Введение
В данной курсовой работе рассматривается роль института нелегальной защиты прав собственности в развитии постсоветской России. Сделана попытка провести комплексный анализ нелегальной правоохранительной деятельности в разных ее аспектах. Дана характеристика функции организованной преступности как теневого правительства, когда именно рэкет-бизнес является ее исходным криминальным промыслом. Экскурс в дореволюционную историю показывает, что элементы феномена “оседлого бандитизма” наблюдались в России еще в XVI—XVII вв. Рассмотрены различные нелегальные и легальные (но не государственные) системы защиты прав собственности в России 1990-х годов, прослеживается их эволюция, сравниваются их достоинства и недостатки.
Криминализация российской постсоветской экономики сделала общепринятым утверждение, будто Россия превратилась в “мафиократию”, при которой власть уголовной организованной преступности заменяет и вытесняет официальные государственные структуры, а российская экономика превращается в экономику рэкета. Подобная рэкетизация рассматривается как один из главных барьеров экономического развития. Чтобы разобраться в том, в какой степени “русская мафия” в ходе рыночных реформ брала на себя экономические функции “теневого правительства” и насколько успешно их выполняла, надо сначала выяснить, свойственны ли вообще мафии такие функции.
Криминальный рэкет рассматривается как явление, которое имманентно присуще постсоветской российской экономике. Приведено сравнение экономики рэкета России и других постсоциалистических государств, выделяя черты их сходства и различия.
1. Организованная преступность как экономический феномен
Изучение организованной преступности как экономического феномена
началось еще в 1960-е годы, когда возникло новое направление
неоинституционализма — экономическая теория преступности, особым разделом
которой стала экономическая теория организованной преступности.
Экономический анализ показывает, что организованная преступность является
неоднозначным явлением, в нем определенным образом соединяются признаки
сразу трех институтов — фирмы, государства и общины. Для изучения
рассматриваемой проблемы наиболее важна вторая ипостась мафии.
1. Преступное сообщество как теневое правительство
Профессиональная преступность столь же стара, как и цивилизация.
Примерно такой же возраст имеет и организованная преступность: пиратские
флотилии и разбойничьи банды встречаются уже на самых первых страницах
истории. Однако современная организованная преступность, возникшая примерно
век тому назад, имеет принципиальные отличия от преступных организаций
доиндустриальных обществ. Возникновение организованной преступности
современного типа — это качественно новый этап развития преступного мира.
Если “архаичные” бандиты являлись маргиналами, аутсайдерами общества, то
деятельность современных мафиози строится в основном по законам бизнеса, а
потому мафия стала довольно органичным институтом рыночного хозяйства.
Но деятельность тех преступных организаций, которые считаются
типичными для организованной преступности (мафиозные “семьи” Италии, якудза
в Японии, китайские триады и др.), отнюдь не сводится к нелегальному
предпринимательству. Все эти мафиозные организации существовали еще до
того, как сформировались современные нелегальные рынки (рынок наркотиков,
“живого товара”, оружия, антиквариата, угнанных автомашин и т. д.): если
рынки нелегальных товаров стали складываться только после Второй мировой
войны, то почти все знаменитые мафиозные ассоциации (за исключением
американской “Коза Ностра”) активно действовали по меньшей мере с середины
XIX в. Превращение преступных сообществ в подобия легальных фирм
соответствует, очевидно, достаточно развитому уровню их развития. На ранних
стадиях мафиозные организации играют роль, скорее, своего рода теневых
правительств. Впоследствии эти черты сходства заметно ослабевают, но
полностью не исчезают. Чтобы доказать это, рассмотрим рэкет-бизнес, с
которого, как правило, и начинается история любой мафиозной организации.
Рэкет — это сбор гангстерами “дани” под угрозой причинения физического и имущественного вреда. Собирая дань, преступная организация обычно гарантирует обложенным “данью” предпринимателям защиту от вымогательств других преступных групп или преступников-одиночек. Чтобы гарантировать стабильную плату, рэкетиры стремятся брать на себя роль верховного арбитра в спорных ситуациях, связанных с имущественными спорами между своими клиентами (долговые обязательства, исполнение контрактных соглашений).
