играла в теле... Какой-то такой желанный, редкий миг непосильной радости.
Поиски ответов на вечные вопросы о смысле жизни и преемственности поколений требуют от писателя анализа чувств. Любовь, дружба, сыновние и отцовские чувства, материнство в беспредельности терпения и доброты — через них познается человек, а через него — время и сущность бытия. Пути постижения писателем бытия ведут его к познанию глубин души человеческой. А в этом — ключ к решению и древних, и новых загадок жизни. Узнавая дорогих Шукшину героев, убеждаешься в одном: выше всего, прекраснее и глубже те переживания, которые испытывает человек, приобщаясь к природе, постигая извечную власть и обаяние земли, бесконечность человеческой жизни (“Залетный”, “Верую!”, “И разыгрались же кони в поле”, “Алеша Бесконвойный”)
“Наиболее современными” в искусстве и литературе мне представляются вечные усилия художников, которые отдаются исследованию души человеческой. Это всегда благородно, всегда трудно”, — говорил Шукшин. Чаще всего писатель оставляет своих героев один на один с памятью о тех сильнейших переживаниях, в которых оживала душа, воспоминание о которых люди пронесли через всю жизнь. Отчетливо обнаруживаются грани, как бы разделяющие отцов и детей: различны их мировосприятие, чувства и отношение к земле. Писатель тактично, объективно говорит о различии духовного склада поколений как о данности, естественном явлении.
Совершенно закономерно, что в центре поэтического ряда люди — земля выделен образ матери, с ее терпением, добротой, великодушием, жалостью. Насколько многозначен, богат красками, символичен, но всегда естествен этот излюбленный писателем характер! Поэтизируя простую деревенскую женщину-мать, Шукшин изображает ее хранительницей дома, земли, извечных семейных устоев и традиций. В старой матери-труженице Шукшин видит истинную опору для человека в превратностях судьбы, она для писателя — воплощение надежды, мудрости, доброты и милосердия.
Однако мать — хранительница опустевшего дома, который, по той или иной причине, навсегда покинули дети, — ситуация драматичная. И драма эта многозначна, циклична по содержанию: страдают отцы и матери, страдают и дети, избравшие свой путь в жизни. Всматриваясь в социально-семейные и бытовые ситуации (деревенские и городские), разбирая их “начала” и “концы”, Шукшин убеждал нас в многосложности, неисчерпаемости драм жизни. Даже в том случае, если выбор героя был трагедийным, финалы оставались открытыми, обращая к читателю и зрителю свои новые “начала” (“Сельские жители”, “Один”, “В профиль и анфас”, “Жена мужа в Париж провожала”, “Письмо”, “Как помирал старик”, “Бессовестные”, “Земляки”, “Осенью”, “Материнское сердце”, “Залетный”, “Калина красная” и т. д.).
Для многих молодых героев деревня — уходящий в прошлое мир. Дом, земля, труд на земле как бы принадлежат только памяти, вырисовываясь в романтических красках. Минька Лютаев учится в Москве на артиста. Приезд отца из алтайского колхоза и его рассказы пробуждают у юноши воспоминания о деревне. Они проходят перед героем как прекрасные сны детства: “Увидел он, как далеко-далеко, в степи, растрепав по ветру косматую гриву, носится в косяке полудикий красавец конь. А заря на западе — в полнеба, как догорающий соломенный пожар, и чертят ее — кругами, кругами — черные стремительные тени, и не слышно топота коней — тихо” (“И разыгрались же кони в поле”). Картины устойчивы, традиционны, напоминают фреску. Оттого Миньке и кажется, что “не слышно топота”...
Слесарь Иван, душа которого полна смутного желания жизненных перемен, по-другому видит деревню и родной дом: точно, реально, без романтической окрашенности, не испытывая волнений даже накануне своего ухода в город. “Мать топила печку; опять пахло дымом, но только это был иной запах — древесный, сухой, утренний. Когда мать выходила на улицу и открывала дверь, с улицы тянуло свежестью, той свежестью, какая исходит от лужиц, подернутых светлым, как стеклышко, ледком...” (“В профиль и анфас”). Иван, покидая мать, привычный круг жизни, возможно, страдает от собственной решимости. В кино-повести “Брат мой...” Шукшин показал, как вследствие разных условий жизни растет отчуждение братьев. Иван обосновался в городе вопреки воле отца, завещавшего сыновьям беречь землю. Семен, верный отцовскому завету и своему долгу, остается в деревне, хотя жизнь его нелегка. Ивану все время снится родная деревня, рождая смутное волнение. Однако наяву деревня его не волнует и не радует: родительская изба “...потемнела, слегка присела на один угол... Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца... Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда”.
Неотвратимость размежевания отцов и детей в деревне обусловлена социально исторически: техническим прогрессом, урбанизацией, влиянием города, дальнейшим преобразованием деревни и неизбежным различием психологического склада разных поколений. Однако Шукшина волнует нравственное содержание текущего процесса, его последствия. Читателю и зрителю, возможно, представляется, что различие характеров братьев Громовых предопределили разные условия жизни. Между тем подобное заблуждение легко рассеивается: Семен добр, простодушен, сердечен, бескорыстен не потому, что он деревенский. Он и в городе мог бы остаться верным своей натуре, как, впрочем, и Иван, переселившись в деревню, — своей — решительной, твердой, эгоистичной и неуступчивой. Дело в самом факте естественного распада семьи Громовых, отчуждения братьев, жизненные дороги которых совсем разошлись: как видно, немногое их связывает. В. Шукшин, всматриваясь в социально-семейные ситуации (городские или деревенские), изображает глубокий драматизм современных семейных историй.
