Александр Иванович Куприн родился 26 августа (7 сентября) 1870 года в захолустном городке Наровчате Пензенской губернии. Отца своего, умершего от холеры, когда мальчику был всего год, Куприн, понятно, не помнил. В 1874 году он переезжает с матерью в Москву и поселяется в общей палате вдовьего дома.
Во вдовьем доме (описанном впоследствии в рассказе “Святая ложь”, 1914) он, по крайней мере, не был оторван от матери. Вообще в формировании личности Куприна громадную роль сыграла мать, которая в глазах ребенка безраздельно заняла место “верховного существа”. Судя по свидетельствам современников, Любовь Алексеевна Куприна, урожденная княжна Куланчакова, “обладала сильным, непреклонным характером и высоким благородством”. Натура энергичная, волевая и даже с оттенком деспотизма в характере, она обладала к тому же, по словам Куприна, редким “инстинктивным вкусом” и тонкой наблюдательностью. “Расскажешь ли или прочтешь ей что-нибудь, - вспоминал писатель, она непременно выскажет своё мнение в метком, сильном, характерном слове. Откуда только брала она такие слова? Сколько раз я обкрадывал ее, вставляя в свои рассказы ее слова и выражения...” И у шестидесятилетнего Куприна образ матери вызывает восторженные признания. В своём позднейшем автобиографическом романе “Юнкера” он не называет мать Александрова иначе, как “обожаемая”.
В 1876 году из-за тяжелого материального положения Любовь Алексеевна была вынуждена отдать сына в сиротское училище. Семилетний мальчик надел первую в своей жизни форму - парусиновые панталоны и парусиновую рубашку, обшитую вокруг ворота и вокруг рукавов форменной кумачовой лентой”. Казенная обстановка, злобные старые девы - воспитательницы, бесшабашные сверстники - всё это причиняло мальчику жестокие страдания. “Бывало, в раннем детстве вернёшься после долгих летних каникул в пансион - писал Куприн в очерке “Памяти Чехова” (1904). Всё серо, казарменно, пахнет свежей масляной краской и мастикой, товарищи грубы, начальство недоброжелательно. Пока день - еще крепишься кое-как... Ни когда настанет вечер и возня в полутемной спальне уляжется, - о, какая нестерпимая скорбь, какое отчаяние овладевают маленькой душой! Грызёшь подушку, подавляя рыдания, шепчешь милые имена и плачешь, плачешь жаркими слезами, и “знаешь, что никогда не насытишь ими своего горя”.
Однако испытания, ждавшие маленького Куприна, только начинались. В 1880 году он сдал вступительные экзамены во Вторую московскую военную гимназию, которая два года спустя была преобразована в кадетский корпус. И снова форма: “Чёрная суконная курточка, без пояса, с синими погонами, восемью медными пуговицами в один ряд и красными петлицами на воротнике”. В повести “На переломе” (“Кадеты”) - 1907, Куприн подробно запечатлел калечащую детскую душу нравы, тупость начальства, “всеобщий культ кулака”, отдававший слабого на растерзание более сильному. Десятилетний мальчик столкнулся в эту пору с несправедливостью, возведенной в закон. В его сознании нормы честности и благородства, поддерживаемые в семье материнским авторитетом, пришли в резкое несоответствие с царившим в гимназии правом сильного, с нелепой казарменной воспитательной системой.
Третье Александровское юнкерское училище в Москве, куда Куприн поступил осенью 1888 года, приняло в свои стены уже не тщедушного, неуклюжего подростка, а крепкого юношу, ловкого гимназиста, юнкера, без меры дорожащего честью своего мундира, неутомимого танцора, пылко влюбляющегося в каждую хорошенькую партнёршу по вальсу. Разве что “бешеная кровь татарских князей, неудержимых и неукротимых его предков с материнской стороны” (“Юнкера”), толкавшая на резкие и необдуманные поступки, выделяла его среди сверстников. Но такое впечатление, впечатление ординарности, было бы обманчивым, односторонним.
Детские и юношеские годы Куприна в известной мере дают материал для отыскания истоков его характерных особенностей как художника. Воспевание героического, мужественного начала, естественной и грубовато-здоровой жизни сочетается в творчестве писателя, как мы увидим, с обострённой чуткостью к чужому страданию, с пристальным вниманием к слабому, “маленькому” человеку, угнетаемому оскорбительно чужой и враждебной ему средой. Вот эта, вторая, плодотворнейшая стихия Куприна-художника восходит к впечатлениям маленького Саши, полученным в кадетском корпусе. Нужно было ребенком пройти сквозь ужасы военной бурсы, пережить унизительную публичную порку, чтобы так болезненно остро ощутить, скажем, мучения татарина Байгузина, истязуемого на батальонном плацу (“Дознание”, 1894), или драму жалкого, забитого солдатика Хлебникова (“Поединок”, 1905).