Занимаясь рэкетом, преступная организация продает услуги по защите прав собственности — защите от всех криминальных элементов, в том числе и от членов данной организации. Правоохранительные услуги всегда относят к числу общественных благ (public goods), производство которых является монополией государства. Поэтому развитие рэкета следует рассматривать как форму криминального политогенеза, создания теневого эрзац-правительства, конкурирующего с официальным правительством. “…Мафия выполняет функции правительства (исполнение законов и криминальное судопроизводство), — пишет по этому поводу известный американский экономист-криминолог Э. Эндерсон, — в той сфере, где законная судебная система терпит фиаско в осуществлении своих полномочий. Выполнять функции криминального правительства, которое берет на себя организацию “теневого” правосудия, по силу не преступникам- одиночкам и не мелким конкурирующим бандам, а только крупным организациям, действующим долгие годы. Кроме того, возникает необходимость в постоянной координации действий различных преступных организаций с целью предотвращения взаимных столкновений из-за спорных территорий. Для этого создаются специальные “советы директоров”, состоящие из руководителей крупнейших преступных “семей”, на регулярных собраниях которых осуществляется стратегическое планирование криминальной деятельности и урегулирование конфликтов.
Начав с монополизации публично-правовых функций, крупные преступные организации быстро переходят к монополизации отдельных видов криминального производства — осуществляют своего рода “национализацию”. В сущности, каждая преступная организация стремится создать вместо гангстерского рыночного хозяйства гангстерскую командную экономику, полностью заменив конкуренцию централизованным распределением. Однако в полной мере это невыполнимо: помимо противодействия со стороны других преступных организаций и правоохранительных органов полной монополизации преступного бизнеса препятствует сама технология криминального производства.
Давно уже отмечено, что различные “черные” рынки — рынки запрещенных
товаров и услуг — подвержены организованности и монополизации в разной
степени. Например, наркобизнес контролируется организованной преступностью
в большей степени, чем проституция, а среди наркорынков сильнее
монополизированы рынки героина и кокаина, чем марихуаны и гашиша. В
преступных промыслах, как и в легальных, монополизируются лишь те отрасли,
где объективно существуют монополистические барьеры: эффект масштаба,
возможность захватить редкие сырьевые ресурсы. Поскольку во многих сферах
криминального бизнеса (в том числе и в рэкет-бизнесе) таких барьеров нет,
то сколько-нибудь полная его монополизация заведомо невозможна. Поэтому
“национализация” каких-либо криминальных промыслов “теневым правительством”
не удается. Развитая организованная преступность предстает перед
исследователем как сеть локально-монополистических фирм, схожих с
суверенными княжествами, между которыми не прекращается конкуренция за
передел старых и освоение новых рынков.
Таким образом, говорить о мафии как о “государстве в государстве” можно лишь тогда, когда преступная организация занимается правоохранительным бизнесом, либо выступает как монополист на рынке каких- либо товаров и услуг.
2. Экономическая эволюция организованной преступности
Для развития организованной преступности необходим устойчивый и
высокий спрос на запрещенные законом или остродефицитные товары и услуги.
Поэтому экономическая история организованной преступности — это поиск
лидерами мафий особых рыночных ниш, закрепление и расширение своих позиций
в ожесточенной конкурентной борьбе, а также периодическое
“перепрофилирование”, вызванное изменениями рыночной конъюнктуры.
Экономическая история “долгоживущих” мафиозных сообществ показывает, что
при всей национальной специфике набор основных преступных промыслов и даже
последовательность их смены очень схожи (см. табл. 1).
Таблица 1 Стадии экономической эволюции крупнейших организованных преступных сообществ
Неразвитость рыночного хозяйства, отсутствие элементарных условий
безопасности бизнеса допускает широкое развитие “услуг безопасности”
(рэкета). Когда рыночный строй стабилизируется и правоохранительные функции
в основном возвращаются в руки государства, мафия проникает в
инфраструктурные виды бизнеса (погрузочно-разгрузочные работы,
строительство), которые не вызывают интереса у “большого капитала”. На
более высокой стадии развития мафия приобретает способность к саморазвитию
относительно независимо от легального бизнеса. Если раньше гангстеры
занимались в основном нелегальным производством легальных услуг для
предпринимателей, то теперь они начинают заниматься производством
запрещенных товаров. Становление “общества массового потребления” вызывает
переориентацию на ростовщичество и азартные игры, а недовольство этим
обществом порождает наркобизнес. Во всех случаях мафия следует за
общественным спросом, одновременно искусственно стимулируя его.