Шукшин пишет социальную драму в течение всех лет работы. От первых наблюдений, которые, накапливаясь, стали основой глубоких размышлений и обобщений, драма эта, распадаясь на десятки новых конфликтов, вбирала в себя все новый и новый жизненный материал. Содержание ее бесконечно разнообразно. В драме обнажаются разногласия отцов и детей: противоборствуют различные жизненные позиции, взгляды. Потрясенный и взволнованный мир этот укладывается, но трудно, мучительно, подспудно стремясь к гармонии, не всегда находя ее.
Созидательные силы активны, их роль совершенно очевидна в социальных драмах В. Шукшина. Эти силы выявляются в субстанции народа — в его здоровом нравственно-этическом начале, которое более всего выражено в трудовых традициях, в коллективизме, в причастности к общему делу, наконец, — в творческих возможностях народа. Стремление к гармонии образует мощное, глубинное течение, которое, противостоя разладу, различным социально-семейным конфликтам, обладает созидательными возможностями.
В поступательном развитии жизни неуклонно идет процесс формирования и утверждения преобразуемых человеком социальных отношений. Однако не на пустом месте. На почве, подготовленной отцами, опытом старших поколений, и при условии бережного отношения детей к нравственным и трудовым традициям, к труду вообще, чтобы человек “...ничего... не потерял дорогого, что он обрел от традиционного воспитания, что он успел понять, что он успел полюбить; не потерял бы любовь к природе...” — как говорил Шукшин. Добрая воля человека, его разумное вмешательство в текущий процесс плодотворны: в возможностях человека преодолеть бездушие, пассивность, потребительский эгоизм.
Социально-бытовые драмы В. Шукшина — драмы прощания с уходящим в прошлое укладом жизни и связанными с ним традициями. Не менее сложно, противоречиво — как в городе, так и в деревне — протекает утверждение новых отношении, нового уклада, вбирающего в себя черты и нормы современной жизни. Смысл этого процесса общезначимый, в конечном итоге — общечеловеческий. Неизбежность распада, исчезновения прежних трудовых отношений, преобразования их в процессе общественно-исторических перемен и технических сдвигов для Шукшина закономерны. Современный город вовлекает в свою орбиту огромное число сельского населения, для которого этот процесс сопряжен с известными потерями прежних навыков, трудовых традиций, семейного уклада. Смена старого новым может сопровождаться отрицательными явлениями нравственного порядка. В. Шукшин их видит, анализирует. Воспроизводя порой причудливое сплетение смешного и драматического, писатель предостерегает нас от легкомысленного отношения к происходящему, от бездумного смеха.
Угасание старых семейных отношений острее и болезненнее протекает в деревне. Истоки драмы — в социально-нравственных последствиях разлома деревенских семей: в распаде связей с землей, угасании традиций земледельческого труда. В. Шукшин пишет о необратимых изменениях духовно-нравственного склада человека, происходящих в результате отчуждения от земли, от семьи (Егор Прокудин). Конечно, в этом нет рокового предопределения или чьей-то злой воли. Шукшин относится с величайшим доверием к человеку, его разуму, добрым наклонностям, самостоятельности. От самого человека зависит, насколько разумно и мудро он распорядится всем тем ценным, что завещано ему старшими поколениями. Шукшин требователен к своим героям, пристрастен, но объективен, предоставляя им право самим принимать решения, делать выбор, оценивать происходящее. Вместе с тем он далеко не безразличен к тому, как складываются отношения отцов и детей, каковы судьбы и перспективы преемственности поколений. Дети порой отвергают опыт старших поколений, считая его не соответствующим уровню современной жизни, тормозящим ее, а потому принадлежащим только прошлому. Опыт детей формируется в новых условиях жизни; прогресс как будто бы предопределил преимущество, успех новых поколений.
Вопрос писателя, обращенный к отцам и детям: “Кто из нас прав? Кто умнее?” — не получает прямого ответа. Да так и должно быть: нельзя ответить на этот вечный вопрос односложно и категорично.
Шукшин находит в старых людях много доброго, прежде всего преданную любовь к детям, всепрощение — в их трогательных письмах, в трагикомических стремлениях помочь, научить, спасти заблудших, в умении понять, оправдать и простить детей, сохраняя при этом независимость, душевную твердость. У шукшинских стариков столько мудрости, человеческого достоинства, терпения, что читателю очевидны симпатии автора.
Если житейскую мудрость понимать как сердечную отзывчивость, такт, терпимость, то и в этом нужно отдать предпочтение поколению отцов и дедов. Конечно, мы находим у молодости ответные чувства признательности, сострадания, понимание своего долга. Минька Лютаев любит своего отца, приезд которого пробуждает в нем романтические воспоминания и даже тайные мечты о возвращении домой. (“Захотелось хлебнуть грудью степного полынного ветра... Притихнуть бы на теплом косогоре и задуматься. А в глазах опять встала картина: несется в степи вольный табун лошадей, и впереди, гордо выгнув тонкую шею, летит Буян. Но удивительно тихо в степи”). Захватив героя своей поэтической силой, эти воспоминания постепенно гаснут.
Признавая высокие достоинства старших поколений, почтительно прощаясь с ними, Шукшин предоставляет слово молодым, вводит их в действие своих драм. Идея духовной преемственности, конкретизируясь в характерах и ситуациях, символизирует вечное движение жизни, в которой побеждают добрые нравственные начала.
Художественный мир Шукшина — многолюдный, “многошумящий”, динамичный и живописный. Создается иллюзия полной естественности его, совершенного единства с реальностью. Океан жизни, как бы выплеснув в момент могучего волнения этот образный мир, не остановил свой бесконечный бег. За ушедшими придут новые поколения. Жизнь нескончаема и беспредельна.
Деревня и городНе кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой — деревушка,
Может Сыть, вот этот уголок...
Никола