Несмотря на мрачность быта в кадетском корпусе, именно там родилась настоящая, глубокая любовь будущего писателя к литературе. Среди бездарных или опустившихся казенных педагогов счастливым исключением оказался литератор Цуханов (в повести “На переломе” - Труханов), “замечательно художественно” читавший воспитанникам Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Тургенева. К этому времени и сам Куприн начинает пробовать свои силы в поэзии. Сохранилось его несколько очень несовершенных ученических опытов 1883 -1887 годов, где ои вторит демократическим поэтам- восьмидесятникам. Показательна эта ориентация, несколько неожиданная для воспитанника кадетского корпуса: он ищет образцы для подражания не в казённо-патриотической лирике, а в поэзии Надсона, раннего Минского, сатире А. К. Толстого. Уже будучи в юнкерском училище, Куприн впервые выступит в печати. Познакомившись с поэтом Л. И. Пальминым, он опубликовал и журнале “Русский сатирический листок” рассказ “Последний дебют” (1889). Сладкий яд авторства, запах типографской краски новенького номера журнала, наконец дисциплинарное взыскание за выступление в печати - всё это запомнилось навсегда, воплотилось позднее в отдельный рассказ (“Первенец”, 1897), стало эпизодом романа “Юнкера” и темой рассказа “Типографская краска” (1929). “Последний дебют” не обличал сколько-нибудь таланта в его авторе, таким дешевым мелодраматизмом был он перенасыщен, так трафаретны были его персонажи. И когда 10 августа 1890 года, окончив “по первому разряду” Александровское училище, свежеиспечённый подпоручик отправился в 46-й пехотный Днепровский полк, квартировавший в городишке Проскурове Подольской губернии, - он и сам не относился серьёзно к своему “писательству”.
Почти четырехлетняя служба впервые столкнула Куприна с тяготами обыденной жизни, от которой он был доселе отгорожен стенами военных учебных заведений. Показная, нарядная сторона офицерского бытия обернулась своим исподом: утомительно однообразными занятиями “словесностью” и отработкой ружейных приемов с отупевшими от муштры солдатами: попойками в клубе да пошлыми интрижками с полковыми “мессалинами”. Однако именно эти годы дали возможность Куприну всесторонне изучить провинциальный военный быт, а также познакомиться с нищей жизнью белорусской окраины, еврейского местечка, с нравами “заштатной” интеллигенции. Впечатления этих лет явились как бы “запасом” на много лет вперед (материал для ряда рассказов и в первую очередь повести “Поединок” и многих других произведений Куприн почерпнул именно в пору своей офицерской службы). В 1893 году молодой подпоручик заканчивает повесть “Впотьмах”, рассказы “Лунной ночью” и “Дознание”. Ужасающие казарменные будни в Днепровском полку становятся для Куприна все более невыносимыми. Вот так же “взрослеет” в “Поединке” подпоручик Ромашов, еще недавно мечтавший о воинской славе, но после напряжённых раздумий о бесчеловечности армейской муштры, дикости провинциального офицерского существования решающий выйти в отставку.
Событием, несколько отсрочившим крепнущее стремление Куприна покинуть военную службу, было серьёзное увлечение девушкой, характером своим напоминавшей, по свидетельству М. К. Куприной-Иорданской, Шурочку Николаеву из “Поединка”. Заштатный подпоручик, с его сорока восемью рублями жалованья, не был подходящей партией. Отец девушки давал согласие на брак лишь в том случае, если Куприн поступит в Академию генерального штаба. И вот осенью 1893 года он выезжает в Петербург сдавать экзамены. Столица встретила его неласково. Куприн сидел без денег, на одном черном хлебе, скрывая свою свирепую нищету. “Иногда,- вспоминает М. К. Куприна - Иорданская, - он не выдерживал соблазна и отправлялся в съестную лавочку, ютившуюся в одном из переулков старого Невского, вблизи Николаевского вокзала. - Опять моя тётушка просила меня купить обрезков для её кошки, - улыбаясь, обращался к лавочнице подпоручик. - Уж вы, пожалуйста, выберите кусочки получше, чтобы тётушка на меня не ворчала”. Получив пакетик, Куприн отправлялся в ближайший трактир, где, устроившись в уголке, уничтожал кошачий обед. Отзвуки этой голодной жизни в Петербурге мы найдем во многих его произведениях и, в частности, в рассказе “Блаженный” (1896).