По мере того как мафиозное сообщество обогащается и “окультуривается”,
оно проявляет все более глубокий интерес к инфильтрации в легальный бизнес.
Эта тенденция особенно усиливается в условиях активного экономического
роста, дающего возможность делать “большие деньги” законным или
полузаконным образом. Можно предположить, что “беловоротничковая” мафиозная
преступность есть преддверие полного растворения гангстерского сообщества в
законном бизнесе (пока таких примеров еще нет).
Таким образом модель экономической эволюции организованных преступных
сообществ выглядит следующим образом: рэкет - контроль над инфраструктурой
- азартные игры, ростовщичество - наркобизнес - “беловоротничковая”
преступность - легальный бизнес. Эта модель отражает обобщенную
закономерность развития, очищенную от случайных обстоятельств (каким был,
например, “сухой закон” в США, породивший массовое бутлеггерство и резко
ускоривший развитие и консолидацию организованной преступности в стране).
Некоторые стадии в этой модели могут меняться местами, сжиматься и даже
выпадать.
Из этой схемы четко видно, что называть “государством в государстве” можно, скорее, ранние формы организованной преступности, специализированные прежде всего на рэкет - бизнесе, чем развитые, ориентированные на преобладание иных форм извлечения доходов. Впрочем, в той мере, в какой отдельным преступным организациям удается приблизиться к монополизации подпольного ростовщичества, наркобизнеса и т. д., зрелые формы организованной преступности также приобретают сходство с государственными институтами.
3. Социальная опасность организованной преступности
Самый важный аспект в экономической теории организованной преступности
— это вопрос о степени ее общественной опасности. В современной
отечественной криминологической литературе (особенно, популярной)
господствует мнение, что именно организованная преступность несет обществу
наибольшую опасность и потому должна быть главным объектом
правоохранительной деятельности. Экономисты глядят на эту проблему
принципиально иначе.
Для анализа рэкет - бизнеса целесообразно использовать предложенную
американским экономистом М. Олсоном логическую модель, сравнивающую
“бандита-гастролера” и “оседлого бандита”. Рациональный преступник, который
постоянно меняет объекты преступных посягательств (воровства или грабежа),
практически совершенно не заинтересован в благосостоянии своих жертв и
потому будет забирать у них все, что только можно. Естественно, “в мире,
где действуют бандиты-гастролеры, никто не видит никаких… побудительных
мотивов производить или накапливать все, что может быть похищено…” Ситуация
принципиально меняется, указывает М. Олсон, когда вместо многих кочующих из
одного района в другой бандитов-гастролеров формируется одна преступная
организация, монополизирующая преступную деятельность на какой-либо
территории. “Пастуху” выгодно, чтобы его “овцы” были сыты; чтобы у
мафиозной “семьи” были стабильно высокие доходы, ей необходимо заботиться о
процветании местных жителей и бизнесменов. Поэтому рациональная мафиозная
“семья”-монополист не будет воровать или грабить на своей территории сама и
не позволит делать это посторонним преступникам. Преступная организация
“увеличит свою выручку, торгуя “охраной”, защитой от преступлений, которые
она готова совершить сама (если ей не заплатят), и преступлений, которые
совершат другие (если она не будет держать на расстоянии посторонних
преступников). Следовательно, если какая-либо “семья” имеет абсолютные
возможности для того, чтобы совершать и монополизировать преступления на
конкретной территории, преступность там будет невелика, или (за исключением
“охранного” рэкета) ее не будет вообще. Это может показаться удивительным,
но модель М. Олсона убеждает, что с экономической точки зрения и
преступники, и законопослушные граждане заинтересованы в максимальной
монополизации криминальных промыслов.
Таким образом, экономическая теория доказывает, что для общества организованная преступность (монополизация преступных промыслов) предпочтительнее преступности дезорганизованной (конкурентной организации преступных промыслов). Экономисты авторитетно предостерегают против популистских “крестовых походов” на организованную преступность, результатом которых станет не снижение, а увеличение социальных издержек.
Таковы основные идеи общей экономической теории мафиозного рэкет - бизнеса. Посмотрим теперь, в какой степени их можно использовать для понимания российских реалий.
2. Причины возникновения экономики рэкета в постсоветской России
Американский политолог Стивен Фиш (профессор Калифорнийского
университета, Беркли) в своей статье рассматривает криминальный рэкет как
явление, которое имманентно присуще постсоветской российской экономике.
Особую ценность данной статье придает компаративистский подход, при котором
автор сравнивает экономику рэкета России и других постсоциалистических
государств, выделяя черты их сходства и различия.
“Российская экономика рэкета – стала результатом слияния пяти факторов. Ни один из них не является уникально присущим лишь России, каждый, как правило, можно обнаружить и в некоторых других странах посткоммунистического и иного мира”. Однако совокупная комбинация этих факторов – явление достаточно необычное.
Факторы формирования экономики рэкета:
1. Проклятие достатка. Первая причина возникновения в России экономики рэкета – избыток (supremacy) сырья и продукции добывающих отраслей промышленности. Отчасти это результат наличия крупных месторождений полезных ископаемых (цветных металлов, драгоценных камней, нефти, газа и др.) на территории России. Кроме того, во времена коммунистического режима правительство целенаправленно развивало именно сырьедобывающие отрасли, используя их продукцию для экспорта. Особенно эта деятельность активизировалась в постхрущевский период, когда доходы от добычи и экспорта сырья позволяли игнорировать необходимость модернизации советской экономики.
Поскольку в постсоветский период конкурентоспособными на мировом
уровне оставались лишь топливная энергетика, добыча драгоценных металлов и
прочих полезных ископаемых, это стимулировало политические игры вокруг
доступа к доходам от продажи природных ресурсов. Подобная ситуация является
обычной для многих стран, богатых природных ресурсами (Нигерия, Заир,
Венесуэла, Индонезия и др.)
2. Приватизация государственной политики. Другая причина возникновения
экономики рэкета кроется в своеобразии экономических реформ, проводимых в
России после 1992 г.
Российская ваучерная приватизация привела на практике к приобретению контрольных пакетов акций новых фирм представителями заводской администрации, которая ранее только руководила этими предприятиями, но не владела ими. Не случайно в России она стала известна как “номенклатурная приватизация”. После завершения ваучерной приватизации началась вторая фаза приватизации, по принципу “loans-for-shares”, когда правительство стало продавать свои доли акций многих крупнейших фирм (в том числе нефтяных) за ничтожные суммы в управление (clutch) частным банкам.
В результате осуществления подобной программы приватизации в частном
секторе постсоветской России стала доминировать олигархия “финансово-
промышленных групп” (ФПГ), состоявших обычно из сети предприятий (часто из
разных отраслей) под контролем банка. К концу 1996 г. эти ФПГ во многом
сильно напоминали довоенные японские “дзайбацу” и послевоенные корейские
“чоболи”. История Японии и Южной Кореи показала, что подобные
организационные структуры способствовали экономическому процветанию этих
стран, хотя и есть сомнения в том, что их господство будет способствовать
экономическому динамизму в современных условиях. Для исследуемой темы важно
подчеркнуть, что такое сосредоточение власти и богатства в руках немногих
олигархов рождает коррумпирование политиков, объединение экономической и
политической власти, стирание грани между частным и государственным. Если
такая ситуация складывалась в Японии и Корее, то в России она проявилась в
особенно гипертрофированной форме. В результате олигархические ФПГ смогли
проникнуть в государственную администрацию – такие лица, как Борис
Березовский из “Сибнефти” и Владимир Потанин из “ОНЭКСимбанка” пользовались
де-факто статусом министров, не прекращая при этом руководить своим
бизнесом. “Захват государственного аппарата лидерами ФПГ стирает различия
между государственным и частным, коррумпируя политическую систему”. Близкие
к правительству олигархи добиваются для своих фирм непозволительных
налоговых льгот и привилегий, что снижает налоговые поступления до
ничтожных 40% от ожидаемого дохода (в процентном отношении к ВВП налоги в
России на 1/3 ниже, чем в Польше или Чехии.)