В разгар экзаменов по распоряжению командующего Киевским военным округом генерала Драгомирова Куприн был отозван в полк. Причиной послужило его столкновение на пути в Петербург с околоточным надзирателем, грубая назойливость которого закончилась для него вынужденным купанием в Днепре. Вернувшись в полк, Куприн подает прошение об отставке, получает её и к осени 1894 года оказывается в Киеве. Он много печатается в местных и провинциальных газетах (“Киевском слове”, “Киевлянине”, “Волыни”), пишет рассказы, очерки, заметки. Итогом этого беспокойного полуписательского, полурепортерского прозябания были два сборника: очерки “Киевские типы” (1896) и рассказы “Миниатюры” (1897).
Первое, что бросается в глаза, когда знакомишься с купринскими произведениями 90-х годов, это их неравноценность. Рядом с неприхотливыми, даже не рассказами в собственном смысле слова, а эскизами, очерками, набросками, в которых, однако, ощущаешь подлинные, как бы не остывшие жизненные впечатления, мы найдем многочисленные рассказы, где резко заметно тяготение к штампу, традиционной мелодраматичности. В ранних произведениях Куприна, необычайно пестрых, разностильных, подчас несопоставимых по художественному значению, сказалось недостаточное знание жизни, да, наконец, и просто слабость общей культуры. О тех опасностях, какие подстерегали талант молодого писателя, проницательно отозвался много позже И. А. Бунин: “...выйдя из полка и кормясь потом действительно самыми разнообразыми трудами, он кормился, между прочим, при какой-то киевской газетке не только журнальной работой, но и “рассказишками”. Он мне говорил, что эти “рассказишки” он сбывал “за сущие гроши, разумеется, но очень легко”, а писал и того легче, “на бегу, на лету, посвистывая” - и ловко попадая, по своей талантливости, во вкус редактору и читателям... Я сказал: “по своей талантливости”. Нужно сказать сильней: по своей чрезвычайной талантливости. Всем известно, в какой среде он рос, где и как провел свою молодость и с какими людьми общался главным образом всю свою последующую жизнь. А что он читал? И где и когда?”
Примеров “потрафления” вкусам публики у молодого Куприна, к сожалению, немало. Это прежде всего рассказы, где изображаются “р-р-роковые” страсти, где мелодрама принудительно делит героев на воплощённые благородства и злодейства. Таково уже упоминавшееся первое печатное произведение Куприна - “Последний дебют”. Эту же “душещипательну” традицию продолжают некоторые рассказы 90-х годов (“Впотьмах”, “Лунной ночью”. “Странный случай”). Пройдет немного времени, и Куприн резко высмеет собственные литературные штампы (“По заказу”, 1901). Преодолению литературщины, заемных мелодраматических трафаретов и расхожих описаний способствовало подлинное познание жизни. В автобиографии писателя приведён поистине устрашающий список тех занятий, какие он перепробовал, расставшись с военным мундиром: был репортером, управляющим на постройке дома, разводил табак “махорку-серебрянку” в Волынской губернии, служил в технической конторе, был псаломщиком. подвизался на сцене, изучал зубоврачебное дело, хотел было даже постричься в монахи, служил в артели по переноске мебели фирмы некоего Лоскутова, работал по разгрузке арбузов и т. д. Сумбурные, лихорадочные метания, смена “специальностей” и должностей, частые разъезды по стране, обилие новых встреч - все это дало Куприну неисчерпаемое богатство впечатлений, - требовалось художественно обобщить их.
В приведенном списке первым стоит: репортер. И это не случайно. Репортерская работа в киевских газетах - судебная и полицейская хроника, писание фельетонов, передовиц и даже “корреспонденций из Парижа” - была главной литературной школой Куприна. К амплуа репортера он сохранил навсегда теплое отношение.
Умение “видеть всё”, поразительные наблюдательность и память были даны Куприну от природы, работая “пожарным строчилой”, он только развивал эти качества. Сохранился любопытный рассказ некоей дамы -писательницы, которая в ранней молодости встретилась в провинции на каком-то общественном балу с безвестным пехотным офицером Куприным. Прошло лет двадцать, и вот уже в Петербурге писатель, увидев её, “подошел, назвал по имени-отчеству и напомнил об их знакомстве. Она удивилась: “Неужели вы меня узнали?..” Куприн засмеялся и подробно описал, какое платье, какого цвета и фасона, было на ней в тот вечер, двадцать лет тому назад.
Стоит ли поэтому удивляться, с какими поразительными подробностями запечатлены в прозе Куприна военные всех рангов - от рядового до генерала, - артисты цирка, босяки, квартирные хозяйки, студенты, певчие, лжесвидетели, воры. Примечательно, что в этих произведениях Куприна, передающих его живой опыт, интерес писателя направлен не на исключительное событие, а на явление, многократно повторяющееся, на подробности быта, воссоздание среды во всех её незаметных мелочах, воспроизведение величественной и безостановочной “реки жизни”. Писатель не ограничивает свою задачу меткими, но незамысловатыми “зарисовками с натуры”. В отличие от популярных газетных очеркистов конна XIX века (А. В. Амфитеатрова, В. М. Дорошевича, И. Ф. Буквы-Василевского) он художественно обобщает действительность. И когда в 1896 году, поступив заведующим учетом кузницы и столярной мастерской (на один из крупнейших сталелитейных и рельсопрокатных заводов Донецкого бассейна), Куприн пишет цикл очерков о положении рабочих, одновременно с ними складываются контуры первого крупного произведения—повести “Молох”.
В прозе Куприна второй половины 90-х годов “Молох” выделяется как страстное, прямое обвинение капитализма. Повесть была не только этапом в идейном развитии писателя, но и важной ступенью в его художественной эволюции. Это была уже во многом настоящая “купринская” проза с её, по словам Бунина, “метким и без излишества щедрым языком”. Так начинается стремительный творческий расцвет Куприна, создавшего на стыке двух веков едва ли не все самые значительные свои произведения. Талант Куприна, недавно еще разменивавшийся на ниве дешёвой беллетристики, обретает уверенность и силу. Вслед за “Молохом” появляются произведения, выдвинувшие писателя в первые ряды русской литературы. “Прапорщик армейский” (1897), “Олеся” (1898) и затем, уже в начале XX столетия, - “В цирке” (1901), “Конокрады” (1903), “Белый пудель” (1903) и повесть “Поединок” (1905).
В 1901 году Куприн приезжает в Петербург. Позади годы скитаний, калейдоскоп причудливых профессий, неустроенная жизнь. В Петербурге перед писателем открыты двери редакций наиболее популярных тогдашних “толстых” журналов - “Русского богатства” и “Мира Божьего”. В 1897 году Куприн познакомился с И. А. Буниным, несколько позднее - с А. П. Чеховым, а в ноябре 1902 года - с М. Горьким, давно уже пристально следившим за молодым писателем. Наезжая в Москву, Куприн посещает основанное Н. Д. Телешовым литературное объединение “Среда”, сближается с широкими писательскими кругами. Руководимое М. Горьким демократическое издательство “Знание” выпускает в 1903 году первый том купринских рассказов, положительно встреченных критикой.
Среди петербургской интеллигенции особенно сближается Куприн с руководителями журнала “Мир Божий” - редактором его, историком литературы Ф. Д. Батюшковым, критиком и публицистом А. И. Богдановичем и издательницей А. А. Давыдовой, высоко ценившей талант Куприна. В 1902 году писатель женится на дочери Давыдовой, Марии Карловне. Некоторое время он деятельно сотрудничает в “Мире Божьем” и как редактор, а также печатает там ряд своих произведений: “В цирке”, “Болото” (1902), “Корь” (1904), “С улицы” (1904), но к чисто редакторской работе, мешавшей его творчеству, скоро охладевает.
В творчестве Куприна в эту пору всё громче звучат обличительные ноты. Новый демократический подъём в стране вызывает у него прилив творческих сил, крепнущее намерение осуществить давно задуманный замысел - “хватить” по царской армии, этому средоточию тупости, невежества, бесчеловечности, праздно-изнурительного существования. Так накануне первой революции складывается крупнейшее произведение писателя - повесть “Поединок”, над которой он начал работать весной 1902 года. Работа над “Поединком”, по свидетельству М. К. Куприной -Иорданской, протекала с наибольшей интенсивностью зимой 1905 года, в грозовой атмосфере революции. Ход общественных событий торопил писателя.
Уверенность в себе, в своих силах Куприн, человек крайне мнительный и неуравновешенный, находил в дружеской поддержке М. Горького. Именно к этим годам (1904 - 1905) относится пора их наибольшего сближения. “Теперь, наконец, когда уже все окончено, - писал Куприн Горькому 5 мая 1905 года, после завершения “Поединка”, - я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас и как я признателен Вам за это”.