Специфическая форма олигополизма, когда капиталисты и политики – одни
и те же люди, встречается в некоторых странах третьего мира, где султаны и
их родственники являются не только правителями, но и крупнейшими
собственниками. Однако российский олигополизм, в отличие от режимов Дювалье
(Гаити), Самосы (Никарагуа) или Сухарто (Индонезия), не основан на семейных
связях. “Фактически те связи, что объединяют сейчас участников большинства
ФПГ, не старее, чем сам постсоветский период”.
3. Примитивный либерализм, или дикая и беззаконная свобода. Третьим
фактором, который содействовал развитию экономики рэкета, было решение
либеральных лидеров начала 1990-х гг. об отказе государства от правового
регулирования бизнеса. Воистину трагично, что либералы (такие, как Е.
Гайдар, В. Шейнис, Г. Явлинский) не понимали необходимости в сильном
правоохранительном аппарате. Как следствие, либеральная политика
ненамеренно создала в России климат безнаказанности: каждый, кто занимается
преступной деятельностью, практически не сталкивается с риском быть
пойманным и наказанным. Показательно, в частности, что за 1994–1997 гг. не
было раскрыто ни одно заказное убийство.
Пренебрежение проблемой поддержания государственного порядка свойственно не только российским либералам – скорее, это основная черта всех версий классического либерализма со времен Локка и Канта. Однако в современных странах Запада господствует более реалистическое понимание принципов либерализма, допускающее узаконенное применения насилия. В России же государство не склонно брать на себя какую-либо ответственность за пресечение преступлений против личности или нарушение контрактов. Отказ государства от правоохранительных функций привел к стремительному и буйному росту частного рэкета, что не имеет аналогов ни в советские времена, ни во времена генезиса капитализма на Западе. Даже в эпоху “баронов = разбойников” (“robber baron”) в США продолжала действовать комплексная система уголовного и гражданского судопроизводства и защиты прав собственности, чего нет в современной России.
“Невидимая рука рынка в постсоветской России держит свой палец на курке “Калашникова”. Такая криминализация всей экономики и коллапс общественного порядка в целом отнюдь не способствуют приходу капитализма.
4. Моральный вакуум. Следующая причина возникновения экономики рэкета кроется в отсутствии (особенно у политической и экономической элиты, а отчасти и у обычных граждан) того, что хотя бы немного напоминало нормы этики в делах, касающихся общественной жизни, – в экономике и политике.
Советская мораль основывалась на преданности КПСС. Крах партийного режима разрушил и фундамент общественной морали.
В большинстве современных обществ основным источникам этических норм общественной жизни выступают религиозные традиции. Однако в СССР православие и другие религиозные движения целенаправленно искоренялись – вплоть до физического уничтожения священнослужителей или замены их агентами государственной безопасности. Поверхностность и неестественность возрождения православия в постсоветской России показывают, что за десятки лет религиозные традиции (по крайней мере, традиции православия) были основательно уничтожены. Любопытный факт: мигранты из России в Израиль постоянно поражают “коренных” израильтян отсутствием интереса к иудаизму. В других же посткоммунистических странах, где религиозные традиции и организации не были разрушены до такой степени, криминализация общественной и особенно хозяйственной жизни даже не приблизилась к российскому уровню.
Национальное сознание россиян также находится в кризисном состоянии.
Хотя нет недостатка в патриотической риторике, в России автор статьи видит
“национализм Виши, а не Де Голля” Это национализм ксенофобии и ностальгии,
который не вдохновляет на самопожертвование во имя более свободного
общества. В решениях по проблемам экономической политики политические
лидеры откровенно игнорируют национальные интересы. В качестве примера
можно сослаться на разрушение в середине 1990-х гг. производства
персональных компьютеров в Зеленограде: законодатели парламента (включая
“патриотов”) приняли тогда закон, уступающий российский рынок
производителям из Восточной Азии и ликвидировавший возможность создать
отечественный наукотехнополис типа американской Кремниевой Долины.