В повести “Поединок” Куприн показал ужасающее состояние бесправной солдатской и опустившейся офицерской массы. По своим чисто человеческим качествам офицеры купринского “Поединка” - люди очень разные. Почти каждый из них обладает минимумом “добрых” чувств, причудливо перемешанных с жестокостью, грубостью, равнодушием. Но “добрые” чувства эти до неузнаваемости искажены кастовыми военными предрассудками. Пусть командир полка Шульгович (этот, по словам Л. Н. Толстого, “прекрасный положительный тип”) под своим громоподобным бурбонством скрывает заботу об офицерах или подполковник Рафальский любит животных и всё свободное и несвободное время отдаст собиранию редкостного домашнего зверинца,- никакого реального облегчения, при всем своем желании, принести они не могут.
Появившись во время русско-японской войны и в обстановке нарастания первой русской революции, произведение вызвало огромный общественный резонанс, поскольку оно расшатывало один из главных устоев самодержавного государства - неприкосновенность военной касты. Проблематика “Поединка” выходит за рамки традиционной военной касты. Куприн затрагивает и вопрос о причинах общественного неравенства людей, и о возможных путях человека освобождения от духовного гнета, и о проблеме взаимоотношений личности и общества, интеллигенции и народа. Сюжетная канва произведения построена на перипетиях судьбы, честного русского офицера, которого условия армейской казарменной жизни заставляют задуматься о неправильных отношениях между людьми. Ощущение духовного падения преследует не только Ромашова, но и Шурочку.
Сопоставление двух героев, которым свойственны два типа миропонимания, вообще характерно для Куприна. Оба героя стремятся найти выход из тупика, при этом Ромашов приходит к мысли о протесте против мещанского благополучия и застоя, а Шурочка приспосабливается к нему, несмотря на внешнее показное неприятие.
Отношение автора к ней двойственно, ему ближе “безрассудное благородство и благородное безмолвие” Ромашова. Куприн даже отмечал, что считает Ромашова своим двойником, а сама повесть во многом автобиографична. Ромашов – “естественный человек”, он инстинктивно сопротивляется несправедливости, но его протест слаб, его мечты и планы легко рушатся, так как они незрелы и непродуманны, зачастую наивны. Ромашов близок чеховским героям. Но возникшая необходимость немедленного действия усиливает его волю к активному сопротивлению. После встречи с солдатом Хлебниковым, “униженным и оскорблённым”, в сознании Ромашова наступает перелом, его потрясает готовность человека пойти на самоубийство, в котором он видит единственный выход из мученической жизни. Искренность порыва Хлебникова особенно ярко указывает Ромашову на глупость и незрелость его юношеских фантазий, имеющих целью лишь что-то “доказать” окружающим. Ромашов потрясён силой страданий Хлебникова, и именно желание сострадать заставляет задуматься подпоручика о судьбе простого народа. Впрочем, отношение Ромашова к Хлебникову противоречиво: разговоры о человечности и справедливости носят отпечаток абстрактного гуманизма, призыв Ромашова к состраданию во многом наивен.
В “Поединке” Куприн продолжает традиции психологического анализа Л.Н. Толстого: в произведении слышится, помимо протестующего голоса самого героя, увидевшего несправедливость жестокой и тупой жизни, и обличительный авторский голос (монологи Назанского). Куприн пользуется излюбленным приёмом Толстого - приёмом подстановки к главному герою героя-резонера. В “Поединке” Назанский является носителем социальной этики. Образ Назанского неоднозначен: его радикальное настроение (критические монологи, романтическое предчувствие “светозарной жизни”, предвидение грядущих социальных потрясений, ненависть к образу жизни военной касты, способность оценить высокую, чистую любовь, почувствовать непосредственность и красоту жизни) вступает в противоречие с его собственным образом жизни. Единственным спасением от нравственной гибели является для индивидуалиста Назанского и для Ромашова бегство от всяких общественных связей и обязательств.
Писатель показывает, что офицерство, независимо от своих личных качеств, - всего лишь послушное орудие бесчеловечно категорических уставных условностей. Кастовые законы армейского бытия, осложненные материальной скудостью и провинциальной духовной нищетой, формируют страшный тип русского офицера, получивший непосредственное воплощение несколько позднее, в рассказе “Свадьба”, в образе подпрапорщика Слезкина, который презирал все, что не входило в обиход его узкой жизни или чего он не понимал.