5. Беспомощность гражданского общества. Пятой причиной экономики рэкета является слабость социальных организаций. Россия переживает описанное еще Э. Дюркгеймом положение, когда новые формы социального общения (associability) развиваются гораздо медленнее, чем под действием экономических изменений исчезают старые формы солидарности.
Тотальное огосударствление в СССР блокировало появление автономных
организаций гражданского общества – обычных политических партий и
профсоюзов, благотворительных организаций, торговых союзов. В 1990-е гг.
советские организации в значительной степени распались, а новые только
начинают возникать, причем с большими трудностями – у людей слабо
выработаны навыки самоорганизации. Одним из следствий стало своеобразие
президентских выборов 1996 г., когда избирателю приходилось выбирать между
неприятным и непопулярным действующим президентом и еще менее приглядным
лидером КПРФ – единственной крупной и хорошо организованной партии.
Конечно, и на Западе политическая жизнь далека от идеала, однако там вряд
ли возможна борьба за президентское кресло между кандидатами, один из
которых поддерживает разрушение демократических институтов, а другой
проводит основное время вдали от рабочего кабинета, борясь со своими
болезнями и личными проблемами.
Очень трудно оценить, привела ли реализация приватизационных программ
в других постсоциалистических государствах к такому же формированию
олигархии и концентрации благосостояния, как в России. Существуют все же
некоторые очевидные факты. Несомненно, что экономические преобразования в
более реформированных государствах – тех, в которых приватизация и
либерализация развивались очень быстро (Польша, Венгрия, страны Балтии), –
не породили патологий, которые наблюдаются в России. Программы приватизации
в этих странах очень сильно различались, но все они содержали механизмы,
направленные на распространение благосостояния среди значительной части
населения. Ни одна из них не была основана на создании привилегий для
олигархов из многочисленных финансово-промышленных конгломератов.
Интересно, хотя и не удивительно, что в менее реформированных странах тоже
не возник тот тип олигархии, который наблюдается в современной России:
Азербайджан, Белоруссия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан просто не
осуществили достаточно широкой программы приватизации, чтобы в этих странах
началось формирование ФПГ российского типа.
Отказ государства от регулирования экономики имел место, помимо
России, только в некоторых странах. В одних случаях (как в Грузии и
Таджикистане) гражданские войны почти полностью разрушили возможности
государства осуществлять какое-либо законное принуждение. В других странах
(таких, как Венгрия, Казахстан и Молдова) государство не прекращало
обеспечивать общественную защиту, хотя его возможности сильно снизились,
что привело к серьезному ухудшению общественного порядка. Единственный
случай, который очень напоминает российский, когда государство
воздерживалось от мер по защите правопорядка, но не в результате
неспособности делать это, а по высокоидеалистическим соображениям
захвативших политическую власть либералов, – это Албания под руководством
настроенного крайне либерально авторитарного президента Сали Бериша. В
большинстве других случаев либо демократическим правительствам удавалось
объединить стремление к политической и экономической свободе и усилия,
нацеленные на предотвращение распада общественного порядка, либо
авторитарные или полудемократические правительства вообще отказывались от
либеральной политики, придавая основное значение поддержанию порядка.
Польша, Латвия и Эстония относятся к первому типу; Белоруссия после 1994
г., Узбекистан и Хорватия относятся ко второму.
Невозможно точно оценить, существуют или отсутствуют в каком-либо
обществе моральные основы для экономического и политического порядка. Но,
бесспорно, можно сказать, что большинство стран Восточной Европы, Балтии и
Кавказа оставались даже в советские времена под сильным влиянием либо
стойкой религиозной традиции, либо сильных национальных традиций, либо и
тех и других. Польша, Эстония, Армения, Хорватия, Словакия и Венгрия
показывают яркий пример тех обществ, где важны обе традиции. Славянские
республики и республики Центральной Азии бывшего СССР, вероятно, являются
теми странами, где религиозные традиции и национальная солидарность были в
значительной степени уничтожены (или их появление было очень эффективно
предотвращено) коммунистическим режимом. Эти общества сейчас оказались
загнанными в ловушку морального и этического вакуума, который ведет к
криминализации общества.