Слезкины, бег-агамаловы, осадчие ревностно выполняют военную обрядность, но на людей более тонкой душевной организации вроде Ромашова служба производит отталкивающее впечатление именно своей противоестественностью и античеловечностью. От отрицания мелочных армейских обрядов Ромашов приходит к отрицанию войны как таковой. Отчаянное человеческое “не хочу!” должно, по мысли юного подпоручика. уничтожить варварский метод - решать споры между народами силой оружия: “Положим, завтра, положим, сию секунду эта мысль пришла в голову всем: русским, немцам, англичанам, японцам... И вот уже нет больше войны, нет офицеров и солдат, все разошлись по домам”. Эта проповедь миротворческих идей вызвала сильные нападки “справа” в ожесточенной журнальной полемике, разгоревшейся вокруг “Поединка”. Особенно вознегодовали военные чины, увидевшие в повести Куприна пацифистские идеи и “пропаганду разоружения”.
“Поединок” стал крупнейшим литературным событием, прозвучавшим более злободневно, чем свежие вести “с маньчжурских полей” - военные рассказы и записки “На войне” очевидца В. Вересаева или антимилитаристский “Красный смех” Л. Андреева, хотя купринская повесть описывала события примерно девятилетней давности. Благодаря глубине поднятых проблем, беспощадности обличения, типичности персонажей, “Поединок” во многом предопределил дальнейшую трактовку военной темы. Его воздействие заметно и на “Бабаеве” С. Сергеева-Ценского (1907), и даже на более поздней антивоенной повести Е. Замятина “На куличках” (1914).
Появившись в годы революционного подъема, “Поединок” не мог не оказывать на читателей, в том числе офицеров, сильного идейного влияния. “Великолепная повесть! - заявил в беседе с корреспондентом “Биржевых ведомостей” М. Горький, - Я полагаю, что на всех честных, думающих офицеров она должна произвести неотразимое впечатление... В самом деле, изолированность наших офицеров - трагическая для них изолированность, Куприн оказал офицерству большую услугу. Он помог им до известной степени познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм”. Незадолго до этого интервью, 18 июня 1905 года, группа петербургских офицеров послала писателю сочувственный адрес за высказанные в “Поединке” мысли. В октябре того же года Куприн, отдыхавший в Крыму, выступил на студенческом вечере с чтением отрывков из своей повести. За кулисы пришел морской офицер и стал выражать благодарность писателю за “Поединок”. Знакомый Куприна, врач Е. М. Аспиз, вспоминал: “...Александр Иванович, проводив этого офицера, долго смотрел ему вслед, а потом обратился к нам со словами: “Какой-то удивительный, чудесный офицер”. Через месяц, когда вспыхнуло восстание на крейсере “Очаков”, возглавленное лейтенантом П. П. Шмидтом, писатель но фотографиям из газет узнал в руководителе восстания разговаривавшего с ним “чудесного офицера”.
Куприн был очевидцем очаковского восстания. На его глазах ночью 15 ноября крепостные орудия Севастополя подожгли революционный крейсер, а каратели с пристани расстреливали из пулеметов и приканчивали штыками матросов, пытавшихся вплавь спастись с пылающего корабля. Потрясённый увиденным, Куприн откликнулся на расправу вице-адмирала Чухнина с восставшим гневным очерком “События в Севастополе”, опубликованным в петербургской газете “Наша жизнь” 1 декабря 1905 года. После появления этой корреспонденции Чухниным был отдан приказ о немедленной высылке Куприна из Севастопольского округа. Одновременно вице-адмирал возбудил против писателя судебное преследование; после допроса у судебного следователя Куприну разрешили выехать в Петербург.
Вскоре после севастопольских событий в окрестностях Балаклавы, где жил Куприн, появилась группа из восьмидесяти матросов, добравшихся до берега с “Очакова”. В судьбе этих измученных усталостью и преследованием людей Куприн принял самое горячее участие: доставал им штатское платье, помог сбить со следа полицию. Частично эпизод со спасением матросов отражен в рассказе “Гусеница” (1918), но там “заводилой” выведена простая русская женщина Ирина Платоновна, а “писатель” оставлен в тени. В воспоминаниях Аспиза есть существенное уточнение: “Честь спасения этих матросов-очаковцев принадлежит исключительно Куприну”.