Наконец, стоит сказать, что большинство стран восточноевропейского и евразийского регионов вошли в посткоммунистический период с очень ослабленными инфраструктурами автономных организаций. Только Польша демонстрирует несомненное наличие сильного гражданского общества. Венгрия и страны бывшей Югославии, вероятно, должны быть отнесены к категории стран, где гражданское общество сохранилось лишь частично. Чешская Республика и страны Балтии – это примеры, которые также не поддаются легкой классификации. Однако про другие постсоциалистические страны следует сказать, что они начали свое посткоммунистическое развитие с очень слабым или вообще несуществующим гражданским обществом.
В общем, те факторы, которые способствовали развитию экономики рэкета
в России, не являются особенными или необычными, необычным является лишь
наличие всех пяти в одной стране. По мнению автора статьи, эта уникальность
России связана преимущественно с советским наследием. Даже “дикий оптимизм”
и невежество российских либерал-реформаторов можно объяснить почти полным
отсутствием у них понимания, как же на самом деле функционирует рыночная
экономика. Е. Гайдар, Б. Ельцин, А. Чубайс, Б. Федоров и прочие
“архитекторы” великой экономической трансформации не имели личных
впечатлений о том, как выглядит рынок, кроме тех, какие они извлекли по
крупицам из небольшого числа западных учебников по экономике и философских
трактатов, которые были доступны в Москве 1980-х гг. Никто из новых
либеральных лидеров, пришедших к власти в 1991–1992 гг., не получал диплома
на Западе и не проводил там сколько-нибудь значительного времени. Сам Е.
Гайдар обладал некоторым заграничным опытом, но его знания относились к
Югославии, а его лучший иностранный язык – сербо-хорватский. “Невежество
российских реформаторов сделало их наивными в отношении того, как перейти
от плана к рынку, не приближаясь к фазе бедствия (disasters)”. Разработчики
экономических реформ первых посткоммунистических лет, таким образом,
сочетали в себе фанатичную ненависть к тому, что они собрались разрушить, с
простодушием и наивностью, порожденными неведением того, что они собирались
построить, а также уверенностью в своих талантах, которая была обусловлена
их статусом жителей интеллектуальной и политической столицы. Только Россия
имела столь своеобразных постсоветских лидеров с таким специфическим и
парадоксальным набором характерных черт. И именно подобным руководителям
Россия во многом обязана формированием экономики рэкета.
3. Особенности российского национального рэкета
Мимолетнее замечание А. Смита о невидимой руке рынка, которая
оптимально руководит производством, стало одним из краеугольных камней
неоклассического “экономикса”. Однако представление о полной стихийности
формирования и развития рыночных институтов является, скорее, своего рода
“сакральным мифом” экономистов, нежели отражением объективных фактов.
Даже в Великобритании, чья история считается каноническим образцом капиталистического строя, рынок выступает во многом как результат социального конструирования, на что обратил внимание еще К. Поланьи. Чем позже формируются национальные модели рыночного хозяйства, тем отчетливее в них видны следы рукотворности. Современная американская модель рыночного хозяйства несет на себе явный отпечаток “нового курса” Ф. Рузвельта, германская модель — программ Л. Эрхарда, японская модель — концепций американских администраторов оккупационного периода. Еще заметнее сознательное институциональное строительство в новых индустриальных странах и в постсоциалистических странах, осуществлявших рыночную модернизацию в последнюю треть XX в.
Чтобы подчеркнуть качественные различия национальных путей рыночной
модернизации, современные американские экономисты Т. Фрей и А. Шляйфер
предложили выделять три основных типа условий развития бизнеса в переходных
обществах — модель “невидимой руки” (invisible hand), модель
“поддерживающей руки” (helping hand) и модель “грабящей руки” (grabbing
hand) (табл. 2). Эти модели различаются, прежде всего, тем, насколько
обеспечены права собственности предпринимателей и как это осуществляется: в
первом случае эти права защищаются законом, во втором случае —
правительственными чиновниками, в третьем случае — мафией.