Бодростью, верой в будущее России, художественной зрелостью проникнуто творчество Куприна этой поры. Он пишет рассказы “(Штабс-капитан Рыбников” (1905), “Сны” (1905), “Тост” (1906), начинает работу над очерками “Листригоны”. В ряде произведений и прежде всего и рассказе “Гамбринус” (1906) запечатлена революция, ее “выпрямляющая” атмосфера. За Куприным устанавливается постоянный полицейский надзор. Как никогда, высока общественная активность писателя: он выступает на вечерах с чтением отрывков из “Поединка”, выставляет свою кандидатуру в выборщики в первую Государственную думу. Он открыто заявляет в притче “Искусство” (1906) о благотворности воздействия революции на творчество художника. Однако, приветствуя “пролетарскую весну”. Куприн видел в ней путь к утопическому и смутному строю, “всемирному анархическому союзу свободных людей” (“Тост”), осуществление которого отдалено целой тысячью лет. Его революционность - это революционность мелкобуржуазного писателя в пору общедемократического подъёма.
В течение первого десятилетия 900-х годов талант Куприна достигает наивысшего расцвета. В 1909 году писатель получил за три тома художественной прозы академическую Пушкинскую премию, поделив её с И. А. Буниным. В 1912 году в издательстве Л. Ф. Маркса выходит собрание его сочинений в приложении к популярному журналу “Нина”. В противовес всё сильнее свирепствовавшему декадансу, талант Куприна остается и в эту пору реалистическим, в высшей степени “земным” художническим даром.
Однако годы реакции не прошли бесследно для писателя. После разгрома революции у него заметно падает интерес к политической жизни страны. Не было и прежней близости к М. Горькому. Свои новые произведения Куприн помещает не в выпусках “Знания”, а в “модных” альманахах - арцыбашевской “Жизни”, символистском “Шиповнике”, эклектичных сборниках Московского книгоиздательства писателей “Земля”. Если говорить об известности Куприна - писателя, то она в эти годы все продолжает расти, достигая своей высшей точки. По существу же, в его творчестве 910-х годов уже заметны тревожные симптомы кризиса. Произведения Куприна этих лет отличаются крайней неравноценностью. После проникнутого активным гуманизмом “Гамбринуса” и поэтичной “Суламифи” (1908) он выступает с рассказом “Морская болезнь” (1908), вызвавшим протест демократической общественности. Рядом с “Гранатовым браслетом” (1911), где воспевается самоотверженное, святое чувство, он создает блеклую утопию “Королевский парк” (1911), в которой надежда на добровольный отказ правителей от власти звучит особенно фальшиво, так как появилась она вскоре после жестокого подавления революции 1905 -1907 годов. Вслед за полнокровно - реалистическим циклом очерков “Листригоны” (1907-1911), проникнутым жизнерадостным чувством и напоенным ароматами Черного моря, появляется фантастическая повесть “Жидкое солнце” (1912), несколько необычная для Куприна по экзотичности материала (действие её происходит сначала в Лондоне, а затем в Южной Америке, на вершине потухшего вулкана), в которой звучит отчаяние перед всемогущей властью капитала, неверие в будущее человечества, сомнения в возможности социального переустройства общества.
Атмосфера, в которой жил Куприн в эти годы, мало способствовала серьёзному литературному труду. Современники с неодобрением рассказывают о бурных кутежах Куприна в “литературных” ресторанах “Вена” и “Капернаум”, возмущаются упоминанием его имени в бульварном альбомчике, изданном рестораном “Вена”. А дешёвый литературный кабачок “Давыдка”, по словам Е. М. Аспиза, одно время и вовсе “стал резиденцией Куприна... куда, как говорили, направляли даже корреспонденцию на его имя”. К популярному писателю льнули подозрительные личности, репортёры жёлтой прессы, ресторанные завсегдатаи. Время от времени Куприн замыкался для работы в Гатчине, либо Ф. Батюшков приглашал его в своё имение Даниловское, или сам писатель “спасался” от петербургских “друзей” в Балаклаве.
Литературному труду Куприна мешала еще и постоянная нехватка денег, к тому же прибавились и семейные заботы. После поездки в 1907 году в Финляндию он женится вторично, на племяннице Д. Н. Мамина-Сибиряка, Елизавете Морицовне Гейнрих. Растёт семья, а вместе с ней — долги. Поневоле на вершине своей литературной славы писатель вынужден был возвращаться к молниеносным темпам чернорабочей журналистики времён своей неустроенной киевской жизни. В таких условиях работал он над созданием большой повести “Яма”.