Табл. 2 Основные типы условий развития бизнеса в экономиках переходного типа
В принципе, даже то, что Т. Фрей и А. Шляйфер называют моделью
“невидимой руки”, отнюдь не тождественно полному невмешательству
государства в дела бизнеса. Просто в данном случае государство выступает в
роли не “доброго деспота”, как в модели “поддерживающей руки”, а стража
порядка, который вырабатывает единые для всех эффективные “правила игры” и
следит за их выполнением — защищает права собственности, что есть первейшая
функция государства в рыночном хозяйстве. Но и эта модель является своего
рода идеальным типом, реальная же ситуация в различных странах с
модернизируемой экономикой представляют собой, как правило, “смешение всех
трех типов”.
Таким образом, распространенное среди отечественных либералов
(особенно, в начале 1990-х годов) представление, будто для рыночной
модернизации достаточно дать экономическую свободу и затем все наладится
наилучшим образом, следует считать вредной утопией. Чтобы обеспечить защиту
прав собственности зарождающегося бизнеса, надо выбирать между “невидимой
рукой” закона, “поддерживающей рукой” государственного чиновника и
“грабящими руками” бюрократов, коррупционеров и бандитов.
По классификации Т. Фрея и А. Шляйфера, постсоветские республики
относятся к модели “грабящей руки”: хотя на словах бюрократы придерживаются
риторики в духе “поддерживающей руки”, в действительности бизнесмены
оказываются во враждебном окружении. Кто и как отщипывает “крошки” от
предпринимательского “пирога”? Для ответа на этот вопрос обратимся к данным
компаративистских исследований условий развития бизнеса, проводившихся в
1996 и 1997 гг. в некоторых постсоциалистических странах под несомненным
влиянием и по образцу знаменитых исследований Э. де Сото (табл. 3 и 4).
Таблица 3 Сравнение условий развития мелкого торгового бизнеса в
Москве и Варшаве, 1996 г
Таблица 4 Сравнение условий развития бизнеса в пяти постсоциалистических странах, 1997 г.
Согласно социологическим опросам, в “грабеже” российских
предпринимателей первоочередную роль играют государственные чиновники.
Взимая довольно высокие налоги (порядка 30 % от выручки), они не
обеспечивают взамен предпринимателям сколько-нибудь эффективной поддержкой.
Регистрационные процедуры довольно длительны. Предприниматели реже, чем
хотели бы, обращаются в суды для разрешения конфликтов, поскольку судебные
процедуры длительны и дорогостоящи, а решения судов не всегда предсказуемы
и не имеют обязательной силы. Государственные службы буквально
терроризируют бизнесменов (особенно, мелких) требованиями мелочной
отчетности (на нее уходит почти 20 % рабочего времени руководителей фирм) и
частыми инспекциями (в мелких магазинчиках Москвы, по данным опроса 1996
г., — в среднем полтора раза в месяц), участники которых считают своим
святым долгом наложить штраф. Кредитная поддержка бизнеса находится в
жалком состоянии. В такой ситуации даже честные чиновники (те, кто не берут
взяток) воспринимались бы бизнесменами как грабители: уплатив государству
налоги, предприниматель получает взамен не просто полное равнодушие к своим
потребностям, а еще и лишние заботы. Такие налоги заставляют вспомнить
“поминки”, которыми Российское государство в XVI—XVIII вв. откупалось от
слишком ожесточенных набегов крымских татар (по принципу “заплатишь —
будешь иметь беду, не заплатишь — будешь иметь еще большую беду”).
Однако честный, не вымогающий взяток чиновник в современной России
рискует оказаться музейным экспонатом. Опросы свидетельствуют, что примерно
9 бизнесменов из 10 считают взяточничество повседневным явлением: давать
“барашка в бумажке” приходится и при регистрации фирмы, и при регулярных
“наездах” проверяющих инспекций. Взятки, с одной стороны, снижают издер