Эта новая повесть Куприна раскрывала мрачный, мало освещеиныи литературой мир официальных притонов, изнанку большого города. Она будила сочувствие к положению “белых рабынь”, заточённых в домах терпимости и подвергавшихся каждодневным унижениям. Однако ни гуманистическая устремленность повести, ни выпуклые характеристики многочисленных персонажей - ничто не могло восполнить основного недостатка “Ямы” - её натуралистичности, мелодраматизма, некоторой сентиментальности, наряду с журналистской очерковостью в обработке огромного жизненного материала. Произведение получилось рыхлым, перегруженным описаниями, побочными эпизодами.
Противоречивость творчества Куприна 910-х годов отражала растерянность писателя, его неуверенность и непонимание происходящего. И когда началась русско-германская война, он оказался в числе тех литераторов, которые восприняли её как “отечественную” и “освободительную”. В патриотическом угаре Куприн вновь надевает мундир поручика. Призванный в армию, писатель, по словам корреспондента, “накупил уставов, собрал все циркуляры, мечтает попасть со своей дружиной в дело”. Приподнятое душевное состояние, ожидание благотворных последствий “очистительной” войны продолжается у Куприна до конца 1915 года. Демобилизовавшись по состоянию здоровья, он организует на личные средства в своём гатчинском доме военный госпиталь. В эту пору Куприн пишет ряд патриотических статей, художественное же его творчество почти иссякает, причем в немногочисленных его произведениях этих лет знакомые по прежнему творчеству темы утрачивают социальную остроту.
Персонажи прежних произведений писателя, как ни била их жизнь, были окрылены возвышенными желаньями, они мечтали о необыкновенной любви, воинской доблести, о творческом даре. Помыслы подпоручика Ромашова, прапорщика Лапшина, почтового чиновника Желткова, инженера Боброва неосуществимы, они терпят страшное крушение в столкновении с жестокой действительностью. Но вот силой колдовских чар исполнимо “каждое желание” крошечного канцелярского служащего. Однако фантастические ситуации, в которые попадает Иван Степанович Цвет, вызывают у него лишь одно желание: вернуться в свою комнату-гроб, к своей жилкой должности, уютному прозябанию (повесть “Звезда Соломона”, 1917).
Так в предреволюционную пору, в обстановке творческого кризиса, завершается главный период писательской деятельности Куприна, когда были созданы самые значительные его произведения.
В обширном литературном наследии Куприна то оригинальное, купринское, что принес с собой писатель, лежит на поверхности. По мнению современников, его всегда спасает инстинкт природного здорового дарования, органический оптимизм, жизнерадостность, любовь к жиани. Такое мнение, бесспорно, имело основание. Через всё творчество Куприна проходит гимн природе, “натуральной” красоте и естественности. Отсюда его тяга к цельным, простым и сильным натурам. Борец Арбузов, спокойный и добрый гигант (“В цирке”); бесстрашный конокрад Бузыга, у которого “все рёбра срослись до самого пупа” (“Конокрады”), отважный атаман рыбачьего баркаса Коля Костанди, “настоящий солёный грек, отличный моряк и большой пьяница” (“Листригоны”, 1907—1911); тяжёловесный и могучий “балагула”, ямщик и контрабандист Мойше Файбиш (“Трус”),—писатель откровенно любуется этими отважными людьми, как любуется он серебристо-стальным красавцем, четырёхлетним жеребцом Изумрудом, у которого ноги и тело “безупречные, совершенных форм” (“Изумруд”, 1907), или прекрасной рыжекудрой Суламифью, “высокой и стройной, в сильном расцвете тринадцати лет” (“Суламифь”). При этом культ внешней, физической красоты становится для писателя средством обличения той недостойной действительности, в которой эта красота гибнет. Умирает атлет Арбузов, само совершенство телесной гармонии. Отравлен замечательный рысак Изумруд, унижена и сломлена красавица Щербачева, до полусмерти избитая извергом мужем (“Мирное житие”, 1904).
И всё же, несмотря на обилие драматических ситуаций, в произведениях Куприна бьют ключом жизненные соки, преобладают светлые, оптимистические тона. Он радуется бытию детски непосредственно, “как кадет на каникулах”, по меткому замечанию В. Львова-Рогачевского. Таким же здоровым жизнелюбцем, что и в творчестве, предстаёт и в своей личной жизни этот крепкий, приземистый человек с узенькими зоркими серо-синими глазками на татарском лице, которое кажется не таким круглым из-за небольшой каштановой бородки. Впечатление Л. Н. Толстого от знакомства с Куприным: “Мускулистый, приятный... силач”. И в самом деле, с какой страстью отдастся Куприн всему, что связано с испытанием крепости собственных мускулов, воли, что сопряжено с азартом и риском. Он словно стремится растратить запа